- А впрочем, кое-что знаю. Вот послушай… - И он тихо промолвил несколько слов Суворову, а потом добавил устало: - У меня и без того хлопот полон рот. Один пресловутый Дементий Иванов - он же Пугачев - сколь много беспокойства мне доставляет!
- А что ты так его трепещешь? - усмехнулся Суворов. - Хоть и брат он Пугачу, но ведь ни в чем плохом не был замечен.
- Да что ты, батюшка Александр Васильевич? Острый у тебя ум, а того не постигаешь, что гольтепа казачья немалые чаяния на того Дементия возлагает. По секретному приказу государыни постановлено мне в прямую обязанность следить со всем старанием за казаками и, если потребуется, силой оружия пресекать мятежи и своевольства. Ведь не токмо против турок, но и для устрашения казаков построена крепость Димитрия Ростовского… Позавчера майор Ревякин, коего посылал я за фуражом в станицу Есауловскую, донес, что среди тамошних казаков большое волнение имеется: слухи кто-то распускает, что всех их будут зачислять в солдаты. И вот Ревякин пишет в своем рапорте… - Верзилин вынул из ящика стола бумагу и стал читать: - "Я не знаю, как далее при сих обстоятельствах проявят свои нравы казаки станицы, но имею довольно причин об них сумневаться по их всегдашней привязанности к прежним обычаям и суевериям, а потому более полагаю, что генерально на всех их положиться нельзя и что часть из них присоединится к возможным волнениям".
Комендант собрал кипу бумаг, лежащую на столе, и пожаловался:
- Ты только взгляни, Александр Васильевич, сколь много бумажной дряни, из-за коей я прямо-таки гибну… Я здесь лишь по званию комендант, а на деле скорее чин гражданский. Вот от меня из столицы требуют, - стал читать Верзилин, - "чтобы жители города, при крепости Димитрия Ростовского возникшего, никоим образом не занимались сельским хозяйством, но через приличные способы приводимы были к умножению ремесел и торговли и чтобы время от времени оные возрастали, через что коммерция и доходы государственные умножаться могут". А насчет питейного дела, - даже этим заставляют меня заниматься, - предписывают мне: "Не чинить никаких препятствий откупщику в том, сколько где открыть хочет кабаков, и ничего того, что указанной пользе его принадлежит, не задерживать, но всякое ему, в силу заключенного контракта, оказывать удовольствие". И вот таких бумаг каждый день - десятки, - тяжко вздохнул Верзилин.
- Тут уж ничем помочь не могу тебе… Вижу, захлестывает тебя бурное море волн бумажных, - потрепал Суворов дружески его по плечу. - Пойду к себе, отдохну немного…
Вечером Суворов сидел в своей комнате перед жарко натопленной печкой и говорил Позднееву:
- Ну что ж, Анатолий, доведется, наверное, отдыхать нам всю эту зиму здесь, в Ростове. Просил я Потемкина о другом каком-нибудь назначении по службе строевой, но ответил он, чтоб до весны оставался я тут и отсюда командовал Кубанским корпусом. А что потом станется, кто знает? То ли дадут назначение в дальние гарнизоны и река забвения унесет меня, то ли еще послужу для славы матушки России…
И, глядя на сгорающие в печке поленья, Суворов произнес нараспев, немного приподнятым тоном:
Мое желание: предаться
Всевышнего во всем судьбе,
За счастьем в свете не гоняться,
Искать его в самом себе.
Как хорошо сложил это маститый пиита Державин! Правда, мудро сказано, Анатолий?
Позднеев молча кивнул головой.
- А знаешь, - добавил Суворов с застенчивой усмешкой, - я и сам пробовал в молодости сочинять стихи. Сумарокова себе за образец брал, да что-то не выходили они у меня. Прочитаю, вижу - нет, не то, точно медведь пляшет на листе громыхающем железа, ну, я и порву меленько написанное…
Позднеев с любовью смотрел на продолговатое, в глубоких морщинах, лицо Александра Васильевича, с высоко поднятыми дугами тонких бровей, со складками в уголках насмешливого рта. Это лицо оживлялось большими голубоватыми глазами, полными молодого задора, а теперь задумчивыми, подернутыми дымкой печали. Был он сейчас какой-то совсем домашний, непохожий на боевого генерала - грозу врагов России. Знал Анатолий Михайлович, сколь много при царском дворе завистников и врагов у Суворова из-за прямоты его и едких насмешек над придворными трутнями…
- А что ведомо тебе о крепости Димитрия Ростовского? - спросил неожиданно, как часто он это делал, Суворов.
Помня, как не любит Александр Васильевич "немогузнайства", Позднеев поспешил ответить то немногое, что он успел узнать:
- Крепость заложена в тысяча семьсот шестьдесят первом году и выстроена за два года военным инженером Александром Ивановичем Ригельманом. Это сильнейшая фортеция звездообразной формы, о девяти углах. Имеет девять редутов и еще два на крутых склонах к Дону и Темернику, два полубастиона и один редут - Богатяновский. Гарнизон - четыре полка: Павловский, Тамбовский, Козловский, Коротоякский - 4870 солдат и офицеров, да еще конный Азовский казачий полк - 465 сабель, инженерная команда - 381 человек…
- Довольно. Вижу, что знаешь, - сказал ласково Суворов. - Офицер должен всегда все ведать…
И опять - совсем неожиданно, зорко взглянув на Позднеева:
- А ты, мил-сердечный друг, был знаком в Санкт-Петербурге с некоей зеленоглазой красоткой Ириной Петровной, по мужу Крауфорд?
Позднеев, удобно сидевший в кожаном вольтеровском кресле, вскочил, изумленный, и, слегка побледнев, спросил прерывисто:
- А откуда вам… про то… ведомо?
Суворов, казалось, был доволен, что его слова так сильно взволновали Позднеева. Тонкая усмешка раздвинула уголки его рта. Но взор его оставался пристальным, строговатым:
- Узнал об этом сегодня от Верзилина. Неделю назад посылал он своего провиантмейстера Пятницкого в Таганрог к фирме "Сидней, Джемс и компания", не возьмут ли они на себя поставку муки для гарнизона крепости. Там Пятницкого увидела Ирина Петровна, расспрашивала, несказанно обрадовалась, узнав, что ты сейчас в Ростовской крепости. А почему она в Таганроге, спросишь, - так дело простое… А может быть, и совсем не простое, - добавил, как бы в раздумье, Суворов. - Муж ее, сэр Арчибальд Крауфорд, назначен управляющим Таганрогским отделением фирмы, и жительствует он в Таганроге уже свыше месяца… Ну, а теперь, - повелительно сказал Суворов, - расскажи-ка мне, дружок, обстоятельно и досконально все, что ведомо тебе об Ирине и особливо о ее муженьке - Крауфорде. Да ты садись, что стоишь оторопело, точно я приведения некие вызвал к жизни.
Позднеев послушно сел, с минуту помолчал, преодолевая волнение и собираясь с мыслями, потом начал свой рассказ.
…Служа в Петербурге офицером лейб-гвардии конно-гвардейского полка, Позднеев изредка бывал в доме богача графа Радомского, жена которого, Елена Максимовна, приходилась дальней родственницей Позднееву. Она терпела немало обид от своего мужа, крутого по нраву. У Радомских Позднеев познакомился с гувернанткой их двоих детей - двадцатилетней Ириной Петровной Тихоновой. Она окончила институт благородных девиц. Отец ее, поручик, погиб во время русско-турецкой войны, мать умерла давно. Единственно, кто заботился о ней, - ее тетка, Прасковья Михайловна, вдова сенатского чиновника, но Ирина не хотела быть в тягость старушке, жившей на маленькую пенсию.
Бывавший в гостях у Радомских советник английского посольства в Петербурге сэр Арчибальд Крауфорд, беспечный весельчак и балагур, увлекся Ириной, просил ее выйти за него замуж. Крауфорд был вдвое старше Ирины, любви к нему у нее не было, и она сначала решительно отказала англичанину.
Вскоре после этого Радомских стал навещать Позднеев. С первой же встречи Ирина полюбила молодого офицера. Позднеева тоже влекла к себе эта умная и красивая девушка, но у него в Москве осталась невеста Оленька.
- Погоди немного, подбрось-ка поленьев в печку, - сказал Суворов, поеживаясь. - Не хочу звать вестового.
В трубе завывал ветер - на дворе начиналась вьюга. В печке снова весело заплясал огонь, затрещали поленья, выбрасывая снопы ярких искр. А на двух небольших окнах комнаты видны были другие снопы - причудливо вышитые крепким морозом. Безмолвно в маленькой комнате. Тишина какая-то устоявшаяся, добротная. И даже еле слышный стрекот сверчка и потрескивание дров в печке не нарушают безмолвия, а как-то еще больше оттеняют его.
Анатолий тихо, изредка останавливаясь, словно припоминая позабытое, продолжал свой рассказ.
…Однажды, навестив приболевшую Елену Максимовну и уже направляясь через залу в переднюю, он приостановился у дверей кабинета Радомского, услышав громкий разговор:
- Ни за что!.. Я не отпущу вас!
- Поймите, я никогда не соглашусь быть вашей любовницей.
- Для вас я ничего не пожалею. Пусть это бриллиантовое ожерелье будет залогом.
- Отдайте его более сговорчивой. Негодяй, не касайтесь меня!
Позднеев порывисто распахнул дверь и вывел за руку бледную, заплаканную Ирину. Ирина быстро ушла.
- Недостойно поступаете, сударь! Обижаете сироту! - сурово сказал Анатолий Радомскому.
Полное лицо Радомского побагровело, губы задрожали. Он сделал несколько шагов к Позднееву, хрипло закричал:
- Мальчишка! Вздумал учить меня!..
Тогда Анатолий ударил его по щеке так, что он покачнулся.
На другой день Радомский прислал своих секундантов к Позднееву. На дуэли оба противника были ранены: граф - в правую руку, а Анатолий - в плечо. Дуэль эта, истинная причина которой осталась неизвестной, наделала много шуму в петербургском обществе. Все болтали о Позднееве: и о том, как год назад отпустил он за небольшой выкуп своих крестьян на волю, и о том, что резко отзывался он о "некиих почтенных придворных особах", что будто бы и оскорбил он Радомского именно потому, что граф стал выговаривать этому молодому вольнодумцу за его дерзновенные высказывания и поведение.