2
Сейчас осень, а мы не ловим рыбы.
Бывает, среди приморской осени, где-то в конце октября, выпадет неделя яркого солнца. Будто оно еще не все отсняло. Будто, отгорев на земле, осень хочет разжечь и море. С утра встанешь, а моря нет, вместо него - пламя, в полдень вместо него - свет, а перед вечером - синий-пресиний воздух, неосторожно вспыхивающий от низких лучей, как спирт.
Море такое, будто природа играет даже и не в ясный осенний покой, а в лето.
Нет для рыбаков горше этой недели. Нас, людей, не обманешь, а рыба обманывается, ей, глупой, кажется, что и правда вернулось счастливое лето, и, забыв о вчерашнем холоде и страхе, она рассеивается, редеет. Страх и холод сбивают ее в кучи, а на солнышке она смелая и так разбредается, что моря ей мало. Поди-ка поищи ее да полови!
Тоскуют на рейде сейнер "Нырок" самого старого нашего бригадира, дяди Миши Бурого, и сейнер "Ястреб" самого молодого, Сашки Таранца, который до недавних пор ходил у дяди Миши простым рыбаком. Тоскуют другие корабли. Стоят на рейде в нашей бухте, как нарисованные.
"Пред" Горбов злится и ругает метеорологов за прогнозы самыми матерными словами, как будто они виноваты. Рыбаки маются: жизни нет. Какая-то безнадежная неделя. Пустая.
В эту золотую неделю повезло. Кирюха с "Ястреба" стал ходить по Аю, стучать в окна и двери и звать людей на свою свадьбу. Кирюха надумал жениться на рыбосолке Алене.
Ну, что за жизнь у рыбака, вы примерно узнали, хотя, конечно, в подробностях это надо пупком почувствовать, самому потягать мокрый канат, когда холодные ручьи текут по брюху в штаны, посмолить сети на ветру в жарком котле, врытом в землю у воды, проснуться и тихонько сжать в кулаки ладони с запекшейся коркой на вчерашних болячках - канат хоть и мягкий, а кожи на всю осень не напасешься. Да мало ли чего еще! Можно разок и перевернуться с баркасом, и хлебнуть соленого моря, и остаться наедине с ним, когда кругом вода и внизу вода, а вверху - далеко - небо. Ну ладно… Ни хвалиться, ни слез лить не приходится. Это наше мужское дело.
А рыбосолка…
Это, понятно, дело женское.
Это вроде как бы на кухне работа, только кухней становится весь наш берег. Вымой рыбу, да перебери, да раскидай по сортам, да разведи соленый раствор - тузлук, да залей… И делают все это женские, а если вам для настроения точнее сказать, девчачьи руки. И всю весну, и всю осень красные они на ветру, и дома, и на танцах…
Впрочем, танцы в эту пору редкий подарок. Танцуем вокруг рыбы. Мы в открытом море, а они под открытым небом.
К аютинским причалам жмутся ненасытные бочки. Когда смотришь на них с обрыва, они напоминают стадо, которое спустилось на водопой, но никак не напьется. Оно не переведется, пока есть море, земля и люди. Бочки с рыбой увозят, а их место занимают пустые. И так без конца. Круговращение материи…
В дни путины рыбу солят в брезентовых ваннах, растянутых на кольях, а маринуют сразу в бочках. Бросят в тузлук на рыбьи спинки горстку перца, горстку корицы и заколачивают крышкой будущую закуску. В пути дойдет. Это не халтура, а научный способ.
И так каждый день, а девчата наши еще и песни поют. То задумчивые, вроде бы грустные, для себя, как поют только за делом, не замечая, и вьются их несхожие голоса складно и просто, лучше, чем на любой спевке, сами собой, как дымок над огнем. А то задорные припевочки, озорные как хватят:
Я любила бригадира,
На работу не ходила,
А теперь охота есть
К председателю подсесть.
И еще похлестче. Хоть уши зажимай. Хоть мимо не ходи - обсмеют. Но мы ходим.
Горы соли, выше человеческого роста, желтеют среди бочек, ничем не обрастая: ни травинкой, ни ягодкой. Солнце их плавит. Соль спекается, а потом лопается, как глина, от жары и дождей. Бывает, с лопатой не подступишься к ней, хоть взрывай. И девчата, которые готовят тузлук, очень мучаются, а парни, шагая с причала в своих высоких, до пояса, резиновых сапогах, как в рыцарских ботфортах давней эпохи, останавливаются и помогают, заигрывая с землячками и рассматривая их.
Так Кирюха заметил, что Аленка, которая, казалось, вчера была от горшка два вершка, уже и выросла, и школу кончила, пока мы все плаваем, и стала невестой.
Аленка, правда, и сейчас с ноготок. Узкая шейка, белые кудри и глазищи, как у виноватой, смотрят все вниз да вниз. Хоть на корточки перед ней садись, чтоб в глаза заглянуть. Кирюхе она до плеча не достает. Еще бы! Кирюха-то верста, мачта, памятник! Под ним не то что доски на причале скрипят, а камни крошатся, когда он шагает по Аю. Может быть, он однажды поднял Алену на руки и тогда увидел, какие у нее глазищи: необманутые и ждущие - дай им весь мир, мало! Усмехнулся и сказал:
- Бери, не жалко.
Ведь когда человек отдает себя другому, он отдает целый мир без остатка (а если с остатком - что за любовь?) и берет целый мир, вот только знать бы обоим, как сберечь.
Может, так рассмотрел Кирюха Алену, может, просто обнял покрепче среди бочек, когда она стояла в расстегнутом ватничке, с деревянной лопаткой в руках, в клеенчатом фартуке, облепленная чешуей, как брошками, в сапогах, куда запихнуты брюки, вылезающие из-под юбки. Выследил подальше от фонаря, обнял, услышал, что она уже не маленькая, и сказал:
- Я тебя не обижу.
Аленка вырвалась, замахнулась на него лопаткой, прошептала:
- Обидь попробуй… Я тебе руки отшибу!
Не крикнула, заметьте…
Может, и вовсе не так. Этого никто не знает. А про свадьбу уже знает, кажется, весь берег.
Едва среди чистого неба повисло светило, как аэростат с землей на лучах, Кирюха принес на почту пять телеграмм и, довольный, сказал телеграфисту-телефонисту:
- Я еще и по телефону говорить буду.
- Подожди до вечера, Киря, - дал ему товарищеский совет телеграфист-телефонист Кузя Второй. - С восемнадцати ноль-ноль льготный тариф, тогда и гуляй.
- Втыкай сейчас же, - велел ему Кирюха. - Один раз свадьба.
Кузя Второй с завистью посмотрел на могучего Кирюху и подряд, без малейшей задержки, вызвал несколько прибрежных городков и поселков, где прятались родственники новобрачных, как известные, так и до сих пор не известные в Аю. Такие дальние, что и они, наверно, не сразу сообразили, кто им эти самые Алена с Кирюхой. Но приехать на свадьбу согласились, не разоряя Кирю длинными разговорами.
Свадьба - это свадьба.
Он хлопнул Кузю Второго лапищей по плечу, так что у Кузи до сих пор одно плечо становится ниже другого при воспоминании об этом ударе, крикнул:
- Смотри, Кузя, сам приходи, как штык!
И загрохотал сапогами по улице в сторону магазина.
А Кузя Второй по телеграфу сообщил еще в пять мест о том, что в Аю рождается новая семья, и задумался о превратностях своей судьбы.
По всем статьям он завидовал Кирюхе. Начнем с того, что у того был рост и все было - и силы полные руки, и голоса полная грудь. Уж мать-природа если даст, так даст, нет - так нет. Кузя Второй так рявкнуть не может, как Кирюха шепотом говорит. Кузя Второй не выше Аленки, ну, разве вот на два пальца. Кузя (между нами) давно посматривал на Аленку, а ее, крошечку, увел Кирюха. Заграбастал. И Кузя сидит и отчетливей, чем во сне, видит, как на пиру он наносит удар Кирюхе, сбивает его с ног и берет за руку Аленку в свадебной фате… Но Кузя Второй не станет бить Кирюху, не станет мешать его счастью. Пожалуйста. Он добрый. Может быть, он самый добрый человек в Аю, если хотите знать.
Он подходит к белой стене, прислоняется к ней спиной и проводит карандашом над головой, тронув невзначай непослушный хохолок на затылке. Потом он отшагивает и примеривается глазом к отметке, как бы смотрит на себя со стороны. Метр пятьдесят семь, это давно известно, но так все же наглядней… Да, Кузя, в богатыри ты не годишься. И вообще - Второй…
Он родился, когда старший брат Кузя болел дифтеритом. Было страшно, врач сказал, что Кузя… В общем, не жилец на белом свете… И отец, потерявший голову, потребовал, чтобы новенького мальчишку назвали тоже Кузей, потому что не мог вообразить, как это вдруг дом окажется без Кузи, и мать согласилась, а старший брат поднатужился и перетерпел болезнь, удивив врача. Так остались под одной крышей два брата - Кузя Первый и Кузя Второй.
Оба они росли наперегонки, младшего даже хвалили, что он не отстает, и дохвалились. Вдруг он остановился и отстал от старшего на целую голову. Второй! Все смеялись, кроме матери. Она звала их Кузя и Кузнечик. Мать - это мать.
Оба они пошли в море на одном сейнере, но после шторма, когда самолет шесть дней искал их "Гагару", оставшуюся без солярки (вы, наверно, и не знаете, что на рыболовецких сейнерах стоят моторы, снятые с танков, и ходят они, как танки, на солярке, самом дешевом горючем), ну вот, после этого шторма, значит, мать потребовала, чтобы один Кузя нашел себе дело на земле. Первый на что тюфяк, а сразу сказал басом:
- Вон пусть Кузнечик себе по травке прыгает.
- Сам прыгай, - огрызнулся младший брат.
- Я нет, - категорически отрубил старший.
А он пострадал и согласился. Второй… И мать есть мать… Первый ходил теперь рулевым на "Ястребе", с Сашкой Таранцом, в молодежной бригаде, а он сидел на телефоне и отстукивал телеграммы во все концы о том, что Алена выходит за Кирюху… Сердечный привет!..
На почте было пусто и тихо.