Он неловко усмехнулся. Произнеся это выражение, он уже ощущал его неуместность.
- Шансы начать жизнь сначала, не рискуя приплести к ней мою прежнюю биографию.
- Пока я не могу сказать вам ничего определенного. Там ходят слухи, что вы находитесь в больнице, где-то в Молдове, без памяти. Кто-то припомнил, что под Пасху, в субботу, видел вас на вокзале, но не знает, в какой поезд вы сели: свидетель торопился домой…
- Кажется, я знаю, кто видел меня на вокзале, - прошептал он.
- Чтобы собрать книги по вашему списку, полиция инсценировала обыск. На том основании, что, дескать, один легионер, зная о вашем исчезновении, укрывается у вас в библиотеке… - Профессор замялся, говорить ли дальше, И все-таки решился: - Но, очевидно, с течением времени проникать в дом будет все сложнее. Скоро и в Пьятра-Нямц узнают то, что знает уже весь Бухарест: что в какого-то человека преклонных лет попала молния, и вот, через десять недель, он не только совершенно здоров, но и вернул себе молодость… Лишь бы не узнали остального…
Неделю-другую спустя, выйдя в сад, он столкнулся лицом к лицу с хорошенькой девушкой. Неизвестно из каких соображений она хотела замаскировать свою природную красоту, с нарочитой вульгарностью размалевав лицо. Улыбка незнакомки, в которой вызов мешался с невинностью, напомнила ему один из его последних снов. Он слегка поклонился и сказал:
- У меня впечатление, что мы где-то встречались.
Девушка прыснула. "Жаль, - подумал он. - Она смеется так же вульгарно, как красится".
- Какой ты деликатный, - протянула она с интонацией плохой актрисы. - Что было, то было. Встречались.
- Где и когда?
Девушка слегка нахмурилась, заглядывая ему в глаза.
- Последний раз сегодня ночью, в палате номер шесть… Твоя соседняя, номер четыре, - бросила она, уходя.
Профессор зашел к нему в тот же вечер, чтобы взять на прочтение очередную тетрадь, и выслушал его без улыбки, пряча глаза.
- Я полагал, вы знаете, в чем дело, и понимаете, как бы это сказать, научную направленность эксперимента. Анализ не может быть полным без индекса сексуальной потенции. Вы ведь помните, какой вопрос задал вам в последний свой приезд доктор Бернар.
Едва удержавшись от смеха, он покачал головой.
- Помню ли я!.. Да я готов был со стыда сквозь землю провалиться. Выставили голого на всеобщее обозрение. Вокруг стола одни иностранцы…
- Я вас предупреждал, что соберется международный консилиум. Все приехали, чтобы лично убедиться… Информация, которую я опубликовал в "Ла пресс медикал", не внушила им доверия.
- Я не ожидал подобного вопроса… К тому же я был тогда еще в больницей просто не имел случая никаким образом проверить свои сексуальные возможности.
Профессор криво усмехнулся.
- Но мы кое-что узнали - косвенным образом, конечно, через сиделок.
- Через сиделок?
- Мы полагали, что инициатива исходила от вас… В иных обстоятельствах пациент и соответствующая сиделка понесли бы наказание. Но в вашем случае мы не только закрыли глаза на нарушение, но и оценили всю весомость информации. В конце концов, тут важен не контекст, а сам факт… Что же касается барышни из шестого номера, - продолжил Профессор после паузы, - тут есть привходящие обстоятельства. Лучше я скажу вам сразу, чтобы не возникло осложнений потом. Эту барышню нам навязала Сигуранца.
- Сигуранца? - переспросил он испуганно. - Но зачем?
- Не буду делать вид, что мне все известно, но я знаю точно, что Сигуранцу ваш случай весьма интересует. Вполне возможно, там не убеждены, что я сказал им всю правду, и, по сути дела, они правы. В любом случае Сигуранца не верит в вашу метаморфозу. Там убеждены, что история, которая у всех на устах, про молнию в Пасхальную ночь, про ваше коматозное состояние, а затем полное выздоровление и омоложение, - это утка. И что пустили ее легионеры в целях камуфляжа личности одного из своих лидеров, которому они готовят побег за границу.
Его испуг сменился спокойным любопытством.
- Значит, мое положение серьезней, чем я это себе представлял. Но поскольку никакого выхода пока что нет…
- Выход найдется в свое время, - перебил его Профессор. - А пока вам следует знать, что Сигуранца за вами следит и следила с самого начала. Поэтому мы и снабдили вас костюмом, в котором вы не осмелитесь выйти на улицу, иначе вас немедленно арестуют. И в больничной униформе, какой бы она ни была элегантной, вы тоже не пойдете гулять по городу. Вы поняли намек: гуляйте на здоровье, но только до ворот. Вот то, что мы знаем. Но мы не знаем даже, какая часть персонала клиники - информаторы Сигуранцы…
Он рассмеялся и левой рукой помял щеки.
- В сущности, может, это и к лучшему. Здесь, взаперти, я по крайней мере огражден от сюрпризов.
Профессор смерил его долгим, сомневающимся взглядом, затем решительно сказал:
- Вернемся к более важной проблеме. Вы абсолютно уверены, что принимали свой сексуальный опыт за эротические сны?
Он задумался.
- Вот сейчас у меня уже нет абсолютной уверенности. До сегодняшнего вечера я был уверен, что речь идет о снах…
- Я спрашиваю, потому что при всем разнообразии ваших снов в них нет ярко выраженных эротических элементов - сколько я помню по прочтении тетради.
- Вероятно, мне следовало записать сны и такого рода, но я не счел их заслуживающими внимания… В любом случае, - добавил он, выдержав паузу, - если я спутал реальные события с эротическими снами, дело обстоит хуже, чем я предполагал.
Он приложил руку к виску, таким наивным жестом давая понять, что хочет собраться с мыслями.
- Я вас слушаю, - сказал наконец Профессор. - В каком смысле хуже?
Он поднял на Профессора глаза и смущенно улыбнулся.
- Не знаю, уловили ли вы некоторые намеки в той тетради, я говорю об ощущении, которое меня не покидает с недавних пор, ощущение, что я учусь во сне… или мне снится, что я учусь - например, открываю какую-нибудь грамматику, прочитываю и запоминаю пару страниц или листаю какую-нибудь книгу…
- Весьма интересно, - заметил Профессор. - Но вы не удосужились записать это в ясном и точном изложении. По крайней мере в той тетради, которую я читал.
- В ясном и точном у меня бы не получилось. Это какой-то многосерийный сон, можно сказать, образовательный: я и во сне вижу грамматические правила, иностранные слова и их этимологии. Я думал сначала, что тому виной сильные дневные впечатления от занятий. Но сейчас я думаю: а что, если я, наподобие сомнамбулы, вставал среди ночи и в самом деле принимался за книги?
Пока он говорил, Профессор не спускал с него глаз и хмурил лоб - знак, как он давно заметил, что в мозгу маэстро теснится множество вопросов сразу.
- Не знаю, не знаю, - сказал Профессор, - вы не выглядите усталым и не производите впечатление интеллектуала, который полночи проводит за книгами… Да и как могли не заметить света, если бы он горел по ночам в вашей комнате?.. Это какой-то парадокс - что расплывчатость ваших впечатлений, а точнее, стирание грани между тем, что с вами происходит во сне и наяву, развилось параллельно с гипермнезией… Помните, как вы рассказали мне о запахах олеандра и мазута, когда взглянули на фотографию сорокалетней давности…
- Но сейчас я больше в этом не уверен, - воскликнул он, - не уверен, что помню! Я ни в чем больше не уверен!
Оставшись один, он поймал себя на мысли: "Молодец, что сказал, что больше ни в чем не уверен. Теперь у тебя всегда есть отговорка - дескать, спал и видел сон. А если понадобится, можно и сон выдать за явь. Только будь начеку, никогда не говори им всей правды!"
Он покрутил головой, напряженно озираясь, и тихо сказал, как будто обращался к кому-то невидимому:
- Даже если бы я захотел, я бы не мог! Не знаю почему. - Он понизил голос до шепота: - Есть вещи, говорить о которых выше моих сил.
В ту ночь он долго боролся с бессонницей (впервые с тех пор, как ушел из дому, и это его встревожило. Бессонницей он страдал чуть ли не всю жизнь, но в последнее время решил было, что с ней покончено). Как обычно, он думал о загадке чудесного возвращения памяти. Впрочем, он уже давно понял, что речь идет ни о каком не возвращении, потому что нынешняя его память была куда острее и обширнее, чем прежняя. Память мандарина - как раз такая, какую, по словам Шаванна, следует иметь синологу. Только он, пожалуй, уже перещеголял любого мандарина: донельзя странная гипермнезия. Ему еще не привезли из Пьятра-Нямц грамматику и словарь, а он уже проговаривал про себя китайские тексты, отчетливо видя каждый иероглиф и по мере чтения переводя. Несколько дней спустя он проверил написание, произношение и перевод, лихорадочно пролистав антологию и словарь Жиля. Он не сделал ни единой ошибки. С легким сожалением он черкнул несколько строк в тетради: бедный Бернар не сумеет определить, который пласт памяти восстановился первым, пациент обнаружил, что владеет китайским языком в таких пределах, в каких никогда им не владел. Он открывал теперь любой текст, читал и понимал его с той же легкостью, с какой латынь или староитальянский.
Стояла теплая-теплая ночь, окно в сад было открыто. Ему послышались шаги. Не включая света, он спустился с кровати, высунулся из окна и увидел охранника. Как он понял, тот тоже увидел его.
- Не спится? - тихо, чтобы не будить соседей, спросил он.