- Алькальд хочет, чтобы наша контора работала, - сказал судья.
Выдвинув средний ящик, он вынул из него связку ключей, затем один за другим открыл другие ящики, - они были набиты бумагами. Пролистав бумаги, судья бегло их просмотрел и, убедившись, что в них нет ничего достойного его внимания, закрыл все ящики. Затем привел в порядок настольный письменный прибор, состоящий из хрустальной чернильницы с двумя углублениями для чернил, одно - красное, другое - синее, и пары ручек тех же цветов. Чернила уже высохли.
- Вы пришлись алькальду по нраву, - сказал секретарь.
Покачиваясь в кресле, судья с мрачным видом следил за тем, как тот смахивает пыль с обивки. Секретарь смотрел на него во все глаза, словно хотел запомнить его навсегда вот именно таким, в таком вот положении и при таком освещении. И тыча в его сторону указательным пальцем, сказал:
- Вот именно в таком положении, как вы сидите сейчас, и пришили судью Вителу.
Судья прикоснулся пальцами к вздувшимся на висках венам: головная боль возвращалась.
- А я был вон там, - продолжал рассказывать секретарь, указывая на пишущую машинку и выходя из-за перегородки.
Тут он оперся о ее перила и, все так же тараторя без умолку, прицелился, словно из винтовки, сметкой в судью Аркадио; в этот миг секретарь походил на грабителя почтовых поездов из какого-нибудь ковбойского фильма.
- Войдя, трое полицейских стали вот так, - изобразил он. - А судья Витела, как только их увидел, сразу же поднял руки и медленно так проговорил: "Не убивайте меня!" Но они - бабах! Кресло - туда, он - сюда. Короче, валяется весь набитый свинцом.
Судья Аркадио обхватил голову руками - он чувствовал, как под его пальцами пульсирует кровь. Секретарь снял с лица платок, а сметку повесил за дверь.
- И все это произошло потому, что по пьянке брякнул, что он, мол, здесь для того, чтобы гарантировать чистоту выборов, - подытожил секретарь.
Он в недоумении умолк, глядя на скрючившегося над письменным столом судью Аркадио, сжимавшего голову руками:
- Вам совсем хреново?
Судья сказал "да" и, рассказав секретарю о прошедшей ночи, попросил, чтобы тот принес из бильярдной болеутоляющее и две бутылки ледяного пива. Когда с первой бутылкой было покончено, в сердце судьи не осталось и следа от былых мучений. Он сиял, как чисто вымытое стекло.
Секретарь сел за машинку.
- Чем же теперь мы займемся? - спросил он.
- Ничем, - был ему ответ.
- Ну тогда, с вашего разрешения, я пойду к Марии и помогу ей ощипать кур.
Тут судья возразил.
- Это учреждение правосудия, а не ощипа кур, - сказал он. И, окинув с головы до пят своего подчиненного сочувственным взглядом, добавил: - Кроме того, вам следует снять эти домашние тапочки и являться на службу в туфлях.
Ближе к полудню зной сделался еще сильней. Когда пробило двенадцать, судья Аркадио одолел уже дюжину бутылок пива. Он погрузился в омут воспоминаний. Сладким мечтательным голосом рассказывал он о беззаботном прошлом, о бесконечных воскресеньях на берегу моря и ненасытных мулатках, занимающихся любовью стоя прямо у двери гостиной. "Такая вот была тогда жизнь", - приговаривал он, щелкая пальцами перед изумленным лицом секретаря, слушавшего не проронив ни слова, а лишь одобрительно кивая головой. Судья Аркадио чувствовал себя не в своей тарелке, но чем глубже он уходил в воспоминания, тем оживленнее становился.
Когда на колокольне пробило час, секретарь стал проявлять признаки нетерпения.
- Ох, суп стынет, - заволновался он.
Но судья не позволил ему встать.
- Не каждому в этом забытом Богом городке повезет встретиться с таким компетентным человеком, как я, - сказал он.
И изнывающему от жары секретарю ничего не оставалось, кроме как поблагодарить судью и поменять позу в кресле. Пятница, казалось, никогда не кончится. В духоте под раскаленной кровлей крыши судья и секретарь проговорили еще полчаса, а в это время остальные жители городка вовсю варились в бульоне сиесты. Уже на грани обморока секретарь намекнул об анонимках. Судья Аркадио пожал плечами.
- Ты ведь в курсе этих дебильных выходок, - сказал он, впервые обращаясь к секретарю на "ты".
У изрядно проголодавшегося секретаря не было ни желания, ни сил тянуть лямку разговора, но он анонимки дебильными выходками не считал.
- Уже есть один труп, - сказал он. - Если дела пойдут так дальше, то наступят совсем недобрые времена. - И поведал затем историю о том, как один городок буквально за неделю был уничтожен анонимками. Жители сводили счеты, убивая друг друга. А оставшиеся в живых вырыли останки своей родни и уехали, увозя их с собой и желая никогда больше не возвращаться в родной город.
Медленно расстегивая рубашку, судья слушал его с издевательской насмешкой на лице. Секретарь, видимо, подумал он, большой любитель романов ужасов.
- Этот случай простецкий - прямо из детектива, - сказал он.
Его подчиненный отрицательно покачал головой. Тогда судья рассказал, что, учась в университете, состоял в одной организации, члены которой занимались разгадкой криминальных случаев. Кто-нибудь из них читал детективный роман до ключевого момента - близкого к развязке, а в субботу все собирались вместе и разгадывали концовку.
- И я ни разу не проиграл, - сказал он. - Конечно, мне помогло знание классиков, а они открыли логику, которая помогает раскрыть любую тайну.
И тут судья предложил своему подчиненному разгадать криминальную загадку: в десять вечера человек въезжает в отель, снимает номер, поднимается к себе, а наутро принесшая ему кофе официантка находит его в кровати мертвым, в состоянии полного разложения. Вскрытие показывает: прибывший накануне вечером постоялец уже восемь дней как мертв.
Хрустнув суставами, секретарь привстал.
- Вы хотите сказать, что когда он приехал в отель, то уже восемь дней был мертв? - подытожил секретарь.
- Рассказ был написан двенадцать лет тому назад, - сказал судья Аркадио, оставив без внимания то, что его пытались перебить, - но ключ к разгадке был дан Гераклитом еще за пять веков до рождения Христа.
Судья хотел было рассказать об этом ключе, но секретарь неожиданно обозлился.
- Испокон веков, сколько себя помню, никто не смог докопаться, кто же пишет эти анонимки, - категорически заявил он напряженно-агрессивным тоном.
Судья Аркадио исподлобья посмотрел на него.
- Спорим, что я узнаю! - сказал он.
- По рукам.
* * *
В доме напротив в душной спальне задыхалась Ребека Асис: уткнувшись головой в подушку, в эти невыносимые часы сиесты она тщетно пыталась уснуть. На ее висках лежали влажные, пропитанные благовониями листья.
- Роберто, - сказала она, обращаясь к мужу, - если ты не откроешь окно, мы умрем от жары.
Роберто Асис открыл окно именно в тот миг, когда судья Аркадио выходил из здания суда.
- Попытайся уснуть, - мягко посоветовал он пышнотелой жене, лежавшей, широко разметав руки, под розовым кружевным балдахином в одной легкой нейлоновой рубашке. - Обещаю тебе, что ни о чем больше не буду напоминать.
Она вздохнула.
В эту ночь Роберто Асис не спал. Он ходил по спальне из угла в угол, не выпуская изо рта сигареты: прикуривал одну от другой. На рассвете вчерашнего дня он чуть было не застал на месте преступления автора анонимки. Он слышал: у дома зашелестела бумага, а потом раздался шорох - так разглаживают ладонями лист на стене. Но понял, увы, слишком поздно - анонимку уже наклеили. И когда распахнул окно, на площади никого не было.
С этого момента до двух часов сегодняшнего дня его жена только и делала, что находила все новые и новые доводы и способы убеждения, но тщетно старалась она успокоить своего мужа; и наконец, на второй день, когда обо всем было уже переговорено, он пообещал ей никогда об этом не напоминать. Что-либо доказать мужу было невозможно, и она пошла на отчаянный шаг: чтобы убедить Роберто в своей невиновности, согласилась исповедоваться падре Анхелю в присутствии мужа. Сам факт, что она готова пойти на такое унижение, говорил о многом. И, несмотря на затмевавший рассудок гнев, Роберто возразить не осмелился и был вынужден сдаться.
- Всегда лучше все обсудить начистоту, - сказала она, не открывая глаз. - Ведь было бы хуже, если бы ты все таил в себе.
Выходя из спальни, Роберто плотно прикрыл дверь. В полумраке просторного дома он уловил жужжание электрического вентилятора, работавшего в спальне его матери. Он открыл холодильник и налил себе стакан лимонада, повариха-негритянка следила за его движениями посоловевшими от сна глазами. Из своего обдуваемого сквозняком прохладного убежища она спросила, не будет ли он обедать. Роберто приподнял крышку кастрюли, там в кипящей воде плавала, брюшком кверху, черепаха. Впервые его не ужаснула мысль, что ее бросили туда живьем и ее сердце, видимо, еще будет биться, когда, вынув из панциря, ее подадут на стол.
- Я не хочу есть, - закрыв кастрюлю, сказал он. И с порога добавил: - Жена тоже обедать не будет. У нее целый день болит голова.
Дом Роберто и дом его матери соединялись между собой крытым переходом, вымощенным зелеными плитками. Из него хорошо был виден огороженный проволокой курятник в глубине общего двора. В проходе под навесом висело несколько клеток с птицами и было множество горшков с яркими цветами.
Спавшая во время сиесты в раскладном кресле семилетняя дочь встретила отца жалобными всхлипываниями. На ее щеке виднелся отпечаток льняной простыни.
- Скоро три часа, - негромко сказал Роберто. И меланхолично добавил: - Приходи же поскорей в себя.
- Во сне я видела стеклянного кота, - сказала девочка.
Легкая дрожь охватила его, и он никак не мог ее унять.