Ходит Пушкин по полянке и бормочет под нос:
- С первого щелчка - прыгнул поп до потолка… Хорошо… Со второго щелчка - лишился поп языка… Тоже неплохо… А с третьего щелчка… с третьего щелчка… Ч-чёрт!.. Охереть можно… Что же с третьего щелчка?..
А тут как раз лётчик Потапов к бетонному шоссе подлетел. Да К–А–А-К шмякнется головой об бетон!
ШМЯК!!!
Мозги так и брызнули во все стороны!
Есть! - радостно ёкнуло у Пушкина сердце. И он быстренько записал в блокнотик: "А с третьего щелчка - брызнули мозги у старика!" Затем спрятал блокнот в карман и воскликнул, довольно потирая руки:
- Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!
***
- Всё! - захлопнул я рукопись.
- Для первого раза потянет, - сдержанно похвалил меня писатель Шишигин. - В особенности вам удался образ попа. Я прямо вижу, как от третьего щелчка у него мозги до потолка брызгают.
- Это не я, - сказал я. - Это Пушкин.
- Ну, не скромничайте, не скромничайте, - похлопал меня по плечу великий писатель.
6. Как Порфирий Дормидонтович пошёл на содержание
Однажды Порфирий Дормидонтович женился на принцессе Мванге.
Дело было так.
К нам в страну с официальным визитом прибыла делегация из княжества Гамбия. Возглавляла делегацию принцесса Мванга, дочка тамошнего князя. На одном из дипломатических приёмов все пили кофе с пирожными. Великий писатель стоял неподалёку от принцессы. И вдруг, как это с ним частенько бывало, Порфирий Дормидонтович ни с того ни с сего громко и раскатисто захохотал. А трёх передних зубов у него не было. Их ему ещё в молодости выбил поэт Твардовский в пьяной драке. А новые, конечно, не выросли. Так вот - изо рта великого писателя вылетел большущий кусок пирожного и угодил прямиком в чашку принцессы Мванги… бульк!.. Все растерялись. А дипломаты просто окаменели от страха, ожидая громкого международного скандала. И только один Порфирий Дормидонтович сохранил полное спокойствие. Он, как ни в чём не бывало, окунул волосатые пальцы в кофе принцессы и, выловив свой кусок, снова засунул его в рот.
- Прошу вас, ваше высочество, - вернул он чашку принцессе. - Можете пить спокойно, руки у меня чистые. Я их только что после туалета вымыл.
Мванге так понравилась детская непосредственность великого писателя, что она взяла его в свой мужской гарем. На содержание.
С того дня писатель Шишигин не только писать перестал, но и вообще следить за собой. Ходил как последний бомж: в грязной куртке, мятых штанах и стоптанных ботинках.
- Порфирий Дормидонтович, - не раз и не два говорил я ему, - вы бы себе одежонку какую–нибудь купили.
- А на хера? - искренне удивлялся он. - Я же теперь на содержании.
Раз в год принцесса навещала своего русского мужа. Перед приездом любимой Порфирий Дормидонтович отправлялся на скотобойню и возвращался оттуда с большим куском парного мяса.
- Марфа ест только сырую пищу, - объяснял он.
"Марфа" - так он ласково называл принцессу Мвангу. Она его звала - Порфиша.
По приезде Марфа, ну то есть принцесса Мванга, румянила чёрные щёки, надевала русский сарафан, а на голову напяливала кокошник. И в таком виде вплывала в кабинет Шишигина, словно пава.
Порфирий Дормидонтович, как всегда, не писал, а валялся на диване.
- Барин, а барин, - обращалась к нему принцесса, сверкая белыми зубами.
- Ну чё тебе, Марфа? - лениво отзывался Шишигин.
- А ни–чё, - задорно отвечала принцесса. - Чё прикажете.
Ну и Порфирий Дормидонтович приказывал всё, что ему в данный момент взбредёт на ум.
Например:
- Почеши пятки.
Или:
- Покажи жопу.
Мванга всё это беспрекословно выполняла. Понимая, что она в России, а не у себя в Африке. А в каждой избушке свои погремушки.
Потом великий писатель брал в руки балалайку и начинал неумело тренькать, а принцесса, коверкая великий и могучий русский язык, принималась петь частушки:
Хорошо в родном краю,
Да бывают сложности.
Посидеть бы на хую,
Да нет такой возможности.
Вот такая меж ними была любовя.
7. Как я прочёл главврачу своё замечательное стихотворение
Однажды я шёл по больничному коридору. А навстречу мне попался главврач. С похмелья.
- Валерий Михалыч, - окликнул он меня.
- Я вас слушаю.
- Это вы делали операцию этой, как её… больной Филимоновой?
- Да, я.
(Здесь надо сказать, что хоть я и работал в больнице кочегаром, но все операции, как правило, приходилось делать мне. Потому что штатные хирурги, так же, как и мы с Порфирием Дормидонтовичем, регулярно пили водку и играли в карты… Привезут, бывало, больного на каталке в операционную - а хирурга нет. Валяется, пьяный, у себя в кабинете. Бегут, конечно, ко мне в котельную. Так мол и так, Валерий Михалыч, выручайте… Ну, сходишь, разумеется, сделаешь операцию…)
- А наркоз вы Филимоновой давали? - продолжает спрашивать главврач.
- Ну а как же без наркоза, - отвечаю.
- А из какого баллона вы ей наркоз давали? Из красного или из синего?
- Да я уж и не помню, - морщу я лоб. - Вроде из синего… А, нет!.. Из красного! А в чём собственно дело?
- Валерий Михалыч, - проникновенно говорит главврач. - Я вас уже не первый раз прошу запомнить: в красном баллоне - углекислый газ; а кислород находится - в синем баллоне… Нет, я, конечно, понимаю, вы - человек творческий и всё такое. Но неужели это так трудно запомнить?
- Мда-а, - тяну я смущённо. - Что ж теперь делать–то?
- Ну а что теперь сделаешь, - разводит руками главврач. - Проехали, как говорится. Но на будущее будьте, пожалуйста, повнимательнее. Мы ведь имеем дело с самым драгоценным - с человеческой жизнью. Нам ошибаться никак нельзя.
- Да я понимаю, - со вздохом отвечаю я. - Новое стихотворение в голову полезло - вот и перепутал баллоны, будь они неладны.
Главврач дружески потрепал меня по плечу.
- Ладно, ладно, не расстраивайтесь. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Пойдёмте лучше пивка попьём. Заодно и стишок свой новый прочтёте.
Мы пошли пить пиво… И я прочёл свой новый стишок:
Пушкин - это русский поэт.
Курица - это домашняя птица.
Если тебе тридцать лет -
Значит, пора жениться.
Старость - это кораблекрушение.
Жизнь - это ад.
Человек человеку друг,
А также товарищ и брат.
Крысы умеют плавать,
но не умеют летать.
Южная страна - это Италия.
Ненормативная лексика - это "блядь".
И так далее…
- Классно! - восхитился главврач. - За такое стихотворение не жалко и жизнь отдать!
- Что Филимонова и сделала, - напомнил я.
8. Как я спас русскую культуру
Однажды я зашёл в гости к Порфирию Дормидонтовичу. Мы, как обычно, выпили водки и сели играть в карты. Наигравшись, мы отправились в кафе. Пожрать.
Кассирша, увидев великого писателя так близко, да ещё живьём, вся напряглась от волнения.
- Не напрягайтесь так, - улыбнулся ей Порфирий Дормидонтович, - а то у вас резинка в трусах лопнет.
Я быстро полез в сумку за тетрадкой, чтобы записать великое изречение великого писателя. Но тут мой взгляд остановился на шикарной даме.
Дама осторожно несла поднос, заставленный всевозможной едой. Чего на нём только не было: борщ, котлеты с макаронами, винегрет с селедкой, три компота…
И вот что значит русский человек - действия его непредсказуемы! Как говорил другой великий писатель, Фёдор Михайлович: русский человек, бывает, с миллионом мимо себя пропустит, а бывает, за копейку зарежет.
Как бес в меня вселился, честное слово!.. Я подскочил к шикарной даме и, резко вскинув ногу, ударил носком ботинка о дно подноса.
Шикарная дама, конечно же, не ожидала подобного сюрприза. Поднос опрокинулся ей в лицо и на грудь: и борщ, и котлеты с макаронами, и три компота. Не говоря уже о винегрете с селедкой.
- Вот это по–нашему! - раскатисто захохотал Порфирий Дормидонтович. - По–писательски!
Дама секунду стояла вся ошеломлённая.
- Да… вы что? - наконец обрела она дар речи.
- А что такое? - спрашиваю я с простодушным выражением лица.
Мало того, что шикарная дама была вся красная от борща, она ещё и от злости побагровела.
- Сволочь! - кричит. - Подонок! Негодяй!
- Послушайте, дама, - сказал я негромко и спокойно, как и подобает интеллигентному человеку в такой ситуации. - Вы же не меня оскорбляете своими грязными ругательствами. Вы себя - поймите! - себя оскорбляете. Своё человеческое достоинство. Мне стыдно за вас.
И я гордо - гордо! - вышел на улицу.
А на улице стояла глубокая осень. Светило, но не грело солнце. Деревья были одеты в багряные наряды. Короче: унылая пора - очей очарованье…
Вслед за мной вышел Порфирий Дормидонтович.
- Валерий Михалыч, - опустил он на мои плечи свои натруженные писательские руки. - Вы знаете, я думал, что русская культура умерла, но, глядя на вас, я понял - это не так.
И великий писатель троекратно поцеловал меня в губы.