Я знал, что мама не согласится. Так и случилось. Рыдая, она повторяла одно и то же:
- Нет, это невозможно! Невозможно!.. Я опять к комиссару.
- Ты твёрдо решил? Непременно хочешь в армию? - спросил он. - Подумай: у нас строгая дисциплина, опасности на каждом шагу. Могут и убить…
- Решил твёрдо, товарищ комиссар! Я поклялся поступать, как отец. Уверен, что, будь он жив, тоже пошёл бы.
- Ну хорошо. А теперь слушай меня внимательно: в ночь со вторника на среду мы погружаемся в эшелон. Об этом никому ни слова. Ты и твой дружок подойдёте к водокачке и там, на запасных путях, найдёте нас. Если сможете, захватите с собой котелки, ложки, лучше деревянные, полотенце, по смене белья.
- Спасибо, товарищ комиссар!
Свои вещи я заранее отнёс к Косте и условился встретиться с ним у водокачки.
В ночь побега я не сомкнул глаз - волновался, боялся проспать. Лёжа с открытыми глазами в постели, я вспоминал отца, школьные годы, новогодний вечер у родителей матери, искажённое от злости лицо деда. Сейчас всё это казалось мне далёким прошлым. Я покидаю дом, где вырос, маму, которую люблю больше всего на свете. Вернусь ли? Свижусь ли с ней?
Стрелки на ходиках показывали три часа, пора было собираться. Я встал, тихонько оделся и на цыпочках подошёл к дверям спальни попрощаться с мамой. Луна освещала её печальное красивое лицо. Тронутые сединой волосы рассыпались по подушке. Она мирно спала, ничего не подозревая.
Признаться, я заколебался. Что будет с ней завтра, когда она узнает о моём уходе? Как она переживёт его? Может быть, остаться?.. Нет, надо быть твёрдым!
Мне хотелось взять с собой что-нибудь на память о маме. Пошарив в коробочке, стоящей на комоде, я нащупал крошечные золотые часы. Мама давно не носила их. Цепь была продана, а механизм испорчен. Сунув часы в карман, я бесшумно распахнул окно и выпрыгнул на улицу. И сразу отлегло от сердца!
Костя издали увидел меня, подошёл, крепко пожал мне руку, и мы, не говоря друг другу ни слова, побрели по запасным путям искать эшелон. Комиссара мы нашли возле паровоза.
- Вот и мы! - весело сказал Костя.
- Отставить! - рассердился комиссар. - Красноармеец Орлов, разве вы не знаете, как нужно докладывать старшему командиру?
К моему удивлению, Костя сразу нашёлся. Он вытянулся, козырнул и, как заправский солдат, отрапортовал:
- Виноват, товарищ комиссар! Красноармейцы Константин Орлов и Иван Силин прибыли в ваше распоряжение.
- Вот это другое дело! Орлов, вам - в четвёртый вагон, к пулемётчикам. А вы, Силин, пойдёте в седьмой - к кашеварам.
К кашеварам! Я не двигался с места.
- Выполнять приказание! - Комиссар повысил голос, и я, понурив голову, пошёл искать вагон с походной кухней.
Рыжий, безбровый, круглолицый кашевар в матросской тельняшке, видимо, был предупреждён о моём приходе.
- Милости прошу к нашему шалашу, - сказал он приветливо и протянул пухлую руку. - Будем знакомы: шеф-повар, а по-нашему, по-морскому, главный кок, Сидор Пахомов.
Я назвал своё имя, фамилию и разочарованно осмотрелся по сторонам. Большой пульмановский вагон был разделён перегородками на три отсека. Слева что-то вроде кладовой, там хранились продукты: крупа в мешках, картошка, лук, масло. Справа, у самой стены, двухъярусные нары. А посредине, вплотную друг к другу, стояли походные котлы на колёсах, железные трубы их выходили на крышу вагона. Котлы дымились, около них хлопотало несколько человек в одних майках.
Разве об этом я мечтал, когда шёл к комиссару проситься в армию? В моём воображении рисовалась совсем иная картина: примут в отряд, дадут форму, будёновку со звездой, лихого коня, винтовку, шашку, а может быть, и наган. Мы в конном строю проезжаем по улицам города. Впереди трубачи. На нас все смотрят восторженно, с завистью… Или, размахивая шашками, мы налетаем на врагов, рубим их, обращаем в бегство… А вместо этого - кухня, щи, каша. Вернёшься домой, ребята спросят: "Расскажи, Иван, как ты воевал?" А ты им в ответ: "Кашу варил…" Стыдно! От огорчения на глаза навёртывались слёзы. Словно угадав мои невесёлые мысли, Пахомов сказал:
- Ты не смущайся, голубь! Кашевар есть самая главная фигура во всякой армии, - об этом даже Суворов говорил. Когда солдат сыт, он веселее, у него и храбрости больше. С пустым брюхом много не навоюешь! Кто кормит солдата? Кашевар. Так-то, голубь. А теперь положи свои вещички на верхнюю нару - и за работу!.. Карпухин, - крикнул он, - дай новичку нож, фартук и покажи, как чистить картошку!
Делать было нечего, я сел на мешок и принялся чистить картошку.
С платформы послышалась протяжная команда:
- По места-а-ам!
Свистнул паровоз, поезд тронулся.
Я в последний раз смотрел на родные края. В низинах стлался утренний туман. Далеко-далеко на горизонте разгоралась заря. В посёлке дымили трубы.
Часа через три поезд остановился. Бойцы с вёдрами в руках спешили к нашему вагону. Пахомов, надев белый колпак и фартук, большой черпалкой помешивал в котлах и с прибаутками отпускал завтрак: в одно ведро щи, в другое - пшённую кашу. Последним подошёл пожилой усатый боец. Шеф-повар и ему наполнил вёдра до краёв.
- Да ты что, Пахомыч, очумел, - лошадей, что ли, буду кормить кашей? - сказал боец.
- На одного берёшь?
- Нет, нас двое при лошадях. Мы в обозе.
- Зачем же, дурья голова, вёдра суёшь? Давай котелок.
- Нет у меня котелка.
- Какой же ты после этого боец?
- Ничего, в первом же бою достану у беляков. У них, говорят, заграничные, с крышкой.
- Пехота! - с презрением в голосе сказал Пахомов и, немного отделив из вёдер, отдал их усатому. - На, бери, знай мою доброту, тут на целый взвод хватит.
- Уж больно ты добрый сегодня, с чего бы это?
- В походе я всегда добрый. Ешьте про запас, ремни затянуть ещё успеете, - ответил повар.
Пока поезд стоял, мы впятером натаскали воды, почистили котлы и снова заправили их - на обед.
- Теперь наша очередь! - Пахомов нарезал буханку хлеба и поставил на стол котелки.
В горло ничего не лезло, я сидел, задумавшись, перед котелком со щами.
Пахомов, заметив это, положил руку мне на плечо.
- Э-э, так не годится, голубь! Есть надо.
- Не хочется…
- А ты через не хочется. Есть такая поговорка: голодный медведь не танцует. Слыхал?
- Он по мамке скучает, - вмешался в разговор тот, которого звали Карпухиным.
- И что же? - Пахомов строго посмотрел на него. - Мы все скучали по матерям.
Поезд тронулся. Я забрался на нары. Только закрыл глаза, как передо мной возник образ матери. Она встала с постели и, не увидев меня, забеспокоилась. Вот она нашла и прочла мою записку…
"Дорогая мама!
Я уехал с отрядом на фронт. Иначе поступить не мог. Прости меня. При первой возможности напишу обо всём подробно. Не грусти и не скучай. Я очень, очень люблю тебя!
Твой Ваня".
Я представлял себе, как слёзы медленно потекут по её бледному печальному лицу, капнут на бумагу, как она долго будет сидеть неподвижно, держа мою записку в руке, слабая, одинокая…
Бедная, бедная мама!..
Стучали на стыках колёса, вагон скрипел, покачивался. Я незаметно уснул.
Проснулся от тишины. Поезд стоял. Смеркалось, в вагоне тускло горела висячая лампа-"летучка". Пахло щами, горелым маслом.
Я спрыгнул с нар и попросил у Пахомова извинения.
- Ничего, голубь, ничего. Мы нарочно дали тебе выспаться. В первый день тяжело бывает, знаю по себе. Потом привыкнешь, наработаешься ещё! - ответил он.
От Пахомова исходила какая-то особая доброта, сердечность, он был мягок, приветлив, но ругался виртуозно, "по-моряцки". Такой многоэтажной ругани, какой при случае щеголял наш шеф-повар, я никогда раньше не слыхивал, хотя и вырос в рабочем посёлке.
К нам в вагон поднялась молоденькая, миловидная девушка с вздёрнутым носиком. По красному кресту на белой нарукавной повязке я догадался, что она медицинская сестра из санчасти.
- Моё вам почтение, Шурочка! - Пахомов церемонно поклонился ей. - Давненько не виделись мы с тобой. Как живёшь, что поделываешь?
Девушка капризно повела плечами, огляделась.
- Ничего вы тут устроились… Не житьё - малина! Ешь сколько влезет, спи - не хочу. Не дует, не каплет. Это про вас сказано - солдат спит, а служба идёт.
- На то мы и кашевары, - отозвался Карпухин.
- То-то и оно, что кашевары, - сердито сказала Шурочка. - Кроме жидких щей да горелой каши, ничего не умеете стряпать!
- Это ты зря, Шурочка, - обиделся Пахомов. - Мои котлеты де-валяй славились на весь флот! О бифштексах и говорить нечего - по-гамбургски или натуральные с кровью. Бывало, позовёт меня к себе капитан первого ранга Евгений Анатольевич Берг и спросит: "Ну-с, кок, чем собираешься угощать нас сегодня?!" - "Чем прикажете". - "Неплохо бы свиные отбивные, но только такие, как в Копенгагене готовят!" - "Есть как в Копенгагене!" И такие отбивные приготовлю, что язык проглотишь!
- Да ну тебя, Пахомыч!.. Дразнишь только отбивными-то!
- Я бы с превеликим удовольствием угостил тебя, Шурочка. Да вот беда - мяса нет. Дают такую дохлятину, что не только жаркое, супа приличного не сваришь!..
- А это новенький? - девушка посмотрела на меня, улыбнулась.
- Доброволец, сегодня пришёл.
- Славненький, молоденький какой! Ты в подкидные умеешь играть?
- Умею…