- Это кто? - спросила Настя.
- Ясно кто, - отозвался Гриша. - Лигроином несет за версту.
- Разрешите с вами посидеть? - сказал тракторист.
- Только не мешай. У нас тут не зубоскальство, - ответила Лена и продолжала: - После этакой работы вы хотите темпы сдать?
- Это кто выступает? Вы, Лена? Разрешите с вами рядышком…
- Садись, только двинься, двинься, замараешь. Так вот, ребята…
- Да что вы, товарищи, все серьезничаете, - сказал тракторист. - Довольно вам голову ломать. Давайте лучше споем.
- Ты бы шел, друг, - сказал Гриша.
- А чего ты меня гонишь?
- Гнать не гоню, а коли не замолчишь, так турну - прямо до вагончика полетишь.
- Смотри-ка какой. Кабы тебя не турнули.
- Не надо, не надо, Гриша, - видя, что надвигается драка, торопливо заговорила Лена, - И правда, давайте споем. Ты, танкист, садись под окошко, вон там, там есть скамеечка, да запевай.
- Нет, я уж с вами рядышком.
- Тогда не станем петь. Садись. Пойдем, сведу.
Тракторист сел под окном, и ребята стали сговариваться, что петь.
- Давайте "Рябину", - предложила Настя.
- Нет, "Рябина" тихая, - ухмыляясь во весь рот, сказал Гриша. - Давайте лучше про водовоза. Знаешь?
- Подумаешь! Из кинофильма "Волга-Волга". Я все песни знаю, - ответил тракторист, - И даже арии.
- Только давай громче, - сказал Гриша и поперхнулся.
- Ты его не учи, - добавила Лена, - я слышала, как он поет. Его учить нечего.
Тракторист откашлялся, повозился на скамейке и предупредил:
- Слова буду петь я, вы молчите, а там, где надо тир-лир-лим, тир-лир-лим, - там все. Начали:
Удивительный вопрос:
Почему я водовоз?
Окно с треском распахнулось, и вода, словно мокрая тряпка, плюхнулась на землю.
- Не туды и не сюды, - сказал Павел Кириллович, глядя в темноту и никого не видя. - А теперь подпевайте.
Громкий заливистый хохот несся по деревне. Где-то залаяла собака.
Ошалевший тракторист сперва испуганно озирался во все стороны, а потом, к великому удивлению Гриши, и сам засмеялся каким-то робким и виноватым смешком.
- Как не стыдно! - кричала Лена. - Павел Кириллович, мы же дело обсуждаем.
- Хорошо дело - галдите на весь колхоз.
- Так это не мы, это с эмтээс. А мы про свой участок договариваемся - сорняк на нем опять.
- Завтра договоритесь. А сейчас спать - шагом марш! Что там за сорняк?
- Овсюг, Павел Кириллович. Никак руками не выщипать.
- Я вам не выщиплю!.. Идите по домам, а завтра чтобы чисто было. Сам приду глядеть.
- Что ты, Кириллыч, спокою-то не даешь? - послышалось в избе. - Что там у тебя?
- Да вот, Мария Тихоновна, с комсомолом воюю.
На полу зашлепали босые ноги. В окно выглянула Мария Тихоновна.
- Да кто там? Никого нету. Уж не причудилось ли тебе, Кириллыч? Господь с тобой…
- Хорошо - нету. Их тут полный взвод. Эй, вы!
Никто не откликался. Марии Тихоновны ребята побаивались.
- Ясно дело, причудилось. Видишь, и нет никого. Ложись, милый, устал ты за день-то, набегался.
- Да нет. Здесь они. Замаскировались. Овсюг на участке у Дарьи.
- Так что же за беда! Пройтись машиной и все повыдергивать.
- Вон что! - сказала береза. - Вместе с овсюгом и зерно повыдергивать.
- У нас с ней соревнование, - сказала другая береза Гришиным голосом, - вот она и советует, чтобы похуже было.
- Ох, молоды еще вы, ребята, - вздохнула Мария Тихоновна. - Или это земля не наша с вами? Мне что мой участок, что ваш - одинаковы. И хлеб на ней вырастет не меченый…
- Так ты как это хочешь? - спросил Павел Кириллович. - Или культиватором?
- Я и не знаю, как у вас эта машина называется, у которой сзади зубья, вроде гребни. Этими зубьями землю прочесать. Зернушки-то заложены на два вершка, а у овсюга корни на три, а то на четыре. Вот и надо ухитриться подрезать корни овсюга, а пшеницу не тронуть.
- Рисково, - заметил Павел Кириллович.
- Конечно, рисково. А делать надо. Я вчерась у них была, глядела. Руками его нипочем не возьмешь.
- Я же им говорила, - раздался голос Лушки, - а они не верят.
- Эй вы, слушайте! - крикнул Павел Кириллович.
Ребята молчали.
- Да подойдите сюда. Не бойтесь. Давайте завтра попробуем. Коли что, я отвечаю.
Поговорив немного, ребята разошлись спать, сомневаясь в этой затее.
Пошел спать и Павел Кириллович.
Мария Тихоновна посидела немного у окна, прислушивалась. Ей показалось, что кто-то остался у бревна. Но кругом было тихо, за рекой по-птичьи кричали лягушки украдкой шелестели молодые листья берез. Мария Тихоновна перекрестилась, осторожно - створку за створкой - затворила окно и пошла в хлев поглядеть корову. Все равно, ночь разменяла - теперь не уснуть.
А на бревне сидела Лена.
"Надо бы поговорить с тетей Дашей, - думала она, - очень это ненадежная затея. А еще лучше было бы поговорить с Петром Михайловичем. Почему он не заедет хоть в воскресенье? У них, в городе, в воскресенье не работают. Почему он не пришлет хоть коротенькое письмо? Или забыл он о нас? Или неинтересно ему стало все, что мы тут делаем? Или, может, совестно ему за то, что его сняли? Где он сейчас? Спит ли? Работает? Или смотрит так же, как и я, на эту кривую, худенькую луну?..".
18
А на двадцать четвертого мая пустили культиватор. На следующий день овсюг ослаб, а еще через день увял и засох совсем. Пшеница почувствовала простор, дружно и быстро, как на дрожжах, пошла в рост.
Чем выше поднималась пшеница, тем чаще стали приходить колхозники из других бригад. Всем вдруг захотелось хоть что-нибудь сделать на этом участке, приложить и свои руки к этакой красоте. Приходила и Мария Тихоновна, советовала дельное.
Но Лену вдруг обуяла ревность и недовольство - чувства, похожие на те, какие бывают у матери, когда чужие люди, пытаются воспитывать ее любимого ребенка, и она никому, кроме своих комсомольцев да еще разве председателя, не давала пальцем дотронуться до своей земли и не любила, когда кто-нибудь напрашивался пособить.
В июне пшеница выколосилась и стала наливаться зерном.
Старший агроном МТС приезжал, считал зерна в колосе и ахал. Мария Тихоновна стала завидовать - это заметили все, даже дедушка Анисим.
Но Лена ни на что не обращала внимания. Часто после работы, когда все уходили в деревню, она оставалась в поле и стояла неподвижно до самых сумерек, не в силах оторвать глаз от золотистого моря колосьев.
О чем она думала в эти часы? Она думала о том, что на будущий год колхоз засеет все свои поля по-новому, думала о том, как обрадуется Петр Михайлович, как подойдет к ней, поблагодарит, как его назначат самым что ни на есть главным агрономом во всем районе…
Она думала обо всем этом и не знала, что на нежные, не окрепшие еще стебли скоро обрушится страшная беда.
19
Лена проснулась ночью от духоты. Она открыла окно. Занавеска, сбив с подоконника жестяную банку, взлетела вверх и захлопала.
Куда-то в поля, за сараи, как груженые баржи, плыли низкие угрюмые тучи. Соседняя изба, плетень, одинокая осина смутно чернели в темноте. По двору дул порывистый ветер, и осина шумела так, словно листва ее кипела.
Надвигалась гроза.
Через несколько минут ветер утих, и Лена услышала, как в сенях сонно и робко по очереди квохчут проснувшиеся куры. Потом стало слышно, как к избе подкрадывается дождь. Вот он зашуршал по соломенной крыше дальнего сарая, вот перешел через дорогу, вот ударил по ступеням и наконец, захватив весь двор, стал набирать силу. Возле крыльца забулькало, зажурчало, застучало, с улицы пахнуло сырой землей, и сразу стало прохладно.
Вдруг воздух на дворе судорожно вспыхнул, осветилась осина с белыми как мел листьями и трава возле осины, тоже белая как мел и сверкнули косые и упругие прутья ливня. Потом снова наступила мутная темень, и где-то за сараями, по земле, неохотно прогрохотал гром.
Ливень свистел. Среди шума и хлюпанья воды Лена стала различать стук, не похожий на туканье капель. Стук был сухой и мертвый, словно кто-то ударял по ступенькам костяшкой пальца. Лена выглянула в окно. Шел град. Белые градины падали на крыльцо, подскакивали, как мячики, и, словно живые, сбегались в кучки.
- Мама! - закричала Лена.
- Ты все не спишь? - поднимая голову, ответила Пелагея Марковна. - Что еще?
- Мама! Вставай! Град!
Пелагея Марковна вскочила с постели, подбежала к окну, кое-как поймала занавеску и стала молча глядеть на небо.
- Что теперь делать, мама?
- А ты не убивайся прежде времени. Это разве град - меньше горошины! Гляди, на небе светлая лужайка, скоро развидняется… Мимо идет градобойница, не тронет хлебушка…
Пелагея Марковна долго и неподвижно стояла у окна и смотрела на небо, и чем дольше она стояла и чем дольше молчала, тем страшнее делалось Лене.
- Мама, я схожу, - наконец сказала она.
- Да куда ты пойдешь в этакую ночь?..
- Нет, не могу я так. Пойду погляжу, хоть знать буду. - И Лена стала торопливо одеваться.
Между тем градины становились все больше и больше, и некоторые из них были с голубиное яйцо.
Когда Лена повязывалась платком, в сенях послышались шаги. Дверь отворилась, и в комнату вошел Анисим в тулупе, накинутом на голову.