- Нет, спасибо, - проговорил Саша, но к столу сел.
На днях стали отоваривать карточки за сентябрь.
У Клаши появились сыр и французская булка. Она сделала четыре бутерброда и разлила чай. Хотя у Сашиной кружки была ручка, он взял ее обеими руками за бока.
- Вам сколько лет, Саша? - спросил Митя.
Он задумался, на этот раз ненадолго, ответил:
- Восемнадцатый, - и посмотрел искоса на Клашу, поверила ли.
- В железнодорожных мастерских работаете? - спросила она.
- В мастерских. У Романа Гавриловича. Слесарь.
- Берите бутерброд.
- Не хочу, спасибо.
Клаша отвернулась. Он взял самый большой и проглотил в три укуса. Осмелев, съел второй, потом третий. Уничтожил бы, наверное, и четвертый, если бы Митя не перехватил.
Во время чаепития Клаша без труда выведала всю его несложную биографию. Отец - инвалид. Мать сбежала с нэпачом. Вся жизнь Саши состояла в поисках: в поисках пропитания и в поисках пьяного отца. Рассказывал он нудно; как только тарелка с бутербродами опустела, Митя выскользнул из-за стола и ушел во двор.
- А теперь отец где? - спросила Клаша.
- Дома. В лежачем состоянии. А я работаю. В июле премию дали. Всего троим дали. Фрезеровщику, Роману Гавриловичу и мне.
- Чего же тебе дали?
- Галоши.
- А Роману Гавриловичу? Сатин?
- Какой сатин? Чашку фарфоровую. С портретом. Товарища Сталина.
- Так мое сердце и чуяло, - она безнадежно вздохнула. - Ох, хоть бы приезжал скорей.
Саша встревожился.
- Ей-богу, правда… Не верите, кого хотите спросите… Правда. Дали ему чашку. Если он кому отдал, я не виноватый… Ей-богу…
- Да я верю вам, Саша, верю. Хотите еще чаю? - Она торопливо сделала большой бутерброд. - Скажите, Саша, а кто вас сюда прислал?
Он встал, взял кепку и проговорил:
- А что вы перепугались? Вам ничего не будет. Чего вам: хозяин в командировке, вы ничего не знаете. Чего такого?
Придав кепке косой, пижонский наклон, Саша окинул нетронутый бутерброд прощальным взглядом и вышел. На улице Митя молча передал ему мешок с крашеными кожухами. Саша тоже молча, как заграничный шпион в фильмах, перекинул мешок через плечо и удалился.
После визита Черепанова Клаша не находила себе места. И, когда через несколько дней явился свояк Скавронов, потный, сальный, как токарный станок все равно, и встревоженный, она накинулась на него с попреками.
- Ладно тебе! Задребезжала! - стукнул Скавронов по столу. - Об Романе горюешь! А не грех было бы обо мне погоревать. За шкирку-то не его, а меня схватили. Триста целковых надо вернуть.
- Каких триста целковых? - замерла Клаша. - Кому вернуть?
- У кого взято, тому и вернуть. Мы, вишь, баб наших, трудящих женщин, пожалели, керосинки затеяли мастерить. Под это дело аванс получен - триста рублей. Я своей личной рабочей рукой расписался.
- И где же они?
- Раздал. Всем, кому положено. Себе меньше всех взял - четвертной. Шалопуту этому, Сашке, сорок рублей дал. Твоему Ромке…
- Роман у тебя деньги брал? Когда? Сколько?
- Роман взял мануфактурой. Нас семь человек. Кто хотел - брал деньгами, кто хотел - мануфактурой. Твой пожелал мануфактуру. Пять метров. Коммерческая цена - семь рублей метр. Вот и считай…
- Что ты, Степка, за человек. Ведь не в первый раз: сам тонешь и других за ноги тянешь. Слава богу, я сатин не тронула. Чуяла, что-то не то… Бери его обратно.
- Куда мне его? Мне не тряпки в кассу вносить, а живые деньги. Гляди. Вот он, договор. Аванс - триста рублей. Срок прошел, а работа не сделана.
Скавронов достал мятую папиросную бумагу. Едва разбирая фиолетовые печатные буквы, Клаша, волнуясь, читала:
- "Директор Орского продмага… с одной стороны… и. о. начальника железнодорожных мастерских Платонов… с другой стороны… второй принял заказ на изготовление подъемных жалюзей для витрин… согласно чертежа… материал заказчика… общая стоимость - 1200 рублей… Заказчик обязуется выдать аванс… Срок изготовления… В случае нарушения договора…" - шептала она, читая.
- В общем, в суд на меня подают, - сказал Скавронов, сворачивая бумагу. - Мелкая буржуазия.
- А ты читал, что в договоре написано?
- Что значит читал. Не только что читал, а составляли вместе.
- Так ведь договор не на керосинки, а на жалюзи.
- Ну и что, что на жалюзи? У нас такое соглашение: я представляю в магазин семьдесят пять керосинок, а директор дает расписку: "Получен один жалюз", - и выплачивает триста рублей. И так далее.
- А ведь это неправда, Степа.
- Ну и что? Мы бы за эту неправду каждый по полсотне в карман положили, кабы артель "Заре навстречу" не подгадила. И народ вроде надежный, проверенный. Недавно архиерею пролетку перебирали. И рессоры, и шины на колеса поставили, и крылья отлакировали, даже фонарь приделали.
- У нас? В мастерских? - не поверила Клаша.
- А где же. Все видели - заказ с улицы, а молчали. Как же! Рабочая солидарность! Ребята - звери. Саша Черепанов в том числе. Всю ночь, до зари вкалывают, спать не ложатся. Потому и прозвали "Заре навстречу". А вот поди ты, шестеренки запороли. Не тот диаметр… А я им сто восемьдесят рублей отвалил.
- Что же теперь делать, Степа?
- А что делать? Через неделю триста рублей не верну - суд. Давай, пока Романа нет, комод продадим.
- Да ты что! Вовсе рехнулся!
Комод, о котором шла речь, был единственным украшением продолговатой комнаты Платоновых.
Он представлял собой старинное сооружение из пяти огромных ящиков орехового дерева, украшенное бронзовыми узорами и выгнутое по фасаду, как бок гитары. Внутри ящики пахли миндалем.
Стоял комод у продольной стены, там же, где у прежних владельцев, упирался в дощатый пол приплюснутыми львиными лапами. В нем хранилось все имущество, нажитое Платоновыми: платья, кожаные брюки, посуда, крупа, постельное белье, похвальные грамоты и варенье. Нижний ящик занимали книги и обувь.
Для Мити комод был таким же привычным членом семьи, как папа и мама; а мама, стирая по утрам пыль с узоров, разговаривала с комодом ласково, по-деревенски, будто то был не комод, а буренка.
Словом, тяжелый комод так прочно прижился в комнате, что его не пытались сдвинуть, даже когда перекрашивали пол.
- Нет, - сказала Клаша Скавронову. - Нет и нет. Как помру, продавайте. А пока жива, не дам. - Она бросила на стол сверток сатина. - Бери материал назад и уноси с глаз долой.
- А остальное как же?
- За остальное мы не отвечаем.
- Извини-подвинься. Роман отвечает за регуляторы и за покраску. В евоном цеху делали.
- Вот и получай с Романа!
- А где он, твой Роман?
- Я вот он! - послышалось, как в театре. Роман Гаврилович вошел, худой, бородатый, с красными от бессонницы глазами. Правая рука его висела на марлевой петле.
- Ромка! - Клаша повисла у него на шее и зарыдала горько и счастливо на всю квартиру.
- Ладно тебе. Дай поцелую. Да ты мокрая вся. Полно реветь. Собери что-нибудь пожевать. Митька где? В школе? Вот ему пустые гильзы от нагана. Здорово, свояк.
Роман Гаврилович сел за стол и, не обращая никакого внимания на сатин, съел весь хлеб, выкупленный по Клашиной карточке и по Митиной, и прикончил всю колбасу, выданную на неделю.
- Как съездил? - спросил Скавронов.
- Весело! - ответил Роман. - Как на войне. Народ чумной. Денег много, а куплять нечего. - Он шлепнул по сатиновому свертку. - За такую штуку мильон дадут… А как вы тут?
- У нас, видишь, беда. Заждался я тебя. Не знаю, что и делать. Фармазон товар не берет. И аванс не отдает - пятьдесят рублей.
- Какой фармазон?
- Тот самый. Который собирать керосинки должен да в магазин сдавать. Шестеренки, говорит, не такие.
- А какие ему надо?
- Меньше диаметр надо. Завышен диаметр. Твои ребята половину сдали и переделывать не желают… Принес кожуха - он и кожуха не берет. Плохо, мол, покрасили. Халтура. Стукнешь - краска отлетает. Вместе со ржавчиной. Да! Совсем забыл! - Скавронов косолапо зашагал по комнате. - Проводник забайкальский мусковит представил. Триста штук. Послезавтрова прибывает - и ему тридцатку надо несть! Ты, Роман, меня знаешь, я человек простой. На суде спросят, расколюсь. Мне деваться некуда. И про забайкальского проводника открою, и про артель "Заре навстречу", и про тебя, все как есть расскажу. От чистой души хотел людям помочь, а вы меня все как один подвели… Не выручишь, я вас тоже выручать не сумею. Первым делом триста рублей надо вернуть. И проводнику тридцатку. Давай выручай… Да ты слышишь?
Роман Гаврилович спал, положив голову возле тарелки, спал чугунным, похожим на обморок сном.
- Давай-ка мы его разуем да на кровать положим, - предложил Скавронов.
- Нельзя его, Степа, на кровать. По нему вошки бегают.
- Тогда на пол клади. На стуле долго не проспит, свалится.
Кое-как стащили Романа Гавриловича на пол, положили на циновку, под голову подсунули подушку.
Скавронов с трудом распрямил поясницу и задумчиво уставился на комод.
- Сегодня Роман для серьезного разговора не годится, - проговорил он. - Завтра зайти или что?
- Заходи. А про комод и думать забудь.
- Тебе что, мужика своего не жалко?
- Не пугай. В твое мошенство Романа не впутывай. Его и в городе-то не было.
- А договор на жалюзи кто подписал? Ладно - я пойду, а вы думайте.
После ухода Скавронова Клаша не находила себе места. С той самой минуты, как ударили ей в глаза белые яблоки на кроваво-красном фоне, с той самой минуты стала она ждать беды. Вот и дождалась.