- Иди, садись, Танюша, мое золотко, вот сюда, рядышком. - Зина ладошкой похлопала по дивану. - Садись и рассказывай, как живешь. - И, опережая, сама торопилась выложить все свое: - Ты прости, мое золотко, у меня сегодня не очень урядно в комнате. Дай, думаю, хоть один выходной ничего не буду делать! Сама знаешь, какие бабьи дела: койку убирай, а потом стели, полы подметай и мой, пыль вытирай, стирай-полоскай, жрать готовь-подавай. Тьфу, надоело все это! Душу успокаиваю только тогда, когда сажусь писать…
- Кому ж посылаешь письма-то, если не секрет? - улыбалась Таня.
- Чао, какие письма! Я и не помню, когда и кому писала письма. Стихи, стихи, Танюша, стала писать!
Таня недоверчиво посмотрела на подругу, Зина не дала ей и рот открыть:
- Помнишь, когда учились в школе? Помнишь, был у нас учителем эрзянской литературы поэт? Погоди-ка, как уж фамилия ему была? Да вот на кончике языка вертится, а припомнить не могу… Потом он в Саранск жить уехал. Там, ха-ха-ха, говорят, и жену свою бросил. Женился на молоденькой да красивенькой…
- А-а-а, Питерькайкин Абрам Арсеньевич? Как же, помню.
- Да, да. Питерькайкин, самый он! Поди, не забыла, как он на уроках читал нам свои стихи? И нас писать учил. Всякие там ямбы, дактили, рифмы! В голове ничего не осталось, а писать почему-то начала! По-моему, будто неплохо получается. Мой рыжий похвалил, заставил даже три стихотворения послать в Саранск, в редакцию журнала. А оттуда, понимаешь, отписали: "Не пойдут, в стихах нет поэтических фактов". И разберись, какие им еще факты нужны! Вот послушай-ка…
Зина соскочила с дивана, выдернула из-за зеркала на стене листок, положила на грудь правую руку.
Предо мной зеленая сосна,
И на нее смотрю я зорко.
Опять, опять пришла весна,
Опять играет нежно зорька.
Люблю весну, люблю всегда,
Весной стихи пишу я шибко,
Но почему в глазах тогда
Слеза блестит, а не улыбка?..
Зина вдруг всхлипнула. Таня испуганно встала, но Зина засмеялась, усадила ее обратно на диван:
- Погоди, погоди, Танюша, это я от чувств! Ты только послушай, что будет дальше! Слушай, а то придет мой рыжий, помешает. Он всегда не в ту минуту приходит.
4
Захар Черников в это самое время поджидал в своей комнате Дома культуры закадычного дружка-баяниста Георгия. Они только что закончили репетицию - к уборке готовилась новая концертная программа, и тот куда-то сразу отлучился. Когда же наконец Геогрий заявился, - длинноногий, такой же косматый, только черноволосый, - Захар подмигнул:
- Знаешь, что, Горка. Сегодняшний вечер может быть поинтересней, чем наш концерт.
- Не уловил.
- Ко мне в гости из села приехала Зинкина подружка. Не девка, а зверь!
- Зверь? Чего же хорошего, если зверь?
- Понимай в переносном смысле, лопух! Красатулька - натуральная белая роза! Взглянешь на нее - губки оближешь. Словно артистка Ларионова в молодые годы.
- Ну и что же?
- Понимать надо гоже, вот и что же! Сейчас пойдем ко мне. Получку еще не просадил? На вот тебе пять листиков, пять сам добавь. И сейчас же пыли в магазин, пока еще семь не стукнуло. Потом купи буханку хлеба - Зинка наказывала. Уловил?
Вот это Георгий, явно успевший уже где-то выпить, уловил мгновенно!
Вскоре, довольно посапывая, он вынимал из кармана бутылки и свертки. Захар, ознакомившись с наклейками, похвалил.
- Молодец, вошел в свою роль!
В закрытую на крючок дверь кто-то постучал, Захар, инстинктивно загородив собой бутылки, сердито крикнул:
- Нет меня! Рабочий день закончен!
По ту сторону двери слышались насмешливые девичьи голоса, хихиканье; Георгий снова, бдительно рассовывая бутылки по карманам, ворчал:
- Шляются тут всякие, людям мешают.
- Ты погоди, все не убирай, - остановил Захар. - Вот эту, легонькую, приласкаем здесь. Для общего тонуса и чтоб язык не присох.
Быстро, сноровисто они прикончили бутылку красненького, сжевали по конфетке.
- Вот эта бандура ее, Танюхина, - подав Георгию сверток с комбайновыми ножами, объяснил Захар. - На, сам их неси, так лучше будет. При знакомстве. Да знай, как вести себя, уши не вешай - повежливей будь. И побольше крути всякого. Деревенские девки таких любят. Бери пример с меня. Я Зинке, когда кружил ей голову, такие кудри-завитушки заливал, сам удивлялся! А Зинка так в них запуталась, что и сейчас ходит, словно стреноженная!
- Не учи ученого, - хмыкнул Георгий, выходя вслед за дружком.
Углядев за спиной мужа баяниста, Зинка завизжала:
- Ва-ай! Разве не видишь, длинноногая цапля, я почти полуголая. - Она выхватила из-под подушки помятое платье, спряталась за шифоньером.
- Зинка, не бери больно высокие ноты! - остерег Захар.
- Я ничего, да вы вот - как снег на голову! - отозвалась из-за укрытия Зина. - Хоть бы постучали.
- Ну хватит, хватит! Ты не зеркало, чтобы глядеться в тебя. И почему до сих пор на столе ничего нет, гостью не угощаешь?
- Не угощаешь!.. - передразнила, выйдя из-за шифоньера, Зина. - Ты сперва спросил бы, а есть ли у меня чем угощать? Шляешься где-то, словно рыжий бобик, и хлеба не купил.
- Приветик - шляешься! На работе горим, но про хлеб не забыли. - Захар взглянул на притихшего Георгия - тот ошеломленно смотрел на Таню, - скомандовал: - Горка, давай проходи сюда! Что ты у порога стоишь, словно бог Саваоф, а не Георгий Победоносец! Знакомься. Это - Таня, Таня Ландышева, хороший наш друг, вожак колхозной комсомолии. А это, Таня, мой друг Георгий. Проще - Горка, баянист нашего Дома культуры. Такой баянист, каких нет на нашем континенте - классицизм! Гордость художественного коллектива! И безногого заставит плясать, а безголосого - петь, как однажды сказал наш фольклорист Ануфрий Лукич. А эта ведьмовка, - Захар указал на жену, - и без характеристики тебе известна. Наверно, и тебя ни разу без билета в кино не пустила. Но, но, Зинок, не бросайся на меня, словно ласка. Разве не понимаешь шуток? Ты же у меня - Парнас! Накрывай на стол. Мы тут кроме хлеба насущного кое-что еще прихватили. По случаю, приезда Танюши.
Ни сам Захар, как поняла Таня, ни тем более прислушивающиеся к нему Георгий и Зина толком не знали, кто такой Саваоф, что значит - Парнас и классицизм, - Таня только посмеивалась про себя.
Стол быстро накрыли. Захар сел рядом с женой, напротив них - Георгий с Таней.
- Как говаривал один древне-эпический мудрец… - начал, наполнив рюмки, Захар.
- Может быть, не эпический, а греческий, - тихо, не утерпев все же, заметила Таня.
- Это одно и то же, Танюш, - бойко и громко подхватил Захар. - Так вот. Как говаривал тот мудрец, мы встретились с Бахусом…
- Это с кем ты опять встречался? - Зина недобро посмотрела на мужа. - Опять новый дружок? Ох, Танюша, уж эти его дружки - ежедневно новые да другие! А у этого и имя-то не нашенское, бусурманское. Кто такой?
- Не бусурман, не оскорбляй. Бахус, я сказал - Бахус! Еще во времена Тюшти так называли бога вина и веселья, - в этот раз безошибочно растолковал Захар.
- А я уж правда думала новый дружок. Как вечером придет под мухой, - объяснила Зина Тане, - спрашиваю: с кем и где ты наглохтился? Всякий раз нового и называет. То кто-то из Саранска приехал, то из района. А уж если действительно бог, - Зина засмеялась, - тогда и по маленькой не грех.
Все, кроме Тани, выпили; она ни разу в жизни спиртного не пробовала, ей было даже противно разговаривать с теми, от которых разит вином. Мать всегда повторяла: от выпивохи умных слов и добрых дел не жди. На этой почве и с Федей сколько раз приходилось ссориться и потом не встречаться по несколько дней.
Захар, заметив, что Таня только дотронулась до рюмки и отставила ее, шумно запротестовал:
- Э-э-э, Танюша, у нас так не положено! Ты уж не обижай хозяев. Наши обычаи, как на Кавказе. Не выпил у хозяина - обидел его. Когда я служил в армии в Ереване, встретил наших эрзян. Зазвали они меня к себе, угощают и коньяком, и всякими марочными винами. А мне нельзя, я на службе. Знаете, как они разобиделись? За оскорбление сочли. Пришлось, понятно, уважить. Только после пятеро суток просидел на "губе", проще говоря, в армейской кутузке.
- Вот поэтому и я не пью, чтобы не попадать куда не следует, - в шутку, оправдываясь, сказала Таня и налила в стакан ситро.
Захар это заметил. Он настойчиво слил ситро и опять налил вино. Опять все начали уговаривать, хуже того - принялась настаивать и Зина; хмурясь, Таня отпила несколько глотков.
- Это по-нашенски! - похвалил Захар, подавая закуску, Георгий захлопал в ладони.
Все заметнее хмелея, Георгий так же заметно и смелел. Стараясь угодить Тане, - то воды ей нальет, то конфеткой угостит, - он всякий раз оговаривался: "извините, не откажите, пожалуйста". И все порывался рассказать о том, как научился играть на баяне.
Захар, Георгий и Зина хмелели все больше, Тане становилось с ними невмоготу. Иные мысли и заботы владели ею. Завтра пленум райкома комсомола, на нем намечено и ее выступление. О чем ей говорить? Как пройдет выступление? Не ошибиться бы, не спутаться… Вот ей о чем думать и думать, а тут какой-то подвыпивший парень долдонит, как он учился играть на баяне.
В комнате было густо накурено, душно. У Тани с непривычки начала кружиться голова. Никому не сказываясь, она потихоньку вышла на крыльцо.
Не успела сесть на скамейку под березкой, как тут же, хлопнув дверью, рядом на скамейке оказался и настырный этот баянист.
- Ты это поч-чему, Танюша, весь вечер хмурая? - старательно выговаривая, спросил он. - Словно, понимаешь, осенний день?