- Здоровый ли, сынок?- спросила мать.- Может, по хвори по какой раньше-то отпустили?
- Нет, все нормально. Отработал свое - отпустили.
Стали приходить соседи, родные.
Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, гладкая баба с круглым добрым лицом. Еще в сенях заговорила излишне радостно и заполошно:
- А я гляну из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И правда - Степан...
Степан заулыбался.
- Здорово, Нюра.
Нюра обвила горячими руками соседа, трижды прильнула наголодавшимися вдовьими губами к его потрескавшимся, пропахшим табаком и степным ветром губам...
- От тебя как от печи пышет,- сказал Степан.- Замуж-то не вышла.
- Я, может, тебя ждала.- Нюра засмеялась.
- Пошла к дьяволу, Нюрка!- возревновала мать.- Не крутись тут - дай другим поговорить. Шибко тяжело было, сынок?
- Да нет,- с удовольствием стал рассказывать Степан.- Там хорошо. Я, например, здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там - в неделю два раза. А хошь, иди в Красный уголок - там тебе лекцию прочитают: "О чести и совести советского человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала"...
- Что же, вас туда собрали кино смотреть?- спросила Нюра весело.
- Почему?.. Не только, конечно, кино...
- Воспитывают,- встрял в разговор отец.- Дуракам вправляют.
- Людей интересных много,- продолжал Степан.- Есть такие орлы!.. А есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
- А эти за что?
- Один - за какую-то аварию на фабрике, другой - за драку. Дал тоже кому-то бутылкой по голове...
- Может, врет, что инженер?- усомнился отец.
- Там не соврешь. Там все про всех знают.
- А кормили-то ничего?- спросила мать.
- Хорошо, всегда почти хватало.
Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
- Да нет, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы - в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили. Жрать тоже хватало... А один раз фокусник приезжал. Вот так берет стакан с водой...
Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили "хм", "ты гляди!", пытались сами тоже что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что прибавлять к ним.
- А насчет охраны - строго?
- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там совсем почти одни оставались.
- А бегут?
- Мало. Смысла нет.
- А вот говорят, если провинился человек, то его сажают в каменный мешок...
- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то уркаганов, а нас редко.
- Вот жуликов-то, наверно, где!- воскликнул один простодушный парень.- Друг у друга воруют, наверно?..
Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на Степана.
- Там у нас строго за это,- пояснил Степан.- Там, если кого заметют, враз решку наведут...
Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в туеске - праздник случился нечаянно, хозяева не успели подготовиться. Сели к столу затемно. И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола, поворачивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им удовольствие доставил, позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться. И чтобы им было совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда прибыл.
"Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки -
Что я порой не слушалась тебя-я!..".
На минуту притихли было: Степана целиком захватило сильное чувство содеянного добра и любви к людям. Он заметно хмелел.
- "А я думала-а, что тюрьма д это шутка.
И этой шуткой сгубила д я себя-я!" - пел Степан.
Песня не понравилась - не оценили полноты чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их... И саму грешницу как-то трудно было представлять.
- Блатная!- с восторгом пояснил тот самый простодушный парень, который считал, что в лагерях - сплошное жулье.- Тихо, вы!
- Чо же сынок, баб-то много сидят?- спросила мать с другого конца стола.
- Хватает. Целые лагеря есть.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, бабам-то там не сладко.
- И вить, дети небось пооставались!
- Детей - в приюты...
- А я бы баб не сажал!- сурово сказал один, изрядно подвыпивший мужичок.- Я бы им подолы на голову - и ремнем!..
- Не поможет,- заспорил с ним Ермолай.- Если ты ее выпорол - так?- она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную.
"Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...".
Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.
"Три дня, три ноченьки старался -
Сестру из плена выруча-ал...".
Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.
"Злодей пустил злодейку пулю
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-я!.."
Степан крупко припечатал кулак в столешницу, заматерился с удовольствием.
- Ты меня не любишь, не жалеешь!- сказал он громко.- Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь - кто-то предусмотрительный смотал за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезли из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в половицу.
Бабы образовали круг и пошли, и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась - она была счастлива.
- Верка! Ве-ерк!- кричал изрядно подпивший мужичок.- Ты уж тогда спой, ты спой, что же так-то ходить!- Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке - просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
- Ка-ак она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"
Пожилая баба покачала головой.
- К добру?
- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
- Упредила.
- Упредила, упредила. А я ишо подумай вечером-то: "К какому же добру, думаю, мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается - он вот он, на пороге.
- Господи, господи,- прошептала пожилая баба и вытерла концом платка повлажневшие глаза.- Надо же!
Бабы, плясавшие кругом, втащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думал, пошел выколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал: "Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та..." И вколачивал, и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.
- Давай, Ермил!- кричали Ермолаю.- У тя седня радость большая - шевелись!
- Ат-та, оп-па,- приговаривал Ермолай, а рабочая спина его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго ждал этого дня, без малого три года.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь...
- Давай, тять...
- Давай - батька с сыном! Шевелитесь!
- А Степка-то не изработался - взбрыкивает!
- Он же говорит - им там хорошо было. Жрать давали...
- Там дадут - догонют да еще дадут.
- Ат-та, оп-па!..- приговаривал Ермолай, приноравливаясь к сыну...
"Люблю сани с подрезами,
Воронка - за высоту,
Люблю милку за походку.
А еще - за красоту!" -
вспоминал Ермолай из далекой молодости. И Степан тоже спел:
"Это чей же паренек
Выделывает колена;
Ох, не попало бы ему
Березовым поленом".
Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям это нравится; смотрели на них с удовольствием.
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо, наверное, явиться Степану в сельсовет - оформлять всякие бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.
- Ты что, одурел, парень?- спросил он, вглядываясь в лицо Степана.
Степан прислонился спиной к воротнему столбу, усмехнулся.
- Чудно?.. Ничего...
- Тебе же три месяца сидеть осталось!
- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папироску, закурил сам.
- Пошли.
- Пошли.
- Может, скажешь дома-то? А то хватятся...
- Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.