- Какой он был?
- Весь из стекла, - сказала дочь, пытаясь изобразить руками в воздухе форму увиденного во сне животного. - Как стеклянная птица, но только кот.
Его пронзило какое-то острое чувство: словно средь бела дня он заблудился в чужом городе. "Не вспоминай о происшедшем, - подумал он про себя, - все это не стоит и выеденного яйца". Тут в проеме двери в спальню он увидел мать и почувствовал, что пришло спасение.
- Ты сегодня хорошо выглядишь, - произнес он.
В ответ на лице вдовы Асис появилась горькая гримаса.
- День ото дня я все больше гожусь для свалки, - пожаловалась она, собирая свои пышные, стального цвета волосы в узел. Она прошла к клеткам, чтобы сменить птицам воду.
Роберто Асис повалился в раскладное кресло, где только что спала его дочь. Положив руки за голову, он наблюдал своими стареющими глазами, как костлявая, вся в черном, его мать разговаривает вполголоса с птицами, а те, радостно хлопая крыльями, орошая ее лицо влажными каплями, устремляются к ней. Покончив с птичьими клетками, вдова Асис подошла к сыну, и тут он снова почувствовал: он тонет в омуте неуверенности.
- Ты работал в эти дни в горах? - спросила она.
- Нет, я там не был, - ответил он, - были кое-какие дела здесь.
- Теперь до понедельника ты здесь?
Он утвердительно прикрыл глаза. Босая чернокожая служанка прошла через зал, уводя дочь в школу. Вдова Асис, стоя возле сына, подождала, пока те ушли. Потом она сделала сыну знак, и тот последовал за ней в просторную спальню, где гудел электрический вентилятор. С видом крайней усталости она рухнула в стоявшую перед вентилятором расшатанную, плетенную из лиан качалку. На выбеленных известью стенах висели забранные в медные резные рамки фотографии давно состарившихся детей. Роберто Асис вытянулся на по-королевски пышной постели, где нашли свою смерть некоторые запечатленные на фотографиях дети, а в декабре прошлого года - их отец.
- Что случилось? - спросила вдова.
- Ты веришь всему, о чем судачат люди?
- В моем возрасте поверишь всему, - парировала вдова. И апатично спросила: - Так о чем же они говорят?
- О том, что Ребека Исабель - не моя дочь.
Вдова стала медленно раскачиваться.
- Нос у нее - Асисов, - сказала она. И потом, задумавшись на некоторое время, рассеянно спросила: - Кто говорит это?
Роберто Асис грыз ногти.
- Наклеили анонимку.
Только теперь вдова поняла: темные круги под глазами у ее сына - вовсе не от долгой бессонницы.
- Анонимки - не люди, - категорично заявила она.
- Но в них пишется то, о чем говорят все, - возразил Роберто Асис, - хотя ты сам об этом, может, и не догадываешься.
Она, однако, знала все, о чем в течение многих лет люди судачили по поводу их семьи. В таком, как их, доме, где всегда полным-полно народу: служанок, приемных дочерей и всякого люда, нуждающегося в протекции, - невозможно замкнуться в спальне и ничего не знать. Но даже и в спальне тебя настигали уличные сплетни. Неугомонные Асисы - основатели этого городка, - еще когда были они всего лишь свинарями, представляли излюбленную мишень для сплетен.
- Не все правда, что говорят, - сказала вдова, - хотя, конечно, кое-кто, может, и не догадывается.
- Все знают: Росарио Монтеро спала с Пастором, - ответил сын. - Свою последнюю песню он посвятил ей.
- Об этом ходили только сплетни, но наверняка не знал никто, - возразила вдова. - А сейчас стало известно: песня была посвящена Маргот Рамирес. Они собирались пожениться, - об этом никто не знал, кроме них двоих и матери Пастора. Быть может, и не стоило им так хранить свою тайну, которая, как оказалось, была единственной в этом городке.
Роберто Асис посмотрел на мать с вымученной улыбкой.
- Сегодня утром временами мне казалось, что я умру, - сказал он.
Но на вдову это не произвело никакого впечатления.
- Мужчины из рода Асисов ревнивы, - сказала она, - это самое большое несчастье нашего дома.
Они надолго замолчали. Время уже близилось к четырем, жара начала спадать. Когда Роберто выключил вентилятор, весь дом уже просыпался, полнился женскими голосами и птичьим, похожим на звуки флейты, пением.
- Передай мне пузырек с ночного столика, - сказала вдова.
Она извлекла из него две круглые серые таблетки, похожие на искусственные жемчужины, и, возвращая пузырек сыну, сказала:
- Прими две, они помогут тебе уснуть.
Он принял их, запив водой, оставшейся в материнском стакане, и, положив голову на подушку, прилег на кровать.
Вдова вздохнула. О чем-то задумавшись, ненадолго умолкла. Потом, обобщая в масштабе всего городка, хотя на самом деле думала всего лишь о полудюжине семей своего круга, сказала:
- Весь ужас в том, что в этом городке, когда мужчины отправляются на работу в горы, женщины предоставлены самим себе.
Роберто Асис стал засыпать. Вдова смотрела на его небритый подбородок, на длинный нос с острыми хрящеватыми крыльями, и мысли ее обратились к покойному мужу. Адальберто Асису тоже были знакомы приступы отчаяния. Это был горец исполинского роста, надевший целлулоидный воротник всего лишь однажды и на 15 минут: чтобы только попозировать перед фотоаппаратом; старое фото пережило его и теперь стояло на ночном столике. О нем ходили слухи, будто бы он убил в этой самой спальне любовника своей жены и тайно зарыл его во дворе. Но в действительности было нечто иное: Адальберто Асис застрелил обезьяньего самца, застав его в спальне на балке, когда тот мастурбировал, не сводя остановившихся глаз с его переодевавшейся супруги. Адальберто умер сорок лет спустя, так и не сумев опровергнуть возникшую легенду.
* * *
Падре Анхель поднялся по крутой, с редкими ступеньками лестнице. На втором этаже, в глубине коридора, стены которого были увешаны винтовками и подсумками, на полевой койке лежал полицейский и читал. Он настолько был поглощен чтением, что не заметил, как вошел падре, пока тот не поздоровался. Полицейский свернул журнал и сел.
- Что читаете? - поинтересовался падре Анхель.
Полицейский показал ему журнал:
- "Терри и пираты".
Падре внимательным взглядом окинул три железобетонные камеры без окон, от коридора они были отгорожены толстой железной решеткой. В средней камере, широко раскинув ноги, в одних трусах спал в гамаке второй полицейский, остальные две камеры были пусты. Падре Анхель спросил о Сесаре Монтеро.
- Он там, - сказал полицейский, мотнув головой в сторону закрытой двери. - В комнате начальника.
- Могу я с ним поговорить?
- Он изолирован, - ответил полицейский.
Падре Анхель настаивать не стал, а лишь спросил, в каких условиях содержится заключенный. Полицейский ответил, что его поместили в лучшее помещение казармы, с хорошим освещением и водой, но уже сутки, как он ничего не ест. Он ни разу не притронулся к еде, принесенной ему по указанию алькальда из гостиницы.
- Боится, что отравят, - подытожил полицейский.
- Тогда нужно было принести ему еды из дому, - сказал падре.
- Он не хочет беспокоить жену.
Словно обращаясь к самому себе, падре пробормотал.
- Нужно об этом переговорить с алькальдом.
И он двинулся было в конец коридора, где алькальд приказал оборудовать себе бронированный кабинет с бронированной дверью.
- Его нет, - сказал полицейский. - Уже два дня он дома: мучится зубами.
Падре Анхель решил пойти к алькальду домой. Обессилев от боли, тот лежал в гамаке; рядом стоял стул, на стуле - кувшин с соленой водой, пакетик анальгетиков и пояс с подсумками и револьвером. Щека по-прежнему была опухшая. Падре Анхель подтащил стул поближе к гамаку.
- Вам нужно его выдрать, - сказал он.
Алькальд выплюнул соленую воду в тазик.
- Легко сказать, - буркнул он, не поднимая головы от тазика.
Падре Анхель понял и негромко сказал:
- Если вы мне разрешите, я поговорю с зубным врачом. - И, глубоко вздохнув, добавил: - Он человек понятливый.
- Понятливый, как осел, - прорычал алькальд. - Ему кол на голове теши, а он все будет стоять на своем.
Падре Анхель проводил его взглядом до умывальника, увидел, как алькальд открыл кран и подставил опухшую щеку под струю прохладной воды, - он стоял так некоторое время с выражением неописуемого наслаждения на лице. Потом разжевал болеутоляющее и запил его тут же водой из-под крана.
- Я вполне серьезно, - продолжал настаивать падре, - я могу поговорить с зубным врачом.
Алькальд нетерпеливо отмахнулся:
- Делайте что хотите, падре.
Закинув руки за голову, алькальд лег в гамак и, закрыв глаза, часто задышал, подавляя в себе злость. Боль начала отступать. Когда он снова открыл глаза, падре Анхель все так же сидел около гамака и молча смотрел на него.
- Каким ветром вас сюда занесло, падре? - спросил алькальд.
- Сесар Монтеро, - откровенно сказал падре, - этому человеку нужно исповедаться.
- Он изолирован, - сказал алькальд. - Завтра, после юридических формальностей, можете его исповедать. В понедельник необходимо его отправить.
- Он в заключении уже двое суток, - заметил падре.
- А я с этим зубом - две недели, - выпалил алькальд.
В полумраке комнаты начали гудеть москиты. Падре Анхель посмотрел в окно и увидел: над рекой плывет ярко-розовое облако.
- А как быть с едой? - спросил он.
Алькальд вылез из гамака и пошел к балкону - закрыть дверь.