Тут паром ударился о левобережный причал; шофер завел мотор, и, едва он осторожно съехал, паромщик все так же молча пихнул румпель, посудина качнулась и поплыла обратно в той же гнетущей тишине.
Старик кряхтел, встряхивал мешок, бормотал себе под нос, наконец не выдержал и на середине реки снова сказал:
- И люди - дивные. В семьдесят годов понял, дурак. А на что теперь это понятие? Вот - черемшу собираю внучатам, так-то, слышь…
- А?
- Черемшу, говорю. Вы, извиняюсь, проезжий, кушали черемшу? Вроде бы травка немудрая, а кушать ее - это у нас первейшее дело.
- Зачем? - спросил парень без интереса, лишь бы что-то сказать.
- А иначе здоровым не быть. От болезни помогает, сок в ней такой. Вот, говорю, мне семь десятков, а зубы все целы. Во… а-а…
Он открыл рот и провел пальцем по действительно здоровым, белым зубам. Паромщик привстал на локте, заглянул деду в рот, хмыкнул и повалился на свой тулуп.
- От черемши? - спросил парень недоверчиво.
- От нее, милый.
- Как же ее… едят?
- Да всяко: и с хлебушком и так. Насекут, насолят, в кадку, значит… Оно как чесночок, покушайте.
Он протянул два продолговатых листика. Парень пожевал, выплюнул.
- Жить на свете - знать надо… - кряхтел старик, укладывая мешок. - Везде, братцы, по-разному. Диво дивное. Там она так, а там этак…
На эту мудрость паромщик звучно икнул и насмешливо процедил:
- Всюду хороша…
- Бывает, милый, все бывает.
- Ты, дед, лучше скажи, правду грят, ты в Польше был?
- Помотался я, сынок, по свету. Был молодой - искал счастья, долго искал. Ох, долго я походил…
- Гм, - усмехнулся паромщик. - До чего ж ты доходился, любопытно?
- До Селенги.
- Ну?
- Вот и "ну".
- Ту́т счастье, что ль?
- Да как тебе сказать - и тут и везде. Не от земли счастье, а от человека, на земле живущего. Я, милый, долго искал, и все Кавказы и Украины исходил… Как перемахнулся сюда, как зажился - так, кажется, ничего мне и не надо лучшего, и милей матушки Селенги нет… Вот так.
- Любишь Селенгу, что ль?
- Люблю.
- Ай, батя, остряк!
- Глупый ты, зеленый.
- Там счастье, батя, где нас нет.
- Вот глупый ты. Ту пословицу лежебок вроде тебя выдумал. Ты сам погляди: али не чудо земля? Али люди - не чудо? Хожу, изумляюсь: как-то был молодым и ничего того вкруг себя не видел? Только бы подышать… только бы пожить боле!
- Помирать тебе пора.
- Не хочу.
- А надо. Ты уж, дед, как старый пень.
- Не хочу.
Паром дошел до правого причала, грузно ударившись о него, и приятная беседа оборвалась. Паромщик, не вставая, бросил веревочную петлю на кнехт, но не попал, она плюхнулась в воду. Он лежал на тулупе, бросал, выбирал из воды и опять бросал. Проще было встать и подойти, но он упрямо кидал раз восемь, пока случайно не попал, - и тогда откинулся на спину и уставился в небо.
В воздухе послышался нарастающий свист. Вдруг низко над головами пролетела стая уток, даже казалось, обдало воздухом.
- А! Дома двустволочка-то! - встрепенулся дед.
- Ай охотишься еще?
- У нас все охотники, - строго ответил дед, обращаясь почему-то не к паромщику, а к парню. - Я-то теперь уж разве на белку, глухаря, бывает. Ну, про утку, конечно, не говорю. Столько тут ее, и на мой век хватит, и на твой, и внукам твоим. Что ни говори, весьма богатые места. Рыбы одной! А ягод у нас! Поверишь, иной раз идешь - под чувяками хлюстит. Знаете, ведь люди врут, что в Сибири плохо - морозы да комары!.. А вы видели где в наших местах комара? Нет? Вот те и комары. Это где в глуби, а у нас нет. Морозы! Да я в жизни никогда так не замерзал, как однажды под Смоленском. Морозы! Знать надо, как жить, - вот что говорю. Немудрящему и в раю плохо - в ложке воды утопнет. Я вам еще не надоел? Тогда послушайте, я вам такой случай расскажу, что и в книжке не найдешь.
Живет в нашей деревне учитель, давно живет, уж годов десять. Родом он дальний, из Сочи. Слыхали, курорт? Вот-вот, оттуда. Там родился, там жил, учительствовал, имел квартиру. Что лучше для человека? Курорт да и курорт. И вот он заболел. Доктора велят уезжать. "Вам, говорят, нужно сменить климат". Не поверил. Где же климат лучше, чем в Сочи? Вся Россия, почитай, едет в Сочи лечиться да поправляться. А ему все хуже и хуже. Пришло как с ножом к горлу: али помирай, али уезжай. И он уехал. На Селенгу, сюда. И что бы ты думал? Выздоровел. Сопки тут, высоко, сухо, воздух крепкий - вот ему и хорошо. Выздоровел, зубы только потерял. Черемшу не ел, не верил. Ну, без зубов и остался. Теперь, говорит, меня ни за какие коврижки обратно не заманишь. Живет весело, книг пропасть, газеты, в Москву летом ездит, историю Селенги пишет. Дай бог. Может, люди почитают, узнают, меньше бояться будут.
У нас все есть, людей мало. Веришь ли, сынок, мы ведь избы углем топим. Ходим в яму, ковыряем, и такая тебе жара - что паровоз. Приезжали инженеры, записывали; посмотрят, да и уедут. Уголь есть, а копать некому. Жаль. Чего только нет: железо, говорят, золото, каменья драгоценные…
Старик махнул рукой.
- Да, заманишь их, горлохватов! - вдруг злобно сказал паромщик. - Намедни один проезжал. Я, грит, такую работенку ищу, чтоб три с половиной сотни в месяц, не мене. Кто ж ты таков, спрашиваю. Я есть, отвечает, печник и бегу из Харауза в Читу. Тьфу!
- Бывает, все бывает, - согласился старик. - У нас самих вон из соседнего колхоза не дале как вчерась ветеринар убег.
- Кто-о?
- Говорю: ветеринар убег.
- Поймали?
- Куда!
- Погодь, какой же это?
- Я его, милый, поглядеть-то не успел. Знаю только то, что люди говорят. Московский, говорят. Лучше б их не присылали, хлопоты с ними.
- Что ж ему, мало платили, подлецу?
- Нет, не прижился.
- Ха! - удовлетворенно развалился паромщик. - Кишка тонка?
- Ну что ж, все бывает, не смог человек. Я вот и говорю: у нас жить - знать надо. Незнающему и старому туго, а оно, вишь ли, было молоденькое, прямо из Москвы, с ученья, куда уж тут… Таковские они, нежные. Вот и испугалось, глупое.
- Как же они опять без ветеринара? - почесался паромщик.
- Даст бог, может, другого пришлют.
- А до той поры скотина подыхай?
- Все бывает… Конечно, смех один. Поверите, - повернулся дед к парню, - сколько там, значит, было радости-то: из самого главного института ветеринар! В кои веки дождались путного человека. Избу ему, дровишек на зиму, баба обед готовила, носились с ним, как с дитем. И жил-то, говорят, вначале ничего, приветливый такой, веселый, драмкружок организовал, девушки там уж все но нему сохли; скот стал выправлять, систему там по научному леченью. И вдруг затосковал. Захотелось ему винограду.
- Чего ль? - изумленно спросил паромщик и сел.
- Винограду. Видишь ли, коли живешь на Кавказе, глядеть на него не желаешь, а тут вот… Бывает, милый. "Ничего, говорит, так не хочу, как винограду, сто рублей отдал бы за горсть".
- Гляди ж ты! - удивился паромщик. - Аль он его в Москве пудами жрал?
- Кто его знает, милый… Я так думаю, не столь ему винограду хотелось, сколь заскучал он… Понимаешь? Написал он маме письмо: "Купил я тут, мама, два стакана яблок, и вышло в них двадцать штук…" А мать ему отвечает: "Дорогой Сашенька, хорошо, что ты яблоки кушаешь. А только одного я не пойму: какие-такие у вас стаканы, если в два стакана двадцать яблок входит?"
Паромщик засмеялся, закашлялся и перекатился на другой бок. Парень с недоумением взглянул на него, на старика.
- А яблоки у вас действительно маленькие, - сказал он.
- Маленькие… - подтвердил старик. - Дичок. Все выводют, выводют, да никак не разведут, мороз шибко губит. Это верно, маленькие…
Парень отвернулся, достал папироску, закурил - и так и остался спиной к собеседникам, устало опустив веки.
Селенга журчала, булькала под помостом. С плеса бомбой сорвался, захлопал крыльями крупный селезень. В деревне пели петухи.
- К дождю, что ли… - пробормотал старик. - Птица перемену чует.
- Дура твоя птица, - сказал паромщик. - Хошь, я среди дня петухом пропою, они все и заорут.
- А ты пробовал, что ли? - спросил старик.
- Пробовал.
- Способный ты, как я погляжу.
- Ну, а как же ветеринар-то? - лениво напомнил паромщик. - Как он, стервец, бежал?
- Обнаковенно и обежал. Затосковал. Все из-за винограда. "Рыбы, говорит, видеть не могу, омуля не хочу, дичи самой свежей не надо, молока не желаю - винограду дай". По нас с тобою, хоть бы его и вовсе не было. Ну, уж бог их знает, привозят, верно, в Улан-Удэ… Да не в том, конечно, дело. Сам понимаешь: росло оно в городе, на всем готовом, подай, прими, земли не нюхало - и акурат его в далекие края. Нету тебе морожена, нету тебе театра, нету винограда, нету мамы… Просился, чтоб уволили, куда там - год ждать, пока замену найдут; он собрался вчерась ночью, говорит хозяйке: "на вызов". И уехал. А куда ж на вызов, коли и бельишко и книжки забрал. В сей час уж небось в мягком вагоне за Иркутском чешет. Вот так.
- Лаялись небось?
- Что толку лаяться. Впору в затылке скрестись.
- Скотину бы уж пожалел, сукин сын, - выругался паромщик. - Уж попался бы он мне - в реку бы пихнул. Хошь ехать? Плыви сам как знаешь, паром не для тебя строен.
- Что ж вы печника не спихнули? - вдруг насмешливо спросил парень, не оборачиваясь.
Паромщик недоуменно посмотрел на него. Сплюнул, соображая, как к этому отнестись.
- А твое какое дело?