- Если речь идет о строительстве новой церкви, - сказала Ребека Асис, - мы можем начать кампанию прямо сейчас.
- Всему свое время, - возразил падре Анхель. - А потом, совсем другим тоном, добавил: - Как бы то ни было, мне бы не хотелось стариться на глазах у моей паствы. Мне бы не хотелось, чтобы со мною произошло то же, что и со смиренным Антонио Исабелем, священником храма Святого причастия и алтаря Кастанеды и Монтеро. Сей слуга Божий сообщил епископу, что в его приходе идет дождь из мертвых птиц. Посланец епископа нашел его на площади городка: тот играл с детьми в разбойников и полицейских.
Дамы выразили свое изумление:
- О ком вы говорите?
- О приходском священнике, занявшем мое место в Макондо, - сказал падре Анхель. - Ему было сто лет.
III
Зима, суровость которой предвещали последние дни сентября, показала свой жестокий нрав уже в конце той недели. Все воскресенье алькальд провел в гамаке, глотая болеутоляющие таблетки; река уже вышла из берегов и затопила дома в нижних кварталах.
На рассвете в понедельник, когда дождь впервые сделал передышку, жителям городка потребовалось несколько часов, чтобы осознать это. Рано утром открылись только бильярдная и парикмахерская; в большинстве домов двери отворились лишь в одиннадцать. Сеньор Кармайкл был первым в числе тех, кому довелось увидеть - и он содрогнулся от этого зрелища - несчастных людей, перетаскивающих свои дома подальше от реки - наверх. Выдергивая из грунта угловые опоры, взбудораженные толпы переносили свои нехитрые жилища целиком - прямо с пальмовыми крышами и тростниковыми стенами.
Укрывшись с раскрытым зонтиком под козырьком парикмахерской, сеньор Кармайкл наблюдал за усердной деятельностью жителей, как вдруг голос парикмахера вернул его из абстрактной созерцательности в суровую действительность.
- Им следовало бы переждать, пока не прекратится дождь, - сказал парикмахер.
- В ближайшие два дня не прекратится, - сказал сеньор Кармайкл, закрывая зонтик. - Это мне подсказывают мои больные суставы.
Проваливаясь по щиколотки в грязь, люди, тащившие на своем горбу жилище, прошли совсем рядом, задевая своим домом стены парикмахерской. В окно дома сеньор Кармайкл увидел изуродованные внутренности жилья, лишенную своей сокровенной тайны спальню, и его захлестнуло чувство надвигающейся беды.
Казалось, что еще шесть часов утра, но его желудок красноречиво свидетельствовал, что время близится к двенадцати. Сириец Моисей пригласил его войти в лавку и переждать, пока не кончится ливень. Сеньор Кармайкл повторил свой прогноз: в ближайшие сутки ливень не прекратится. И прежде чем перепрыгнуть на соседний тротуар, он постоял немного в нерешительности. Ватага мальчишек, игравшая в войну, бросила ком глины: он расплющился на стене рядом - в нескольких метрах от свежевыглаженных брюк. Из своей лавки с метлой в руках выскочил сириец Элиас и покрыл их изощренной арабско-испанской бранью.
Ребята запрыгали и ликующе закричали:
- Турок - объелся булок, турок - объелся булок.
Убедившись, что его одежда осталась безупречно чистой, сеньор Кармайкл закрыл зонтик, вошел в парикмахерскую, прошел прямо к креслу и сел.
- Я всегда говорил, что вы человек разумный, - сказал парикмахер.
Он завязал ему на шее простыню. Сеньор Кармайкл вдохнул запах лавандовой воды, - это было так же неприятно, как и запахи в стоматологическом кабинете. Парикмахер принялся подравнивать волосы на затылке, а неугомонный Кармайкл поискал глазами, что бы почитать.
- Газет нет?
Не прерывая работы, парикмахер ответил:
- В стране остались только официальные газеты, и, пока я жив, их в этом заведении не будет.
Сеньору Кармайклу пришлось довольствоваться созерцанием своих потрескавшихся туфель, но тут парикмахер спросил его о вдове Монтьель. Сеньор Кармайкл как раз шел от нее. Проработав много лет у дона Чепе Монтьеля бухгалтером, Кармайкл после смерти хозяина стал у вдовы управляющим.
- У нее все в порядке.
- Кто из кожи лезет вон, убивается, - сказал парикмахер, словно рассуждая с самим собой, - а эта - одна-одинешенька, а земли у нее столько, что за пять дней на лошади не объедешь. Она ведь хозяйка десяти муниципий.
- Трех, - поправил его сеньор Кармайкл и убежденно добавил: - Она - самая добропорядочная женщина в мире.
Парикмахер направился, чтобы вымыть расческу, к туалетному столику. Сеньор Кармайкл увидел в зеркале его козлоподобное лицо и лишний раз осознал, почему не уважает парикмахера. Рассматривая себя в зеркале, парикмахер продолжал говорить:
- Хорошенькое дельце: моя партия - у власти, полиция угрожает моим политическим противникам физической расправой, а я, пользуясь этим, скупаю у них земли и скот по мною же установленным ценам.
Сеньор Кармайкл опустил голову. Парикмахер вновь принялся его стричь.
- Проходят выборы, а я становлюсь хозяином трех муниципий, - подытожил он, - без каких-либо конкурентов. И кстати, если даже будет другое правительство, у меня все уже схвачено. Слушайте сюда: лучшего дельца не придумаешь, даже не надо деньги подделывать.
- Хосе Монтьель разбогател давным-давно - еще до этой политической грызни, - сказал сеньор Кармайкл.
- Ну конечно, сидя в трусах у дверей рисового склада. Как свидетельствует история, первую пару ботинок он надел всего лишь девять лет назад.
- Даже если это так, - согласился сеньор Кармайкл, - вдова не имеет никакого отношения к делам Монтьеля.
- Она только прикидывается дурочкой, - упорствовал парикмахер.
Сеньор Кармайкл поднял голову и ослабил на шее простыню, чтобы не очень давило.
- Вот почему я предпочитаю, чтобы меня стригла жена, - заявил он. - Это не стоит мне ни сентаво, и, кроме того, она не говорит со мной о политике.
Парикмахер легким толчком наклонил его голову вперед и, умолкнув, продолжал стричь. Порой, от избытка мастерства, он лязгал над головой клиента ножницами. Тут сеньор Кармайкл услышал доносящиеся с улицы крики. Он посмотрел в зеркало, мимо парикмахерской проходили дети и женщины - несли мебель и утварь из перенесенных ранее домов. Он с горечью прокомментировал:
- Мы все никак не можем оправиться от всяческих бед, а вы все погрязли в политической междоусобице. Прошло чуть больше года, как прекратились преследования, а вы опять все о том же толкуете.
- А то, что мы брошены на произвол судьбы, разве это не хуже всяческих бед? - парировал парикмахер.
- Но нас ведь не избивают.
- Ну а то, что мы предоставлены самим себе, это разве не своего рода избиение?
Тут сеньор Кармайкл вышел из себя и брякнул:
- Это все газетные враки.
Парикмахер в ответ ничего не сказал. Он взбил в чашечке мыльную пену и стал наносить ее помазком на подбородок сеньора Кармайкла.
- Иногда так и хочется почесать языком, - сказал он, словно оправдываясь. - Ведь не каждый день выпадает поговорить с беспристрастным человеком.
- Поневоле станешь беспристрастным, когда на шее одиннадцать нахлебников, - буркнул сеньор Кармайкл.
- Тут уж ничего не попишешь, - сказал парикмахер.
Он провел ладонью по бритве, и та запела. В молчании принялся брить затылок сеньора Кармайкла, снимая мыльную пену пальцами, а затем вытирая их о брюки. После всего он обработал затылок квасцами и, не проронив ни слова, закончил стрижку.
Уже застегивая воротник рубашки, сеньор Кармайкл увидел пришпиленное к задней стене объявление: "Вести разговоры о политике воспрещается". Он стряхнул с плеч мелкие, оставшиеся после стрижки волосы, повесил на руку зонтик и, указывая на объявление, спросил:
- Почему вы его не снимете?
- Для вас я сделал исключение, - сказал парикмахер. - Ведь мы сошлись на том, что вы - человек беспристрастный.
В этот раз сеньор Кармайкл прыгнул на тротуар через лужу не раздумывая. Парикмахер проводил его взглядом, пока тот не завернул за угол, а затем бездумно уставился в мутный и грозно клокочущий поток. Дождь лить перестал, но над городком повисла неподвижная, напитанная влагой туча. Около часа в парикмахерскую зашел сириец Моисей и стал жаловаться, что у него выпадают волосы спереди, а на затылке, наоборот, растут буйно.
Сириец приходил стричься по понедельникам. Обычно он с какой-то фатальной обреченностью склонял голову на грудь и разражался гортанным, с арабским прононсом, храпом, а парикмахер в это время громким голосом разглагольствовал сам с собой. Но в этот понедельник сириец внезапно проснулся от первого же вопроса.
- Вы знаете, кто здесь был?
- Кармайкл, - ответил сириец.
- Кармайкл, этот паршивый негр, - подтвердил парикмахер, медленно, словно по слогам, выговаривая слова. - Такого сорта людей я не переношу.
- Кармайкл, да разве он человек?! - воскликнул сириец Моисей. - Вот уже три года, как он не купил ни одной пары туфель. Однако в политику он не лезет: уткнулся в свою бухгалтерию, а остальное - трын-трава.
И сириец снова опустил бороду себе на грудь и принялся храпеть, но тут парикмахер, скрестив руки на груди, стал перед ним и заявил:
- Будьте так добры, турок говенный, ответьте на один-единственный вопрос: а вы за кого?
И сириец невозмутимо ответил:
- За себя.
- Ну и плохо. Вспомним хотя бы про четыре ребра - про те, что сломали сыну вашего земляка Элиаса, и не без участия Чепе Монтьеля.