Я пролежала под одеялом гораздо дольше, чем десять минут, а мама все не появлялась. Я разволновалась, ворвалась в ее спальню и увидела, что она дрыхнет без одеяла, в одной только шелковой комбинации. Папа спал на некотором отдалении и ужасно храпел.
- Мам, вставай, мам! - я принялась будить ее.
Это продолжалось вполне безрезультатно минут пять, когда она вдруг подскочила на кровати и хрипло забормотала:
- Боже, боже! Сегодня елка! Какая же я скотина… - Тут ее расфокусированный взгляд сосредоточился на мне. - Одевайся! - заорала мама. - Колготки и костюм в твоей комнате на стуле, быстро поедим и пойдем!
Я бросилась одеваться. Мама тревожила папу с тем смыслом, чтобы он тоже встал. Папа вставать не желал. Они опять поругались.
- Не можешь взять себя в руки, сходить с ребенком в детский сад, - орала мама, попутно румяня щеки, - тогда убирайся отсюда! Ты что думаешь, здесь спать будешь?!
Папа что-то ворчал, а потом угрюмо сел на кровати и потянулся за своими штанами, валявшимися на полу.
- Ты пойдешь в детский сад или нет? - скандально допрашивала его мама.
- Нет, - ответил он, помолчав.
- Скотина! - крикнула мама. - Я лишу тебя родительских прав!
- Да пошла ты…
В детский сад мы прибыли с мамой вдвоем и с приличным опозданием. Я с подачи воспитательницы незаметно встроилась в ряд "снежинок", а мама заняла место, предусмотрительно занятое для нее мамой Костика, Дашей. Я видела, как мама и Даша сразу же начали о чем-то жарко шептаться, прикрывая рты ладошками. Разговор, как я поняла даже на приличном расстоянии, касался "этого самого", почему-то ничто другое не занимало маму и ее подруг так сильно. Я даже знала, как этот разговор начался.
- Привет! - шепотом приветствовала маму Даша. - Ну, ты как?..
- Ой, кошмар, - отвечала та еще более тихим шепотом, - ты представляешь, пришел Андрей, и мы с ним… Это самое.
Дальше сдавленный хохоток.
- Да ладно!
- Я сама от себя офигеваю…
- А ребенок как?
- Да она ничего не поняла. Ну, папа пришел, посидел, потом я ее спать уложила…
- И чего вы с ним?
- Слушай, Дашик, у меня губы нормальные?
- Ну припухшие чуть-чуть, даже сексуально, а что?.. Ты… Что? Ты - ему?!!
- Дашик, я как будто сошла с ума! У меня теперь такое чувство, что эти губы у меня на пол-лица и все на меня смотрят!..
Выступали "снежинки". Моя фраза была после Кристины, говорившей:
Утром кот
Принес на лапах
Первый снег!
Первый снег!
Кристина, неуклюже поклонившись, убежала, и на ее место выбежала я, с громкой и бессмысленной декламацией:
Он имеет
Вкус и запах,
Первый снег!
Первый снег!
Говоря все это, я в упор смотрела на маму, которая по-прежнему шепталась с мамой Костика. Выслушав мое четверостишие, они вдруг посмотрели друг на друга в упор и припадочно захохотали.
В начале первого я заканчиваю интервью Анфисы Чеховой, полностью написанное мною. Катя выходит из своего кабинета и жестом зовет меня следовать на собрание.
- Сашенька, идем, да?
Я встаю из-за стола, беру остро заточенный карандаш, тетрадку, изрисованную тиграми, и послушно плетусь за ней на седьмой этаж, в конференц-зал. Мы с Катей спускаемся по лестнице, идем по коридору и сворачиваем в помещение, где так много народу и у всех такие напряженные лица, как будто сейчас им расскажут, почему мужики после секса отворачиваются к стенке. Ну… Или что там их волнует?
Во главе стола, как и полагается, сидит Третьяков.
- Здравствуйте, Миша, извините. - Катя шутливо поклонилась Третьякову, который традиционно вперился в меня. - Мы тоже к вам хотим.
- Привет, Кать, - Третьяков поднялся, чтобы поцеловать ее в щеку, - все к нам хотят.
Раздался такой оглушительный хохот, как будто прозвучало что-то действительно смешное.
Катя села рядом с Третьяковым, ей, кажется, кто-то даже освободил стул, а я нашла себе местечко в задних рядах. Но, как назло, прямо под Мишиным пристальным взглядом.
Начались разговоры о рекламных бюджетах, о том, куда приткнуть спонсоров, как отбить деньги на смс-голосовании. Я упорно рисовала в блокноте нового тигра. Третьяков шутил, все отзывчиво ржали, и даже Катя. Специально для нее я тоже смеялась вместе со всеми.
Девушка из рекламного департамента, потерпев фиаско с быстродействующим гелем от геморроя, предлагала теперь но-шпу. Ее упорство понятно - она получит процент от продаж. Пускай небольшой, но получит.
- Ну, давайте так, - говорит Третьяков, - мы спешно организуем группу "Но-шпа", напишем песню, и вы все свои отобьете. Такой народный треш.
Дальше все начинают на полном серьезе это предложение обсуждать и даже приходят к положительному результату.
Через сорок минут Миша говорит:
- Ну, вроде все?
- Да. У нас все, - отвечает Катя.
- Ну и отлично. - Он картинно хлопнул в ладоши, и все стали подниматься со стульев и с шумом задвигать их под большой стол для переговоров.
Катя подошла к Третьякову, и он что-то возбужденно ей втолковывал, а она кивала в ответ.
Они стояли у самого выхода, и я попробовала проскочить, но Катя меня заметила и остановила протянутой рукой.
Я встала рядом с ними с видом покорной идиотки. Третьяков то и дело бросал взгляды на мою грудь. Чем-то я его, видимо, зацепила.
- Сашенька, - сказала наконец Катя, - я хочу, чтобы вы с Мишей держали постоянный контакт.
- Да мы и так… ну, это… держим, - сказала я, не глядя на Третьякова.
- Все ок, Кать, - отозвался он, - Саша - один из лучших твоих сотрудников.
- Да? - Катя подняла брови. - А остальные мои сотрудники тебе нравятся меньше?
Следующие пять минут Третьяков потратил на комплименты остальным сотрудникам, а я получила шанс слинять. Обед.
Обедать мы обычно ходили в "Асторию", неведомо как уцелевшую в мире победившего чистогана советскую жральню, где подавали блюда моего школьного прошлого - десяти лет, в которые я разучилась смеяться. "Астория" изобиловала такими яствами, как: холодец с хреном, биточки, припущенные в томатной пасте, и курица "по-французски", представлявшая собой отбитый до бумажной тонкости фрагмент грудки, обильно приправленный дешевым майонезом, который продают на оптушках в ведрах.
Ритуал был таков. Сначала мы гуртом, хихикая и непристойно комментируя происходящее, вставали в очередь в кассе, чтобы оплатить свой будущий обед. Сокращенный стоил сто шестьдесят рублей, а полный - двести. Каждому из нас давали омерзительный, серой бумаги чек, на котором фиолетовыми чернильными потеками значились наши предпочтения. С этими чеками наперевес мы бросались к свободному столику с красной скатертью, некогда порванной, но заштопанной черной ниткой чьей-то заботливой рукой. На столе лежало меню, и пока к нам шел официант (это могло занимать много времени), мы обсуждали, кто и что будет потреблять.
- Я буду… - я внимательно изучала бумажку с меню. - Холодец с хреном, бульон с яйцом, люля-кебаб с рисом… Компот. И все.
- Отлично! - Женя Левин вырывал у меня меню и молча определялся с собственным обедом.
Его примеру следовали остальные и, когда официант все же подходил, пулеметной очередью выкрикивали свои заказы.
Медлил всегда только Дима. Уже в присутствии нервно переступавшего с ноги на ногу официанта он углублялся в меню.
- Ну что такое? - возмущался Левин. - Как в школе, в самом деле. Полчаса сидел, не мог выбрать. Тебе время было дадено? Было! Чего ты теперь товарищей задерживаешь! - произносил он с интонацией фригидной училки.
Жратву приносили сразу и всю. Пока мы ели салат, безнадежно остывал суп, а второе, когда мы к нему подбирались, оказывалось холодным, как поцелуй, данный без любви.
- Неплохой, кстати, фильм про Мелиссу, - начинала Ксюша Чапайкина. - Он очень правдивый в отношении всего этого непоправимого пути, на который встает девочка, которая почувствовала себя и хочет ебаться…
- Мне, наоборот, вся эта история с сексуальным самоопределением показалась очень по-европейски плюшевой, такой какой-то комфортной, - вступаю я, - а вот эти неадекватные подростковые ожидания в отношении мужиков, любви, секса там показаны прекрасно!
- Девчонки! - Левин издевательски раздвигает губы в улыбке любознательного идиота. - Вы о чем, девчонки?
- Саня принесла фильм "Мелисса: интимный дневник", - принялась растолковывать Чапайкина, - про девочку, которую недолюбила в детстве мама и…
- И потом она добрала эту любовь в подвале, где ее отодрали пять парней! - перебиваю я.
- Какое прекрасное кино, - смущенно улыбнулся Дима.
Иногда мне кажется, что до работы в столь специфическом коллективе Дима был чистым, стеснительным ребенком. Хотя определенные фантазии эротической направленности у него, безусловно, присутствовали, он, как бы это сказать, был не готов выносить их на широкое обсуждение за обедом. Но поскольку в нашем отделе считалось нормальным рассказывать о своих половых похождениях, о бесплодии, о бывших и действующих мужьях, Дима потихоньку втянулся. Постепенно он начал сопровождать меня в аптеку за витаминами красоты, а когда я приносила на работу огромный пакет косметической продукции, купленной в "Л’Этуаль" на новогодней распродаже, с удовольствием нюхал духи, рассматривал муссы, кремы и чуть ли не мазал по руке помадой. Это, наверное, и есть то, что в классической литературе называется растлением.