Дом корабельщиков отличен форштевнем, выпирающим из фронтона. Ниже лоснятся, извиваются тела существ подводного царства. Дом галантерейщиков охраняет лиса, дом корпорации лучников - волчица. Дом голубя, дом павлина, дом летучего оленя…
Никто не скажет точно, какие предки у этих зданий, как глубоки их древние каменные корневища. Наверно, под мостовой смешались с почвой остатки поселения бельгов - кельтского племени, упоминаемого в записках Юлия Цезаря.
Только через тысячу лет поселение стало городом, цветущим и знатным. Совершили это превращение ремесленники, основавшие свои мастерские на вилке торговых дорог - от Кельна и от Парижа к морю.
Это они: ткачи, кузнецы, корабельщики - фламандцы и валлоны - создали Брюссель и всю Бельгию, метко прозванную страной городов. Так рано и так бурно развилось здесь ремесло.
Улицы-щели, не знающие солнца, выходят на Большую площадь. Жилища мастеровых темны, убоги, но гильдии богаты, товары известны всей Европе. Чертоги ремесел на площади словно усеяны шедеврами - теми изделиями, которыми добывалось звание мастера.
Большая площадь - шедевр нескольких поколений.
И вот что еще поражает - постройки здесь возведены в пору непрерывных сражений. В Брабанте и на землях голландцев новый класс раньше, чем где бы то ни было, вышел из пеленок. Зато и война, начатая им, была здесь, быть может, самой трудной. Брюссель, Гент, Брюгге, Турнэ обучали Европу колотить феодалов. Еще в 1302 году простолюдины разгромили отборную рать французских рыцарей. Но короли, графы снова и снова грозили отнять городские вольности, обратить ремесленников в своих крепостных.
Все это ясно видишь, стоя на Большой площади. Вряд ли есть место в столице, во всей стране, где так внятен голос истории.
В XVI веке пришел новый враг - испанские завоеватели. Мы знаем, какой могучий народный гнев они вызвали.
На Большой площади, во дворце, - покои наместника короля Филиппа. Это герцог Альба. Фанатически усердный слуга деспота, он гордится тем, что погубил больше ста тысяч людей. Палачи орудуют и под окнами дворца. На железных остриях торчат головы казненных патриотов, Эгмонта и Горна.
Враги презрительно называют повстанцев нищими бродягами.
Друзья! Они кричат: "Вы босяки,
вы гезы!"
Что ж, будем гезами! У нас, у босяков,
В сердцах - огонь, в руках - железо
У босяков!
Кажется, сама Большая площадь говорит нам это, как некогда Эмилю Верхарну. Замечательный бельгийский поэт часто бродил здесь, прислушиваясь к былому.
Ярость гезов, оставшуюся здесь в воздухе, вдыхал Шарль де Костер. Видишь Тиля Уленшпигеля, которого де Костер поставил во главе гезов. Потрясенный зрелищем казней, уходит с площади Тиль и произносит, обращаясь к другу Ламме:
- Слава тем, кто с мужественным сердцем готовит меч для грядущих черных дней.
Почему в северных провинциях, голландских, восстание победило, а здесь задохнулось?
Там феодализм был слабее, тут сильнее. Родовитая знать - не иноземная, а местная, - хоть и не раз была бита, но сохранила огромные поместья. Вся земля принадлежала сеньорам и монастырям, по-прежнему владела умами католическая церковь. Новому классу тут было теснее. Новая вера Лютера и Кальвина не утвердилась.
Вельможи испугались гезов и, за немногими исключениями, встали на сторону короля Филиппа. Горожане не смогли привлечь в свои ряды крестьян. Богатые купцы, владельцы мануфактур, предпочли в такой обстановке соглашение с противником. Испанские наместники удержались. Но вскоре Мадрид сам выпустил из рук южные провинции. Испания одряхлела, соседи на востоке крепли, Брюссель с Брабантом, Фландрией, Люксембургом отошли по договору к Австрии.
Столетие спустя, громя австрийцев, на Большую площадь вступили гренадеры Наполеона. Известна фраза, брошенная как-то императором: "Вся эта страна не что иное, как наносы песка из французских рек".
Но вот указы Наполеона сорваны пиками русских казаков, двигавшихся к Парижу.
Монархи-победители, собравшиеся на Венском конгрессе, перекраивают карту Европы. Недолговечная империя Наполеона рухнула, разобрана по частям. Все земли фламандцев и валлонов предоставлены Голландии.
Мнением народа Конгресс не интересовался. А между тем от Антверпена до Арденн люди сознавали свою общность, жаждали независимости. Правда, язык Фландрии почти тот же, что в Амстердаме. Но Фландрия - страна католическая, религия, исторические судьбы отделили ее от голландцев. В разросшихся городах валлоны и фламандцы трудились бок о бок, там с давних пор складывалась бельгийская нация.
Лишь в 1830 году, в горячие августовские дни, увидела Большая площадь рождение нового государства. Полетели со стен голландские гербы, бежали голландские часовые.
- Да здравствует независимая Бельгия! - кричали брюссельцы.
Сейчас уже не дознаться, кто первый вспомнил тогда, в пылу мятежа, древних бельгов, храбро сражавшихся против римлян.
Так появилась Бельгия.
Наступил мир. И надолго… Франко-прусская война стороной обошла Бельгию. Но угроза на западе росла. В нашем веке Большую площадь топтали войска немецкого кайзера и, наконец, гитлеровцы.
С болью представляешь себе флаг со свастикой над этой площадью, над святыней нации. Солдат в грязно-зеленых мундирах. Гестаповские мотоциклы…
По праву принадлежит Большой площади звание участницы Сопротивления. Нет, не только потому, что и здесь прятали и распространяли боевые листки, печатавшиеся во множестве. Площадь, где песней восставших гезов застыла башня Ратуши, внушала людям стойкость. Где вечная красота, там воздух бессмертия, и люди приходили сюда дышать им.
Дитя Брюсселя
От Большой площади совсем недалеко до угла улиц Дубовой и Банной, где стоит знаменитый Маннекен Пис. Это все еще старый центр Брюсселя, о современности напомнит лишь автомат с жевательными резинками, прибитый к стене, да машина щегольской марки, заплутавшая в сумятице кривых улочек и брезгливо фыркающая на подъеме. Сюда не проникает шум городских магистралей, и поэтому вы сперва уловите звон воды, а потом уже заметите малыша, пускающего струйку. Он стоит в нише голенький, выпятив к вам свой полненький бронзовый животик, усердно занятый своим неотложным делом. Вот уже триста лет, как звенит струйка.
Скульптор, придумавший этот озорной фонтан, вряд ли предвидел будущее дитяти.
В близком соседстве с ним, на старых домах, водружены статуэтки девы Марии и святых, но ни одно из этих изваяний не пользуется и сотой долей того почета, какое досталось Маннекену Пису.
Рассказывают, что отцом шалунишки был один из графов Брабанта. Враги обступили его замок, охранявший дорогу на Брюссель. Защитники теряли надежду отбиться, когда из внутренних покоев выбежала нянька. Опять рассердил ее малыш, намочил кроватку. "Маннекен пист!" - крикнула она графу по-фламандски. Воины расхохотались - до того это было неожиданно, трогательно, неуместно. И, смеясь, со свежими силами, возглашая "Маннекен пист!", кинулись в бой и взломали осаду. Так - утверждает легенда - Маннекен спас Брюссель.
Никто, впрочем, не поручится, что скульптор знал эту легенду. Ее могли сочинить и позднее, в оправдание дерзкой скульптуры. Да, именно дерзкой, почти кощунственной.
Фанатики проклинали озорника, грозили разбить. Но его взяли под защиту тысячи горожан. Пусть льет свою струйку, пусть издевается над ханжами.
Легче погасить бунт, чем погасить смех. А здесь, в Брюсселе, хлесткий галльский юмор соединился с суровой насмешливостью фламандцев. Люди смеялись, читая о похождениях Гаргантюа и Пантагрюэля - героев француза Рабле, бичевавшего святош, крючкотворов, обманщиков в рясах. Смеялись над "Похвалой глупости" - язвительной сатирой Эразма Роттердамского, отца гуманистов. Он сам жил некоторое время в брюссельском пригороде Андерлехт.
Нет, ни огонь, ни пытки, ни бедствия непрерывных войн не могли отучить людей смеяться.
Однако я, может быть, слишком серьезно представляю читателям Маннекена Писа - бронзового малыша. И напрасно называю при этом имена великих. Что такое Маннекен Пис? Пустячок, уличная шутка!
Да, шутка!