Тарас был странным парнем. Отчего–то больше всего на свете он ненавидел лягушек и воробьёв и уничтожал их десятками. Оружием ему служила аккуратная маленькая рогатка, сделанная из жёсткой проволоки и резинки - "венгерки". Пульки для рогатки Григораш сворачивал из упругой алюминиевой жилки потоньше, и если такой снаряд попадал в цель, дичь падала замертво. Впрочем, иногда постреливали не только по воробьям - по девчоночьим ногам тоже любили. Весело был наблюдать, как поползёт вдруг капрон чулка на бедре у надменной прохожей, как взвизгнет, горько вскрикнет случайная жертва, растерянно уставится на свою ногу, зальётся слезами от боли и обиды… Лягушек Тарас называл "шкрэками", а воробьёв "жидами". Летом, "в сезон", он носил с собой шкатулку, где хранил самые дорогие ему охотничьи трофеи: лапки "шкрэков" и крылышки "жидов". Вся эта тошнотворная, уже попахивающая дохлятина выглядела мерзко, отвратительно. Но зато Григораш лучше всех во дворе играл на гитаре, поэтому ему до поры прощали бессмысленную жестокость в отношении к местной фауне. Тарас знал и "Серую юбку", и "Девушку из Нагасаки", и "Поручика Голицына", и "Дорогую пропажу", и "Колокола" ("А я возьму и каждый ноготок перецелую, сердцем согревая")… На радио и на телевидении эти песни, конечно, не звучали, но Григораш знал "городской фольклор" досконально.
Я футболистка, в футбол играю.
Свои ворота я защищаю.
А если в них заскочит мяч,
тогда обидно, тогда хоть плачь.
Многим было известно, что у Тараса есть неплохая коллекция магнитофонных записей такой вот музыки и что он регулярно выходит в эфир по "местному радио". Главным источником музыкальной информации были тогда передачи городских радиохулиганов, которых, разумеется, никто хулиганами не называл: для тех, кто понимал в этом толк, они были "радиолюбителями". Выходили в эфир прямо из дому, где хранился самодельный радиопередатчик и катушечный магнитофон с записями. Придумывали себе названия "покрасивше" и с утра до ночи шаманили на средних волнах, где–нибудь на краешке шкалы. Сначала часа полтора–два бубнили о чём–то своём, переговаривались с такими же, как они, "любителями", справлялись о качестве звука и договаривались о дальнейшем сотрудничестве:
- На метре работает "Пиковая дама". Если кто слышит меня - приём… (Здесь следовала долгая пауза, сопровождаемая щелчками и треском.) Принимаю вас в числе сильных, модуляция пять–девять–пять, на кусок провода, коробка первого класса. Как слышите? Приём… (Пауза; в это время, очевидно, говорил второй "шарманщик", но радиослушатель его не слышал.) Я понял, понял… "Клён", я вас понял. Сейчас сделаю погромче. Посмотри, фонит или не фонит. Приём… (Пауза.) Ну, добро. Вас понял. Завтра, на этом же месте… (Пауза.) Да, в это же время… (Пауза.) У тебя, в общем–то, ничего, только на высоких немножко хрипит. (Они быстро переходили на "ты".) Ты там убавь… (Пауза.) Ладно, я у него спросю. Не гарантирую, конечно, что он согласится, но я спросю…
А потом, наконец, заводили музыку:
- На метре работает радиостанция "Братишка" (или "Пацанка", или "Вторая рота", или… да мало ли их было?). Всем, кто знает и слушает, - маленькая музыкальная передача… Там ребята с девятой группы - слушайте. Для Серёги с восьмого училища… Петро, Димка - для вас… Любашка с "Альфы", Галочка, Танюха, Натаха - для вас персионально. В общем, всем, кто знает и слушает, немного музыки…
Крутили, конечно, не Кобзона и не Кристалинскую. Для таких передач и музыка был соответствующая: "криденсы", "Битлз", "роллинги", а чаще ставили полуподпольных "русских" эстрадников, магнитофонные записи которых бог весть какими путями доходили до провинции, а на грампластинках этого не было. И ещё - песни под акустическую гитару, среди которых самыми приличными и благородными выглядели сочинения Владимира Высоцкого, всё же остальное звучало гораздо развязнее и грубее…
Как пойду я к другу Саше позднею порой.
Познакомит меня Саша с девочкой одной.
Как порядочный парнишка, я благодарю.
На неё, как на машину, скоса посмотрю.
Не течёт ли радиатор? Должен быть сухим!
Не пробит ли карбюратор кем–нибудь другим?
Для меня с моей сноровкой это всё пустяк.
А затем к регулировкам приступаю так:
первым делом поднимаю спереди капот,
а потом уж продуваю бензовый проход.
И идёт моя машина вдоль и поперёк,
только задняя рессора плохо поддаёт.
Вот!
Опасное, рискованное было это занятие - нелегальный выход в радиоэфир, и если уж ментам удавалось прищучить "радиолюбителя" с поличным, то меры принимались самые серьёзные: взимался с нарушителя крупный штраф, сообщалось о его подвигах по месту учёбы или работы, отбиралась вся радиоаппаратура в доме, включая телевизор, магнитофон и проигрыватель с пластинками, не говоря уж о передатчике и микрофоне. Поговаривали, что тем ребятам, которых ловили повторно, могли запросто дать срок. Но доморощенных радиостанций от этого меньше не становилось. По официальному радио слушать было абсолютно нечего. Подростки слонялись по двору с транзисторными приёмниками в руках и искали своих любимцев на средних волнах. В глазах незрелой ребятни местные "радиолюбители" были героями. Тарас Григораш, например. Часто кто–нибудь приносил в бойлерную свой "Альпинист" или "ВЭФ", и если удавалось отыскать на периферии шкалы станцию "Волчий билет", где гнусавый, сильно искажённый голос таинственно вещал под сурдинку свою извечное "Всем, кто знает и слушает…", мальчишки понимающе переглядывались, перемигивались и со значением вздевали глаза к небу:
- Григорашка… Тарас! Во даёт, бродяга!.. Ничего не боится!
А Григорашка, в краюху обнаглевший, выдавал в городской эфир записи собственного пения, похабень и матерщину. Кое–что этот бард местного значения сочинял сам, кое–что заимствовал у таких же "свободных художников", как он. Благодаря отлично налаженной рекламе на радио, эти песни мгновенно становились популярными.
Вдруг мелькнула предо мной
толпа народу - боже мой!
Кто толкнул меня ногой
с такою силой?
Метров пять я полз на попе,
За мной парень из Европы,
он на лыжах был, а я без лыж.
Вдруг я слышу: "Боже мой!
Он без лыж!" "А кто такой?"
"Видно, пьяный или дурной…"
И вся тёплая компания в подвале, от мала да велика, дымя "Шипкой", то и дело "цыкая" слюной сквозь зубы и почти что в буддистском трансе подёргивая головами, слушала радио и вполголоса подпевала своему кумиру:
Преподносят кубок мне,
я прижал его к себе.
Так я чемпионом стал в стране.
9
Иногда в бойлерную вламывался странный субъект по кличке Пожарник и ломал всеобщий кайф, разгонял братву по домам. Пожарник жил как раз над бойлерной, на первом этаже и, вероятно, слышал всё, что творилось у него в подполе. Воевал он с пацанами упорно и самозабвенно. Летом, когда на вишне перед его окном только–только созревали первые ягоды, мальчишки украдкой влезали на дерево и рвали всё, что попадалось под руку, и тогда Пожарник окатывал малолетних грабителей крутым кипятком, подключив поливочный шланг к крану на кухне. За это, собственно, он и получил свою кличку.
Пожарник был мужиком нервным, любой шум под окном раздражал его безмерно. Летом на лавочке у подъезда нередко кучковалась местная молодёжь. Слушали транзистор, бренчали на гитарах, целовались, зажимались, визжали, рассказывали байки. Сварливый сосед то и дело выбегал во двор со скалкой в руке, лохматый, заспанный, злобно скалился, орал, грозно размахивал своим орудием, и тогда ребята со смехом и улюлюканьем разбегались кто куда, а потом подтягивались куда–нибудь к беседке на территории ближайшего детского садика и оживлённо обсуждали, как отомстить своему обидчику.
…Однажды на Рождество Лёнька Ковалёв, Валерка - Колобок и Вовчик Лысёнок собрались с утра пораньше к Пожарнику в гости. Кто–то из ребят постарше надоумил их наведаться к соседу, пославить Христа, поколядовать толково, с подходцем, и, даст бог, заработать на новую клюшку. Обучили мальчишек, что нужно петь и говорить, и неумело, слева направо, перекрестив, благословили на подвиг.
Колобок был побойчее, посмелее других, он приблизился к квартире Пожарника первым. На двери висела чудная записка:
Не звонить! Не стучать!
Дома нету никого, кроме очень злой собаки!
Очевидно, нервный издёрганный Пожарник никак не мог выспаться - ни днём, ни ночью. Он заранее предвидел, что к нему придут колядовать ни свет ни заря, и предпринял соответствующие меры. Разочарованию ребят не было предела.
Лысёнок ещё раз прочитал записку на двери и авторитетно заявил:
- Брэшет гад! Дома он. Дрыхнет, небось.
И, подтолкнув Колоба локотком, скомандовал:
- Стукай!
- А если там и в самом деле собака?
- Ну и шо? Она ж за дверью. Ничего страшного.
Колоб постучал и опасливо отступил на шаг назад. Было тихо, только как будто скрипнуло что–то за дверью и вроде бы где–то заиграло радио. Подождали минуту, потом постучали ещё раз.
- Никого, - прошептал Лысёнок, приставив ухо к дверной скважине. - Зря припёрлись.
- Ша! - обеспокоился вдруг Колобок. - Заглохни!
- А шо?
- Шаги… Чуешь?
Теперь уже было ясно, что к двери кто–то неслышно подкрался и теперь стоит там, затаив дыхание, и прислушивается.
- Это Пожарник, - беззвучно, одними губами просигнализировал Колобок друзьям. - Стоит и дышит. И не открывает.
- Он шо - совсем уже дурак? - возмутился Вовчик. - А ну дай я.
И Лысёнок решительно забарабанил в дверь.
- Зи святом вас! - вдруг заорал он. - З Риздвом Христовым вас, пан Пож… Пож… - Вовка быстро обернулся к Колобку и спросил: - Як ёго фамилия?