- Паш, ну все, все, - я ласково взяла Смоляка за руки, - не надо так убиваться. Он тебя никогда не стоил, он действительно дебил. Не знаю, утешит тебя это или нет, но если бы ты не был гомиком, я бы была только с тобой. Мне ни с кем никогда так легко и хорошо не было.
- Спасибо, Живержеева, хорошая моя, - Смоляк начал целовать мою ладонь, заодно орошая ее слезами, - ты мой самый лучший друг, почему ты не мальчик? Ты была бы таким красивым мальчиком!.. Добрым, веселым… А я просто вонючий жирный неудачник. У меня всю жизнь была и будет такая хуйня с такими вот Ванями и Лаврентиями. Я ни на что не годен, ни на что! И никому не нужен. Даже тебе, моя милая. Я уеду в свой сраный Питер, где вообще нет ни одного нормального человека, одни психопаты, и ты обо мне забудешь, я знаю, так и будет!..
- Никогда я о тебе не забуду! - возражала я. - Мы с тобой никогда уже не расстанемся, мы всегда будем дружить, ездить друг к другу, звонить. Я же по тебе все время скучаю.
- И я по тебе тоже! - Смоляк выпил еще водки и полноценно, как старая толстая баба, получившая похоронку, зарыдал.
- Да что ж такое! - в сердцах воскликнула я.
- Все, все! - Смоляк яростно тер глаза кулаками. - Я больше не буду плакать. Что ты там рассказывала про Египет? Вот, я поеду в Египет, и пусть меня там ебут арабы. Как ты думаешь, они будут меня ебать?
- Не знаю… - протянула я с сомнением.
- Ну, ничего! Даже когда арабы отвернутся от Павла Смоляка и скажут: убирайся на хуй, свинья раздолбанная, даже тогда у меня останется надежда. Я вернусь в туалет, я так решил. Завтра пойду и куплю билет до Питера, меня в этом проклятом городе уже ничего не держит.
В таком духе мы беседовали еще четверть часа, пока Смоляк не заснул за столом. Я убрала водку и открыла на кухне форточку. А потом пошла спать. Что касается Смоляка, то он просыпался несколько раз за ночь, заново нажирался и звонил то Ване с рыданиями, то Лаврентию с угрозами. Под утро он переполз ко мне и, дыша затхлой сладковатой смесью водки и кока-колы, начал исповедоваться.
- Саш, ты спишь? - спросил Смоляк, усаживаясь рядом со мной на кровать.
- Нет, благодаря тебе, - ответила я, зевая.
- Я чувствую, еще немного, и я сойду с ума, - серьезно сказал Смоляк. - Меня что-то пожирает изнутри. Мне все время снится, как на меня падает огромная плита и давит меня. Я лежу под ней и не могу пошевелиться.
- Это любовь, Смоляк. Так надо было бы сказать, если бы мы не жили своей сраной жизнью, а играли в романтической комедии. Ну или в мелодраме.
- И что мне делать? - Смоляк тупо на меня уставился.
Все говорило о том, что с минуты на минуту он опять начнет плакать. Меня это почему-то ужасно разъярило.
- Да откуда я знаю?! - закричала я. - Как ты можешь спрашивать об этом у меня? У меня?! Посмотри на меня! Ты же не станешь спрашивать у пьяного бомжа на вокзале, как тебе разбогатеть и править миром, почему ты спрашиваешь у меня совета, что делать с любовью? Я - больной и глубоко несчастный человек, на меня западают одни стареющие извращенцы, и так было всегда, я никогда не могла построить отношения ни с одним мужчиной, и, видимо, никогда не смогу. Какую жизненную мудрость ты хочешь от меня услышать? Меня никто никогда не любил, меня только имели и трахали, и я совершенно не представляю, что с этим делать дальше… В моей жизни, судя по всему, был и есть только один мужчина. Его зовут Алексей Николаевич, хотя я не знаю, жив ли он вообще. Дня не проходит, чтобы я его не вспомнила… Иногда я ползу в пробке и вспоминаю его в таких подробностях, как будто все это было вчера. И как он выглядел, и какой у него был свитер, и как пах его одеколон… И ты не представляешь, в такие моменты мне так хочется его найти, посмотреть на него… Я даже подумывала, не воспользоваться ли мне "Одноклассниками". Если сейчас он на свободе, то вряд ли пренебрег этим замечательным сайтом съема. И чем дольше я о нем думаю, Паша, тем больше мне кажется, что я просто спятила, реально спятила.
- Первая любовь? - по щекам Смоляка потекли слезы.
Я тоже расплакалась. Мы обнялись и рыдали в кровати в пять утра. Так продолжалось минут десять, а потом я сказала:
- Принеси сюда водку, я, пожалуй, тоже нажрусь.
В 18.13 я вынимаю из ушей наушники, чтобы слышать, что происходит. Глаша Пастухова встает из-за своего стола со словами: "Я бы, может, и поработала еще, но… не могу!" - и начинает променад по open space. Вечерами у нас воцаряется напряженная, но вполне целомудренная атмосфера. В течение дня ты выслушиваешь такой шквал сексуальных намеков, что просто перестаешь на них реагировать. Становишься настоящим мастером словесной игры, этакого бессмысленного, но забавного пинг-понга, мгновенно переводящего любое общение на секс. Вот как сейчас, например.
Левин, потягиваясь, берет из лежащей на его столе пачки сигарету и провозглашает:
- Пойду я покурю.
- Женя, - говорю я, - возьми меня!
- Взять тебя? - с нажимом на первое слово переспрашивает Левин.
- Курить, Женя!
После перекура с Левиным я возвращаюсь на свое место и обнаруживаю там Глашу с массажной щеткой в руках.
- Не надо смотреть с таким страхом на это… - Глаша угрожающе замахивается щеткой. - Живержеева, я решила заплести тебе косички!
- Ура! - Я с готовностью сажусь в кресло и распускаю волосы.
Глаша принимается их тщательно расчесывать, она у нас настоящий мастер косичек. Может заплести и корону, и колосок, и вообще все что угодно.
- А потом мне! Можно, да? - просит Анька.
- Можно, - благосклонно говорит Глаша и начинает заплетать мои волосы.
Заслышав будуарные разговоры, из-за стенки выходит Самолетов.
- Что тут у нас? - интересуется он, глядя на меня с каким-то опасливым восхищением. - Косички?
- Вообще-то мы с тобой не разговариваем, - отвечает Глаша, - но если ты хочешь хоть чуть-чуть загладить свою вину, сходи к Даше и попроси у нее резинки от денег. Мне нужны резинки.
- Резинки? - вступает Левин. - У меня, кажется, есть.
Дима с выражением кристального недоумения на лице идет к Суховей за резинками. Через минуту он возвращается, аккуратно кладет рядом с клавиатурой целый моток и осторожно спрашивает, снова глядя на меня:
- А почему вы со мной не разговариваете?
- Он еще спрашивает! - Глаша закончила одну косичку и принялась за вторую. - Сиди ровно! - прикрикнула она на меня.
- Саш…
- А что ты нас разогнал? - говорю я. - Еще таким тоном! "Девушки, у меня много работы! Устройтесь санитарками в психушку!"
- Но… - Самолетов покраснел, как будто признавался в чем-то неприличном. - У меня и правда много работы было… Ну, прости меня…
- Прости-те, - поправляет Глаша. - Такое ощущение, что, кроме Живержеевой, здесь никого нет.
- Дима! - снова подает голос Левин. - Не связывайся с Живержеевой! Она тебя погубит!
Все смеются. Я нахожу в себе силы для достойного ответа Левину.
- Дима, - говорю я, - не слушай Женю, он просто ревнует.
- Еще как ревнует! - не отрываясь от телефонного разговора с Ижевском, вставляет Лиза Морозова.
- Да, Дим, - Глаша кокетливо осматривает наведенную на моей голове красоту, - когда ты в отпуске был, он отсюда просто не вылезал. Люба с Анькой уже не знали, как его отогнать.
- Вот… - Дима грустно разводит руками. - Еще друг называется…
- Дружба дружбой, - смеется Левин, - а Живержеева врозь. Тем более, Дим, давай смотреть правде в лицо: мы с ней люди образованные, книжки читали, а ты… О чем ты с ней говорить-то будешь?
- А вы не подеретесь? - с интересом спрашивает Аня.
- А зачем мне с ней говорить? - Самолетов присел на краешек моего стола, видимо, чтобы лучше видеть Женю. - И так справлюсь.
- Ну, Бог тебе в помощь, Дима, - Левин пораженно разводит руками, - справиться с Живержеевой…
Я закрываю почту и перевожу компьютер в режим сна.
- Спасибо мальчикам за представление, а девочкам за красоту, - говорю я, бросаю мобильный в сумку и встаю из-за стола. - Я, пожалуй, пошла.
Я выхожу из офиса и иду к машине. Нахожу в сумке ключи, нажимаю на брелок сигнализации, и мой автомобиль мигает, приветствуя хозяйку.
- Привет, дорогой, - говорю я, вставляя ключ в зажигание, - как ты? Все хорошо?
Не скрою, я частенько разговариваю с машиной, но мне кажется, мой случай все равно не такой тяжелый, как у Любы, которая общается со своей сумкой. Я выезжаю на Третье кольцо, которое в этот тревожный для Москвы час удивительно свободно. Небольшой затор случился только после съезда на Большую Филевскую улицу, там была авария. Я позвонила Смоляку.
- Привет, моя хорошая! - отозвался он после третьего гудка.
- Привет! - сказала я. - Как ты поживаешь?
- В глобальном смысле хуево, но я уже не обращаю на это внимания. Когда ты приедешь в Питер?
- На ближайшие праздники, - обещаю я, - когда будет три выходных. Обязательно приеду.
- Давай, - одобряет Смоляк, - я с новым мальчиком познакомился, тебе будет любопытно… Он жутко красивый.
- Да ну?
- Правда! И к тому же он би.
- Ты готов уступить по дружбе? - смеюсь я.
- Тебе - все что угодно.
- Ок, теперь я точно приеду. Все, целую.
- Пока! - говорит Смоляк.