Собрание сочинений М.М. Зощенко - самое полное собрание прозы одного из крупнейших писателей-новаторов XX века. В него входят практически все известные произведения писателя от ранних рассказов, пародий и "Сентиментальных повестей" до книги "Перед восходом солнца" и поздних "положительных" фельетонов.
Четвертый том включает рассказы и фельетоны 1931-1946 гг., второго периода писательской деятельности Зощенко.
Михаил Михайлович Зощенко
Собрание сочинений в семи томах
Том 4. Личная жизнь
Рассказы и фельетоны 1932-1946
С луны свалился
За последние два года жизнь резко изменилась.
Главное, интересно отметить - почти прекратилось воровство.
Все стали какие-то положительные, степенные. Воруют мало. И взяток вовсе не берут.
Прямо, перо сатирика скоро, небось, заржавеет.
Конечно, насчет взяток дело обстоит сложней.
Взяток не берут, но деньги, в другой раз, получают. Тут в смысле перевоспитания публика туго поддается новым моральным течениям. При этом из боязни такого тумана напускают, что сразу и не поймешь, что к чему и почему.
Давеча на юге я столкнулся на этом фронте с одной хитростью. И вот желаю осветить это дело, чтоб другим неповадно было.
Одним словом, в одной гостинице хотели за номер содрать с меня въездные. Ну, другими словами - хотели взятку взять.
Конечно, раньше, несколько лет назад, на эту простенькую тему я бы написал примерно такой рассказец:
И вот, стало быть, еду я, братцы, на пароходе.
Ну, кругом, конечно, Черное море. Красота неземная. Скалы. Орлы, конечно, летают. Это все есть. Чего-чего, а это, конечно, есть.
И гляжу я на эту красоту и чувствую какое-то уважение к людям.
"Вот, - думаю, - человек - властитель жизни: хочет - он едет на пароходе, хочет - на орлов глядит, хочет - на берег сейчас сойдет и в гостинице расположится".
И так оно как-то радостно на душе.
Только, конечно, одна мысль не дозволяет радоваться. Где бы мне, думаю, по приезде хотя бы паршивенький номеришко достать.
И вот плыву я грустный на пароходе, а капитан мне и говорит:
- Прямо, - говорит, - милый человек, мне на вас жалостно глядеть. Ну, куда вы едете? Ну, на что вы рассчитываете? Что вы, с луны свалились?
- А что? - говорю.
- Да нет, - говорит. - Но только как же это так? Что вы - ребенок? Ну, где вы остановитесь? Чего вы поехали? Я даже согласен назад теплоход повернуть - только чтоб вам туда не ехать.
- А что, - говорю, - помилуйте?
- Как что? Да разве у вас есть знакомства - номер получить, или, может быть, у вас портье - молочный брат? Я, - говорит, - прямо удивляюсь на вас.
- Ну, - говорю, - как-нибудь. Я, - говорю, - знаю одно такое петушиное слово, супротив которого в гостинице не устоят.
Капитан говорит:
- А ну вас к черту! Мое дело - предупредить. А вы там как хотите. Хоть с корабля вниз сигайте.
И вот, значит, приезжаю.
В руках у меня два места. Одно место - обыкновенная советская корзинка, на какую глядеть мало интереса. Зато другое место - очень такой великолепный фибровый или, вернее, фанерный чемодан.
Корзинку я оставляю у газетчика, выворачиваю наизнанку свое резиновое международное пальто с клетчатой подкладкой и сам в таком виде со своим экспортным чемоданом вламываюсь в гостиницу.
Швейцар говорит:
- Напрасно будете заходить - номерей нету.
Я подхожу до портье и говорю ему ломаным языком:
- Ейн шамбер-циммер, - говорю, - яволь?
Портье говорит:
- Батюшки-светы, никак иностранец к нам приперся.
И сам отвечает тоже ломаным языком:
- Яволь, яволь. Она, шамбер-циммер, безусловно яволь. Битте-дритте сию минуту. Сейчас выберу номер какой получше и где поменьше клопов.
Я стою в надменной позе, а у самого поджилки трясутся. Портье, любитель поговорить на иностранном языке, спрашивает:
- Пардон, - говорит, - господин, извиняюсь. By зет Германия, одер, может быть, что-нибудь другое?..
"Черт побери, - думаю, - а вдруг он, холера, по-немецки кумекает?"
- Но, - говорю, - их бин ейне шамбер-циммер Испания. Компрене? Испания. Падеспань. Камарилья.
Ох, тут портье совершенно обезумел.
- Батюшки-светы, - говорит, - никак к нам испанца занесло. Сию минуту, - говорит. - Как же, как же, - говорит, - знаю, слышал - Испания, падеспань, эспаньолка…
И у самого, видать, руки трясутся. И у меня трясутся. И у него трясутся. И так мы оба разговариваем и трясемся. Я говорю ломаным испанским языком:
- Яволь, - говорю, - битте-цурбитте. Несите, - говорю, - поскорей чемодан в мою номерулю. А после, - говорю, - мы поговорим, разберемся, что к чему.
- Яволь, яволь, - отвечает портье, - не беспокойтесь.
А у самого, видать, коммерческая линия перевешивает.
- Платить-то как, - говорит, - будете? Инвалют одер все-таки неужели нашими?
И сам делает из своих пальцев знаки, понятные приезжим иностранцам - нолики и единицы. Я говорю:
- Это я как раз не понимает. Неси, - говорю, - холера, чемодан поскорее.
Мне бы, думаю, только номер занять, а там пущай из меня лепешку делают.
Вот хватает он мой чемодан. И от старательности до того энергично хватает, что чемодан мой при плохом замке раскрывается.
Раскрывается мой чемодан, и, конечно, оттуда вываливается, прямо скажем, разная дрянь. Ну там, бельишко залатанное, полукальсоны, мыльце "Кил" и прочая отечественная чертовщина.
Портье поглядел на это имущество, побледнел и сразу все понял.
- А ну-те, - говорит, - подлец, покажи документ.
Я говорю:
- Не понимает. А если, - говорю, - номерей нету, я уйду.
Портье говорит швейцару:
- Видали? Эта дрянь пыталась пройти под флагом иностранца.
Я собираю поскорей свое имущество и ходу. А в другой гостинице все же номер получил - под это же самое плюс пятьдесят рублей.
Вот, примерно, в таком легком виде года три-четыре назад сочинил бы я рассказ на эту тему.
Ну, конечно, молодость. Беспечность в мыслях. Пустяковый взгляд на вещи.
А нынче как-то оно не то. Нынче охота быть поближе к правде. Неохота преувеличивать, выдумывать и кувыркаться. Неохота сочинять разные там побасенки и фарсы с переодеванием.
Одним словом, желательно быть поправдивей и желательно говорить без всякого вранья.
И рассказ на эту тему, вернее, - истинное происшествие, без прикрас и без одного слова выдумки, рисуется нам уже в таком академическом виде:
Прямо с парохода я отправился в гостиницу. Портье, криво усмехаясь, говорит скорее в пространство, чем мне:
- Нет, знаете, я прямо удивляюсь на современную публику. Как пароход приходит, так все непременно к нам. Как нарочно. Как будто у нас тут для них номера заготовлены. Что вы, с луны упали? Не понимаете ситуации.
Я хочу уйти, а швейцар, тихонько вздыхая, говорит мне:
- Да уже, знаете… Прямо беда с этими номерами. Нигде нет номеров. У нас-то, конечно, нашлось бы, но… Да вы поговорите хорошенько с портье…
- Черт возьми, - говорю, - вы это про что?
Портье со своей конторки говорит швейцару через мою голову:
- Я удивляюсь на вас, Федор Михайлович. Где же у нас свободные номера? С чего вы взяли? Да, есть один номер, но он, вы же знаете, без ключа. Если хочет - пущай берет.
Я говорю:
- Хотя бы дайте без ключа.
- Ах, вам без ключа, - говорит портье, - берите. Только у нас кражи. Воруют. Упрут портьеры, а вам за них отвечать.
Я говорю:
- В крайнем случае я из номера не буду выходить. Только допустите. А то меня на море закачало - еле стою.
- Берите, - говорит портье, - только предупреждаю: у нас ключ потерян, а номер заперт. А вы, наверное, думали наоборот - номер не заперт, а ключ потерян.
- Помилуйте, - говорю, - на что же мне такой номер, в который не войти…
- Не знаю, - говорит портье, - как хотите.
Швейцар подходит ко мне и говорит:
- Я бы мог дать совет.
Даю ему трешку.
- Мерси, - говорит. - Если хотите, я сбегаю во двор. У нас там работает наш слесарь. Он может отмычкой открыть ваш номер.
Вот приходит слесарь.
- Да, - говорит, - конечно, об чем речь, еще бы. Ясно. Дверь открыть - делов на копейку, но мне, - говорит, - мало расчета подниматься в верхние этажи. Я, - говорит, - каждый час своего времени буквально на валюту считаю.
Даю слесарю пять рублей.
Он открывает отмычкой дверь и дружелюбным тоном говорит:
- Да, конечно. Еще бы. Ясно. Без ключа мало интереса жить. Все-таки вам наверное захотится покушать или куда-нибудь выйти попить водички, - а тут сиди, как болван.
- Да уж, - говорю, - прямо хоть человека нанимай.
- Ну, это, - говорит, - вам влетит в копеечку, а вот рублей бы за восемь я бы вам схлопотал какой-нибудь ключишко из старья.
И вот ключ подобран. Я лежу на кровати, как фон-барон. Я слушаю патефон из соседнего номера - пенье господина Вертинского. Я гуляю и хожу туда и сюда. И со своим ключом чувствую себя на одном уровне с соседями. Вечером иду на прогулку, а портье мне говорит:
- Знаете, мы вам с этим ключом заморочили голову. Мы думали, он потерян, а он висит на другом гвозде.
- Здорово, - говорю, - номер стоит пять рублей, а накладных расходов шестнадцать.
- То есть, - говорит, - как шестнадцать, а не восемь?