Агане нравилось всё: и не застеленный, как бы дышащий, земляной пол, и печь без колен, пылающая ярко, как костер, и бревенчатые стены, конопаченные мхом, и нары, будто лавки, кругом по всему дому, и хомут, висящий возле двери, и сложенная в углу сбруя. И копотная самодельная свеча: "жирник" - бычья гортань, залитая жиром, с фитильком из сухой скотской жилы. Ей даже казалось, что она здесь уже была, все это видела, и дрова подкладывала в печь, и накрывала на стол, желая угодить гостям.
Хозяйка опрометью выскочила, принесла с улицы, видимо, из юрты, что возле дома, здоровенного омуля. Поставила его на стол, как полено, и будто лучины, настрогала рыбьих полос - строганины. Посыпала ее крупной солью.
Крючочек-петелька осторожно, но решительно откусила кусочек передними зубами, мелко пожевала, как кролик:
- Как будто на огне приготовленная, а не сырая! - восхищённо оценила она, и уже смело положила в рот второй кусок.
- Мороз - огня! - радостно выпалила Балыгей.
На столе появились сушёные молочные пенки, с виду напоминающие пожухшие листики. Чай пили с молоком: чутельку булькнешь, - и чай пенится маслом! Аня тут же установила: северные коровы малоудойные, но молоко дают жирнее жирного. А уж какие сливки получаются! Хозяйка поставила на тарелочки белые шарики, особо поглядывая на Аню, заметно надеясь пронять её новым угощением. Это были замороженные взбитые сливки с ягодками брусники в середине. Тут уж обе гостьи выкатили глаза: вкуснее мороженного!
Пыхнуло клубами холодного воздуха от двери, и через порог один за другим перевалились дети. Встали. Вжались в косяк. Взгляды их стойко упали на сливочные шарики. У младшего, мальчишки лет пяти, глаза гноились в трахоме.
Дети смотрели, но к столу не подходили, вертели головами, отказываясь. Стало понятно: лакомства предназначалось только для гостей. Аганя вспомнила про хлеб и конфеты-подушечки, припасённые в Витиме.
У детей раскрылись рты, глазенки заблестели, тут уж удержаться они не могли. Как наворачивал мальчонка зачерствелый хлеб со слипшимися конфетами: набил полный рот, Балыгей на него заругалась, по рукам нашлепала. А старшая сестра старалась отщипывать понемножку, глядя на гостей во все глаза, будто те явились из сказки.
- А где хозяин? - вновь требовательно удивилась Аня. - Где ваши мужчины? Почему они допустили бандитов?
- Охота, тайга, соболь, - махнула женщина.
Аганя корила себя, что они спрятались и сидят, как сурки. Ничего не делают. Не пытаются что-то предпринять. Она думала: а как бы поступили молодогвардейцы, или Зоя Космодемьянская, окажись они в такой ситуации? Ведь там, в конторе, засели не фашисты, а всего-навсего какие-то ничтожные бандиты!
- Ой, беда, беда, Господи, - произнесла вдруг якутка с хорошим русским выговором, закачав головой. - Моя контор убирай, контор охраняй. Плохо охраняй!
- У вас есть ружье? - находила Аганя выход.
- Зачем тебе ружьё? - покосилась на нее Крючёчек-петелька. - Ты с ума-то не сходи. У нас в Черемховке шахтеры после зарплаты, бывает, так разгуляются - по улице не пройти. А наутро, смотришь, идут, согнутся, ниже травы, тише воды. И эти, бесенчики, или кто они там, проспятся, сами в милицию пойдут. Куда им здесь?
Балыгей успокаивающе затрясла перед собой руками в том духе, что у нее кое-что почище ружья имеется! Открыла окованный сундук, достала из-под лопоти припрятанную икону. И Агане опять показалось, что это уже было, кто-то доставал так икону. И она даже знала, что если в русских деревнях иные старухи во все годы могли держать иконы на виду, то якутские активисты в борьбе с религией были куда непримиримее!
Тётка поставила икону в правый угол, на пустую до того божницу. Девчонки переглянулись с улыбками, ну, дескать, и охрану бабка нашла. Но промолчали.
Жирник на столе копотно светил слабым колыхающимся пламенем. Потрескивали, убаюкивая, тлеющие поленья в камельке. Лица девушек набрякли, налились, словно ягоды спелостью. На бревенчатых, переложенных мхом стенах играли тени, забегая на потемнелую икону в углу. И хотя, конечно, это просто картина на доске, смотреть на неё было не по себе. Лик, казалось, пошатывался, то, отдаляясь, то, проступая из тьмы с колким взором. С далёкими огоньками в глазах. Как у Бобкова, невольно, стыдясь мыслей своих, сравнила Аганя.
…Разбудили их выстрелы: как щелчки кнутом - раз, два, три… Девчонки вылетели, прошмыгнули вдоль стены так, что бросившаяся лайка с взвизгом развернулась в воздухе на натянутой цепи.
- Э-э, выходи! - кричал милиционер, рубя слог на якутский лад. Он и его напарник прятались за домом напротив конторы.
Пахло порохом. Контора казалась безжизненной. Перед ней, на снегу, валялись скрюченные собачьи трупы: бандиты развлекались, стреляя по досаждавшим лайкам.
Люди горсткой стояли поодаль, наблюдали - ребятня и бывшие заключенные.
Бандиты не стреляли: то ли поняли, что начни они палить, статья иная? Да и мильтоны - якуты, а эти, бестии, промашки не дадут. То ли просто растратили патроны по собакам.
Рыжий, представлявшийся "начальником", потирал ладони и посмеивался: шибко ему было интересно, чем закончится вся эта катавасия?! Его приятель, Вася Коловертнов, чуть склонившись набок, тоже смотрел с любопытством, ждал развязки.
- А вы только с девушками смелые воевать?! - с вызовом бросила Крючочек-петелька.
- Я в мильтоны не нанимался, - скосил губы здоровяк.
- У нас, вишь, другая табельная орудия?! - выгнулся Маленький. - Кайло да совковая лопата!
Мужики вокруг захохотали, тоже все как-то выгибаясь.
- Э-э, - как бы даже полюбовно "экал", прежде чем сказать, второй милиционер-якут! - Стреляй буду!
Дверь конторы резко распахнулась, и на снег полетел карабин.
- Ну, на-я, па-ли-и, - разухабисто выскочил на порог чернявый парень, рванув одёжку: на груди его засинели профили Ленина и Сталина. - Пали в-вь вож-жьдей пролитарьята!
Портреты вождей, видно, возымели действие. Милиционеры растерялись, переглядывались. Тем более, что человек на крыльце был безоружным. Но и подойти к нему, лихому и дерзкому, когда в доме, невидимый, притаился еще один - тоже опасались.
- Да я вьвас этими рьрюками!.. - полосонул бандит пространство вокруг бритвенным взглядом.
Он был страшен и красив в этот момент: с крутыми кольцами чуба на лбу, с острыми, хищными чертами. Мужики, парни, дети, наблюдавшие издали, все чуть подались вперед, подтянулись. И Аганя верно уловила этот общий внутренний порыв: не хотелось, чтобы парня взяли. А как раз наоборот, хотелось, чтобы он ушёл.
В детстве, в её деревне, тоже часто объявлялись бывшие заключённые: одни на глаза не лезли, сами людей сторонились. Другие ходили дергано по улицам, занимая середину, также полосовали, кололи взглядами всех и вся, а то, для верности, поблескивали "перышками"- надо ж обязательно было прилюдно переложить финку из кармана в карман. Их боялись. Даже вот человек фронт прошел, смерть видел, и сам погибал не раз, а перед этими, фиксатыми, часто пасовал. Они горлом умели брать, ну, и сзади у них или за углом - "кодла" - дружки то бишь. Но её робкая, бессловесная в жизни мать к этому крученому народу умела найти подход. Замечется какой по улице с тесаком, мол, всех попишу, мама подойдет к нему, дескать, ножик-то мне отдай, а боровка скоро резать, ты и приходи, "споможешь". Глядишь, и отдал, да еще и разрыдался…
Аганю манило пойти, сказать бандитам какие-то веские слова, только они никак не находились, и ноги не шагали. Куражистые людишки в её деревне были из местных или пересыльных, хорошо знакомые, свойские. Конторы они не громили.
- Ну, давьв-яай, давьвяй сь-юда! - стал по шагу спускаться с крыльца чернявый. - Па-ра-сти-тутки лягавые!
- У-у-х! - пронеслось по толпе.
Из глубины улицы вихрем мчался конный. Пролетел опрометью, спрыгнул с коня, пустив его по ходу без привязи. И, сбросив ватник и шапку, пошел прямо на лихого человека, рвавшего на себе рубаху.
Они были похожи, бандит и удалец, на него идущий. Резкие, порывистые. Только один был размашист, показушничал, всем своим видом подтверждая, что на миру и смерть красна. А второй - предельно собран, нацелен, как охотничий нож.
Чернявый выхватил припасённый за дверью топор и оскалился в хохоте.
А прискакавший конник, не замедляя ходу, подобрал табурет, валявшийся у крыльца.
Они пошли кругом, примериваясь друг к другу. И оба, в раз, резко передернули плечами, метнув тело с ноги на ногу.
"Андрей!" - чуть не выкрикнула Аганя. Но успела подавить звук, зажать зубы, чтоб не отвлечь, не помешать.
Время остановилось. Мгновения тянулись, как при падении.
Бобков выжидал, медленно двигаясь с занесенным табуретом в руке.
Бандит тряс топором, желчно смеясь. Глянул в сторону милиционеров, понимая, что он на мушке. И тотчас последовала атака: Андрей выбил табуретом топор из его рук, и с левой - сшиб бандита кулаком с ног.
- Завалю! - выскочил из двери второй лихоимец и бросился с крыльца на Бобкова.
Аганя поняла, что бежит. Только ноги так вязко перебирают, словно на одном месте, и никак не сокращается расстояние до того места, где упал подмятый бандитом Андрей, пытаясь вывернуться из-под него, большетелого. А Чернявый, всё скалясь, подбирался ползком к топору. И милиционеры бежали, но тоже медленно, будто привязанные на резину. И сзади слышались дыхание и топот. Но и это, как в тесте, тянущееся, долгое.