- Где ты тюрьму увидал! - отец нахмурился. - Это не тюрьма, голова - два уха. Это фабрика. Текстильное производство. Не цапай! Замараешь!
- А вон она, пломбочка! Свинцовая!
- Не цапай, тебе говорят.
На шум зашла соседка Лия Акимовна. Сатин, словно теплый костер, озарил и ее лицо и сервизный молочник в ее руках.
- Да. Прелестный сатин, душечка. Жар-птица! - Лия Акимовна печально вздохнула. - В дни моей молодости такой цвет называли турецким.
- Лия Акимовна, у хозяина кофей… - сунулась в комнату босая прислуга Русаковых Нюра. Она увидела сатин, и срочные дела вылетели у нее из головы. - Это откудова? - пристала она к Клаше. - Ой, ослепну! Где дают? Где брала?
- А где "здравствуйте" дают? - благодушно подковырнул ее Роман Гаврилович. - Сразу видать, с лопатного уезда. Во-первых, брала не Клаша, брал я. И не брал, а получил в торжественной обстановке. Премия за ударный труд. А я вручаю своей супруге Клаше тоже в торжественной обстановке в знак семейного примирения и признания своих прошлых ошибок. Пусть шьет сарафан.
- Ладно тебе, Гаврилыч, - отмахнулась Нюра. - Ты у нас шибко грамотный. А только, если из этакой красоты Клаша примется сарафан кроить, ее весь двор на смех поднимет. Это же не отрез, а платки на голову! Видишь, полосы?
- Какие такие полосы?
- Замечательно! - прервал дискуссию красный специалист инженер Русаков. Он появился сердитый, с серебряной ложкой в кулаке. - Кофе стынет, а они базар развели. Лия, подадут сливки или нет?
- У тебя на губе желток, Ваня, - заметила Лия Акимовна.
- Я спрашиваю: сливки подадут или мне самому греть прикажете? - он уставился на материал. - А это что такое?
- А это, Иван Васильевич, премию отвалили. За трудовую и общественную деятельность.
- Поздравляю… - Иван Васильевич сосредоточился и прочел английскую надпись на ярлыке: - Манчестер! Грейтбритн! Сатин-люкс! Поздравляю! Подарок царский. Богатеет профком с наших членских взносов.
- Ну вот! А Нюрке узоры не нравятся… Полосы, мол, белые! Это же надо выдумать!
- Как же, как же, Нюрочка! Разве можно большевику дарить красный материал без узоров? Роман Гаврилович немедленно вывесит его на заборе и напишет: "Да здравствует мировая революция!"
- Да вы поглядите, Иван Васильевич, - не отступалась Нюра. - Это платки.
- Что? Платки? - Иван Васильевич снова сосредоточился. - Действительно. Платки с белым кантом, усеянные белыми яблочками. Четыре изящных дамских платочка!
- Точно. Четыре, - подхватила Нюра, - края подрубишь, и четыре платка. Неужто, Клаша, все себе оставишь? Сменяй один. Я тебе свои туфли с дырочками отдам.
- Куда тебе, - сердился Роман Гаврилович, - у тебя нос туфелькой…
Прошло несколько дней. Роман Гаврилович подошел к Мите, читавшему "Собаку Баскервилей", положил тяжелую руку на его худенькое плечо и предложил:
- Хочешь, сынок, со мной на "завод"? Поглядим, целы ли наши баклажки.
Метя бросил книгу с радостью. Каждый день он ждал этой минуты. И мать осветилась улыбкой - первый раз с Нового года Роман Гаврилович вспомнил свой "завод".
Заводом он называл деревянную сараюшку, притулившуюся в углу двора. Там Роман Гаврилович наладил небольшой верстачок с тисками и иногда ради развлечения чинил и соседям, и всем желающим "за так" замки и ходики. Услыхав стук молотка, дворовые ребята забегали туда помогать - нагревать паяльник, крутить точильное колесо, - а чаще просто мешаться.
Там не только все было цело, но кое-что и прибавилось. На верстаке лежали две новенькие кисти, плоская и круглая, и стояла непочатая банка с краской. А к стенке прислонился мешок, набитый чем-то железным.
- Это краска эмалевая? - спросил Митя и прикусил язык.
- А ты почем знаешь? - обернулся отец. - А, вот тут на банке написано!.. Востроглазый. Теперь слушай. Парень ты взрослый и дело, которое я тебе поручу, должен держать в секрете от всех, даже от мамы.
- Красить? - не утерпел Метя.
Отец пристально посмотрел на него.
- Нет, не красить, - проговорил он медленно. - Сбегай к Таранковым, скажи, чтобы зонтик тащил. Погляжу.
- Так ведь дяденька Таранков помер… Еще на пасху отравился денатуратом. Ты не знал?
- В пасху я много чего не знал, сынок… В пасху я и мамки твоей, по правде сказать, не знал. Да что старое ковырять. Старые болячки пускай себе засыхают. А вот что она у нас с тобой без работы осталась и от людей прячется - за это меня, дурака, за ноги подвесить мало. Ты, Митя, скоро большой вырастешь, не обижай мамку.
- Папа, - внезапно сказал Метя, - а я знаю, зачем ты меня позвал. Ты меня позвал керосинки красить.
- Вот те на! Кто тебе сказал?
- Никто не говорил. Я слышал, как тебя дядя Скавронов учил.
- Чего же ты молчал?
- Язык за зубами держать надо? Вот я и держу… А мама… мама все равно тебя любит.
- То-то и беда, что любит. Пропесочила бы как следует, легче было бы.
- Я попрошу, чтобы она тебя пропесочила.
- Не надо, сынок. Она не сумеет. А поскольку ты в курсе дела, давай подмогай ей в финансовом вопросе. Тут свояк подрядился с кооператором керосинки ему поставлять. По законной цене, без мухляжа и без спекуляции. За керосинки благодарит или товаром или червонцами. Скавронов уже задаток притащил.
- Сатин?
- Догадался. Хочешь помогать кожуха красить, научу. А не хочешь…
- Хочу, хочу, папа! Конечно, хочу!
- Тогда уговор: матери ни гугу. Кабы не мать, ни в жизнь не стал бы мараться с этими керосинками. Смотри, молчи. Ясно?
- Ясно, папа. Дядя Скавронов хорошо придумал.
- Хорошо, да не дюже. Сделаем триста штук, как подрядились, все забудем и заживем, как Русаковы.
Отец достал из мешка жестяной кожух с прорезью для слюдяного окошка. В мешке было пятьдесят таких кожухов. Митя нацелился покрасить их в один вечер, а не тут-то было. Сперва с жести приходилось сдирать ржавые пятна наждачной бумагой, а то и напильником. Потом выравнивать молотком вмятины. Потом начиналась кропотливая шпаклевка. Просохший кожух зачищался шкуркой, и только после всего этого можно было брать в руки кисть.
Работа оказалась пыльная, грязная и, главное, муторная. Старая, стасканная невесть откуда мятая жесть требовала большой сноровки, от неловкого удара шов расходился, после первой шпаклевки отцу пришлось все переделывать; он накладывал замазку и ругался:
- Кровь из носу, а чтобы через пять дней все было покрашено.
Домой Митя вернулся поздно вечером. Мама скорбно глядела на сатин.
При папе она через силу радовалась, а Мити не стеснялась. "Наверное, - думал он, - материал слишком дорогой. Наверное, мама стыдится надевать на себя эту красоту, опасается огорчать окружающих. Она и Нюру учила: "Не хвастай на зависть, а хвастай на радость"".
Стукнула дверь в коридоре. Вернулся папа, возбужденный и немного растерянный.
- Чего еще? - спросила Клаша.
- Сейчас увидишь. Еще премию выдали. Гляди, Митька, какая игрушка.
Он выложил на стол вороненый наган и высыпал горсть тупоносых патронов.
- А вот и приклад. Теперь никакая Магдалина Аркадьевна не страшна! Э-э нет, Митя! Руками не хватать! Заряжено!
- Куда еще тебя? - Клаша насторожилась.
- В заградительный отряд. Командировка. Начальник заградительного отряда.
Клаша грузно села.
- Да ты не переживай. Дней на пять от силы. Не один я еду. Кулаков ловить. Чтобы хлеб не увозили. Вот он, мандат, если не веришь.
- Можно, папа, и я с тобой? - спросил Митя.
- А у тебя наган есть?
- У меня пугач.
- Тогда дома сиди. Мамку пугай… Клаша, собери чего-нибудь пожевать на первое время. К шести утра.
Роман Гаврилович не приехал ни через пять дней, ни через десять. И Митя храбро принялся красить кожуха в одиночку. Вскоре он перешел на упрощенную технологию: сперва прекратил выправлять неровности, затем отменил очистку ржавчины (она и так отваливалась), потом сэкономил время на шпаклевке, и после пятнадцатого кожуха ему показалась достаточной одна-единственная операция - окраска. Увеличив производительность труда примерно на триста процентов, Митя закончил окраску с такой быстротой, что проницательная мама ничего не заметила. Спросила только: "Что это от тебя скипидаром воняет?" - и побежала в кухню, так что ответа придумывать не пришлось.
И все-таки Митя с возрастающим нетерпением ждал отца. Каждую минуту мама могла обнаружить секретный товар.
Беда пришла с другой стороны.
Однажды вечером, когда Митя решал задачку, в комнату вошел невысокий молодой человек в пижонской кепке и, глядя в ноги, спросил мастера Романа Гавриловича. Митя вздрогнул. Мама объяснила, что Роман Гаврилович находится на оперативном задании и, когда прибудет, неизвестно. Молодой человек топтался, не уходил. На свинцово-бледном лице его, особенно под носом, темнели следы металлической пыли. Он был робок, говорил тихо.
- А вы чей будете? - спросила Клаша.
На бледном носу его выступил пот. Вдруг задумался, пошарил по карманам и вытащил грязное удостоверение личности.
- Я Черепанов. Мне товар велели забрать. Черепанов я. Саша. Меня Роман Гаврилович знает.
Клаша удостоверение не взяла. Очень оно было замызганное.
- Какой товар? - спросила она.
Черепанов снова ударился в размышления и на повторный вопрос ответил тихо-тихо:
- Не знаю. Скавронов велел забрать.
Все трое встревожились. Саша оттого, что открыл недозволенную карту. Клаша оттого, что не понимала, какой товар, а Митя, наоборот, оттого, что о товаре ему слишком много было известно.
- Проходите, Саша, не стесняйтесь… Митя, убери тетради… Саша, садитесь с нами чаевничать.