- Всё в верхнем ящике стола. Три альбома. Ключ от ящика - прямо на столе, под коробкой для сигарет… Но только если тот, кого вы пошлете, поговорит с Ветой, об этом будет знать весь город.
- Не беспокойтесь, мы сумеем обойтись без нее.
Профессор задумчиво положил записную книжку в карман и, выжидательно помолчав, поднялся.
- Признаюсь, ваш случай не дает мне покоя. Когда ничего не понимаешь и никто ничего не понимает… Может быть, физические упражнения по ночам?..
Он пожал плечами.
- Один раз у меня онемели ноги, и тогда я встал с постели - вот сюда, на ковер…
- Вас ничего не удивило?
- Как же! Я проверил все свое тело: мышцы как в молодости, сильные, налитые. Не ожидал. За столько недель почти абсолютной неподвижности они должны были… как бы это сказать…
- Да, должны были, - не стал ему подсказывать Профессор, направляясь к двери. Но вдруг обернулся и взглянул ему прямо в глаза. - Вы забыли дать мне ваш бухарестский адрес.
Он почувствовал, что заливается краской, и, пересиливая себя, улыбнулся.
- Адреса нет, я был прямо с поезда из Пьятра-Нямц. Поезд пришел около полуночи. В Пасхальную ночь.
Профессор не спускал с него недоверчивого взгляда.
- Но все равно куда-то ведь вы направлялись… И подле вас, на тротуаре, не нашли никакого чемодана.
- Чемодана и не было. При мне ничего не было, кроме голубого конверта. Я имел в виду покончить с собой. Мне казалось, что я приговорен: атеросклероз, Я терял память…
- Вы приехали сюда, чтобы покончить с собой? - переспросил Профессор.
- Да. Мне казалось, что другого выхода нет. Все решения были в голубом конверте: несколько миллиграммов стрихнина, припасал для такого случая…
II
Он знал, что это сон, но, сколько ни тер левой рукой свежевыбритые щеки, проснуться не сумел. Только когда машина въехала на бульвар, он узнал места: прежде всего по запаху цветущих лип. "Едем к Шоссе", - понял он, со щемящим чувством глядя на старые дома, погружаясь снова в студенческие годы. Сколько уж лет он не бывал здесь! Затем началась аллея из высоких деревьев. Отворились ворота, щебень заскрипел под тормозами, и машина остановилась у высокого крыльца с серыми каменными ступенями. "Почему вы не выходите?" - услышал он незнакомый голос и с удивлением выглянул наружу. Никого. Только наверху, как ему показалось, приоткрылась дверь. Похоже, его тут ждали. "Надо выйти", - сказал он себе.
И проснулся в ослепительном свете утра. Еще не было шести. Видимо, забыли с вечера задвинуть шторы. Скоро пришла сиделка.
- Костюм вам принесла.
В руках она держала целый ворох одежек и улыбалась. Звали ее Анетта, была она вполне молодая и самая смелая (несколько дней назад, глядя ему прямо в глаза, сказала: "Когда вы отсюда выйдете, пригласите меня как-нибудь вечерком в кино?"). Она помогла ему одеться, хотя необходимости в том не было. По ее разочарованному взгляду он понял, что пиджак сидит на нем неважно. "В плечах тесен", - заключила она, поправляя голубой галстук в серую крапинку, который никак не вязался с полосатой рубашкой. Подошедший дежурный врач зорко оглядел его и сделал кислую мину.
- Сразу видно, что костюм с чужого плеча. Это может вызвать подозрение. Надо бы подыскать вам что-нибудь другое. Доктор Гаврила говорил, что у него осталось от дяди несколько костюмов отменного качества.
- После дядиной смерти, - уточнила Анетта. - А носить одежду чужих покойников не положено. Своих - другое дело, это в память о них…
- Сойдет и так, - сказал он, улыбнувшись. - Сейчас уже нет времени переодеваться. Может быть, я еще заеду, в другой раз.
- Однако в таком пиджаке, - заметил дежурный врач, - вы будете привлекать к себе внимание. Еще увяжутся следом…
- Если сесть поглубже, на заднее сиденье, может, и обойдется.
Он спустился во двор, сопровождаемый доктором Кирилой, который был ему менее всех симпатичен, потому что явно за ним шпионил. Наткнувшись взглядом на машину, он резко остановился.
- Я уже видел эту машину, - шепотом проронил он. - Сегодня ночью я видел ее во сне… Кое-кто сказал бы, что это дурной знак, что это к несчастному случаю.
- Я несуеверный, - четко и безапелляционно произнес доктор Кирила, распахивая дверцу. - Так или иначе, нас ждут.
Когда машина направилась к бульвару, он погрузился в странное душевное затишье, перемежавшееся мощными приливами радости.
- Откройте окно, - попросил он, - сейчас начнутся цветущие липы… Подъезжаем к Шоссе, - продолжал он немного погодя. А потом: - Вот увидите, какое красивое здание за высокими деревьями, какая аккуратная аллея, мощенная щебнем. И лестница из серого камня…
Доктор Кирила все это время поглядывал на него с озадаченным видом. У подножия лестницы машина остановилась.
- Почему вы не выходите? - раздался голос.
- Ждем дежурного, отметить прибытие, - ответил шофер.
Скоро по щебню зашоркали торопливые шаги, и к машине сзади подошел по-военному стриженный человек со смуглым, изъеденным оспой лицом. Доктор Кирила открыл дверцу.
- Вот пациент, о котором вас проинформировали. Вы его с другими не мешайте. Впредь вся ответственность лежит на вас.
- Понял, - буркнул человек. - Можете не беспокоиться. Я с него глаз не спущу.
- Что он делает в палате или в саду, - уточнил доктор Кирила, - вас не касается. Вы за воротами следите…
Палата ему понравилась: просторная, с окнами в сад и, как было обещано Профессором, с деревянным столом и с полками для книг. Он подошел к открытому окну, сделал вдох и учуял запах цветущего шиповника. И хотя он улыбался, левой рукой потирая гладкие щеки, уже не впервые за последнее время он испытал странное чувство: что все это на самом деле не имеет к нему отношения, что это происходит с кем-то другим.
- Попробуйте описать как можно точнее, как можно подробнее, что для вас значит "кто-то другой", - попросил его раз Профессор. - В каком смысле вы чувствуете себя чужим самому себе? В том смысле, что вы "не обосновались" еще в своей новой ситуации? Это крайне важно. Записывайте все, что приходит в голову. Если нет расположения писать или слишком многое просится на язык, включайте магнитофон, только всегда называйте день, час и место и уточняйте, диктуете ли в постели или на ходу.
В последние дни своего пребывания в больнице он исписал почти целиком толстую тетрадь. Записывал все подряд: названия книг, которые когда-либо читал (ему особенно нравилось указывать год и место издания и год, когда он впервые прочел каждую, - так он проверял чудесное возвращение памяти), стихи на всех языках, которые когда-либо изучал, алгебраические задачи, сны, которые представлялись ему знаменательными. Но что-то удерживало его от записи последних открытий. Что - он сам не понимал и раз поделился с Профессором своими ощущениями.
- Очень важно установить подоплеку вашего внутреннего сопротивления, - отвечал тот. - Попробуйте, хотя бы приблизительно. То, что вы не хотите говорить ("не могу!" - мысленно поправил он), относится к определенным событиям вашего прошлого или, наоборот, связано с вашим нынешним положением, которое для нас по-прежнему загадка?..
Он отступил от окна и, пройдясь взад и вперед по комнате - как в молодости, заложив руки за спину, - растянулся на постели и уставился в потолок.
- Я принес вам ваш семейный альбом, - сказал ему Профессор как-то утром. - Тут ваши лицейские и университетские фотографии, путешествие по Италии. - И добавил, выждав с минуту: - Вам не любопытно взглянуть?
- Откровенно говоря, нет.
- Но почему?
- Сам не знаю почему. Такое ощущение, что я оторвался от прошлого. Что я уже не я.
- Интересно, - заметил Профессор. - Но хорошо бы в этом разобраться…
В конце концов он сдался и согласился перелистать альбомы. Профессор, сев на стул у постели и молча вперив в него пытливый взгляд, внезапно спросил:
- Что вам приходит в голову? Какого рода воспоминания? Какие ассоциации?
Он в нерешительности мял левой рукой щеки, про себя повторяя: "Ей-Богу, это уже нервный тик".
- Я прекрасно помню, когда и где они сняты, каждая. Не только год, но, кажется, и день. Я слышу голоса, различаю слова, чувствую особый запах того места и того дня… Вот, например, здесь, где мы с Лаурой в Тиволи. Стоило мне взглянуть на карточку, я погрузился в утреннее тепло, в благоухание олеандра, но тут же в нос ударила химическая вонь, и я вспомнил, что по дороге туда мы прошли мимо двух котлов с разогретым мазутом.
- Гипермнезия с латеральными эффектами, - пробормотал Профессор.
- Чудовищно, - подхватил он. - И совершенно ни к чему.
- Это только так кажется, что ни к чему, потому что мы еще не знаем, что с этим делать, с этой фантастической рекуперацией памяти… - Профессор улыбнулся. - У меня для вас хорошие новости. Через несколько дней вы получите из вашей домашней библиотеки книги по первому списку, то есть все грамматики и словари, которые вы заказали. Бернар полон энтузиазма, он сказал мне, что это будет самый лучший тест. Особенно интересными ему кажутся ваши отношения с китайским языком: тот факт, что вы начинали учить китайский в юности, потом забросили его лет на десять-двенадцать, еще до войны, после войны опять за него взялись, а потом внезапно бросили насовсем. Таким образом, речь идет о нескольких слоях памяти. Если вы дадите себе труд прислушаться к себе и все записать, мы увидим, какой пласт реанимируется первым…
Некоторое время они помолчали, глаза в глаза, словно ожидая, пока заговорит другой.
- Что думают в Пьятра-Нямц о моем исчезновении? - не выдержал он. - Я не из любопытства, мне просто надо уже сейчас знать, какие у меня шансы…
- Шансы на что? - спросил Профессор.