Совсем особое отношение у писателя к крестьянам. Воспоминания о сельской жизни, где люди живут общими интересами, как одна большая семья, хотя бы и недружная, будили в его душе тоску по потерянному раю. Эта жизнь в его глазах неизмеримо выше жизни городской с ее "безымянными улицами", безликими домами, где люди живут рядом, не зная друг друга. Его крестьяне, попав в город, чувствуют себя несчастными, вырванными из родной почвы. Сельские романы и рассказы Эме - это отнюдь не идиллии, автор не идеализирует крестьян; но, показывая их смешные и неприглядные стороны, он в то же время любуется их здравым смыслом, привязанностью к земле, их медлительностью, лукавством и здоровой чувственностью.
Люди, близко знавшие Марселя Эме, говорят о его душевной деликатности, застенчивой мягкости, тщательно скрываемой за ширмой насмешки. Они проскальзывают и в его произведениях, часто с парадоксальным, даже смешным оттенком, у персонажей, от которых этого меньше всего ожидаешь. Так, в рассказе "Жосс" автор сперва обстоятельно лепит непривлекательную фигуру грубого, даже жестокого солдафона, чтобы тем неожиданнее озарить ее затаенной нежностью к маленькому мальчику. Есть у Эме рассказ "Фабрика" (опубликован посмертно), в котором автор открыто скорбит о судьбе погибшего от непосильной работы ребенка.
Эме больше всего претили всякого рода духовная косность и нетерпимость, навязывание официальной морали, все высокопарное, претендующее на величие. Перед читателем его новелл проходит вереница уродливых, смехотворных и жалких фигур. Вот обломки французской аристократии, еще сохранившие веру в свою "голубую кровь" ("Помолвка"). Вот новые хозяева-капиталисты, доводящие до парадокса свои псевдодемократические устремления ("Назад"). Вот люди, облеченные властью, большой и малой, от крупных начальников до жандармов, которые в глазах автора служат олицетворением должностной тупости; для наглядности он сталкивает их со сверхъестественными существами - феями, кентаврами ("При лунном свете", "Помолвка"), которым они пытаются задавать анкетные вопросы. Вот дельцы от религии, живущие спекуляцией на людских суевериях ("Улица Святого Сульпиция").
А его сатира на судейское сословие в пьесе "Чужая голова" (1952) была настолько резкой, что писателя хотели арестовать за клевету. И роман "Мельница на Сурдине" (1936) вызвал неудовольствие главным образом потому, что в нем буржуазная мораль была выставлена в очень уж неприглядном виде; почтенные горожане пытались скрыть скандальную истину, предпочитая обвинить заведомо невиновного бродягу.
Где лицемерие и самодовольная важность распускаются особенно пышным цветом, как не у хрестоматийного мещанина, обывателя, мелкого буржуа? Образ его давно зафиксирован во французской литературе - вспомним хотя бы новеллы Мопассана, Доде, Ренара и многих других. В рассказе Эме "Ключ под циновкой" лицемерная мораль честного отца семейства вступает в конфликт с его непреодолимой алчностью и приводит к фарсовой развязке. В рассказе "Две жертвы" тот же (или почти тот же) добродетельный отец, узнав, что его сын обольстил двух девушек, не разрешает ему жениться ни на одной из них - якобы "в наказание", а на деле - чтобы устроить ему более выгодный брак.
В таких случаях присущая Эме повествовательная невозмутимость, которая заставляет нас верить в невозможное, служит и усилению иронии, маскируя ее мнимой авторской солидарностью с персонажами. Для этого часто используется несобственно прямая речь, как, например, рассуждения о выходном костюме в "Трости". Или писатель употребляет как бы от себя высокопарные эпитеты, не вяжущиеся с ничтожными фактами ("важное событие", "неслыханное оскорбление" и т. д.). Присутствие насмешливого, а подчас и "лицемерного" автора входит в стилистику комической новеллы. У Эме это присутствие скрыто очень тщательно, и тем действенней оно сказывается.
Смех Эме разнообразен: в основном он сатирический и целенаправленный. Но есть и смех ради смеха, когда писатель, ошеломляя нас каскадом неожиданных комических черточек, сам искренне радуется своим выдумкам. А бывает, что смех Эме становится жутковатым и жестким. В 1956 году был издан альбом карикатур художника Сине под заглавием: "Плачевные песни без слов Сине с ужасающими подробностями и с предисловием Марселя Эме". В этом предисловии Эме говорит, что он сперва наотрез отказался его писать, но потом, поглядев рисунки, согласился, невзирая на занятость. Что же привлекло его в этих карикатурах? То, что художник беззастенчиво смеется над вещами мрачными и даже трагическими, если в них есть элемент нелепости. Надпись на обложке альбома гласила, что художник, автор альбома, высмеивает высокопарность, излишнюю серьезность и показные добрые чувства - то есть все то, что было особенно противно и Марселю Эме. Сама природа смеха Сине была близка ему, в его рассказах трагический гротеск тоже, случалось, превращался в фарс и смех снимал ужас, обнажая всю нелепость самой ситуации. Так в рассказе "Три случая из уголовной хроники" двое женоубийц, спасаясь в лесу от правосудия и оплакивая свою горькую судьбу, толкнувшую их, таких добрых и хороших, по их собственному мнению, людей, на преступление, встречают еще одного беглеца и принимают его за собрата по несчастью, но узнав, что тот не убил жену, застав ее на месте преступления, хотят расправиться с ним; однако убивают друг друга, а обманутый муж спешит домой: "и с тех пор он не уставал благодарить судьбу, наградившую его женой с голосом сирены и верным другом с огненно-рыжей бородой".
В ряде рассказов Эме, написанных во время и после войны, как и в романах, колорит сгущается, юмор мрачнеет. Повествование в рассказе "Равнодушный" ведется от лица юноши, который попал в тюрьму и, выйдя оттуда, нанялся в убийцы к уголовникам, будто бы в надежде испытать острые чувства. Но что бы ни говорил герой рассказа, каким бы циником ни представлялся, читателю ясно, что перед ним трагически одинокий, очень молодой человек, утративший в силу внешних обстоятельств нравственные критерии и лишь спасающийся за маской "равнодушного". Смех Эме здесь страшен, как страшно само изображение парижского дна времен оккупации.
Сатира всегда хорошо уживается с эксцентрической фантастикой. Она преувеличивает и заостряет житейские ситуации и, перенося их в нереальный план, показывает, к чему они могли бы привести, если бы развивались беспрепятственно. Любовь к эксцентрическим выдумкам сближает Эме с Льюисом Кэрроллом, автором "Алисы в стране чудес". Славу Марселю Эме создали его фантастические рассказы. С ними тесно связаны "Сказки Кота" ("Contes du chat perche") - точнее, сказки кота, сидящего на дереве. Ветка прищемила лапу коту, Эме его освободил, и в благодарность кот рассказал ему сказки, а Эме записал их для своей внучки, а заодно и для "всех детей в возрасте от четырех до семидесяти пяти". Но, кроме того, это игра слов, ибо chat perche - это разновидность игры в пятнашки. Никакого кота в ней нет, как нет черепахи в английском блюде "фальшивая черепаха", а между тем она выступает как персонаж "Алисы в стране чудес" Льюиса Кэрролла. Эме тоже любил жонглировать словами. Сказки Эме писал всю жизнь. Они издавались сборниками: "Красные сказки Кота", "Голубые сказки Кота", "Другие сказки Кота" и т. д.; выпускались и поодиночке в роскошных изданиях, с иллюстрациями выдающихся художников, в том числе Натана Альтмана. В 1939 году "Сказки" получили премию Шантеклер.
Маленький принц Антуана де Сент-Экзюпери говорил: "Взрослые люди очень странные". Слова эти оправдываются и всеми "Сказками Кота", в них взрослым противостоят не одни дети, но дети и животные. Дети в сказках Эме - это две девочки-школьницы, живущие на ферме, взрослые - их родители. В этих сказках почти нигде не встречаются слова "отец" или "мать", и родители говорят всегда вместе и действуют вдвоем, как какое-то языческое божество, пожирающее и детей, и животных: первых - фигурально, вторых - буквально. Для родителей животные - это только пища, а дети видят в них живых существ, с индивидуальными характерами. Символичен эпизод, когда девочки, желая спасти поросенка, которого собираются зарезать, натыкаются на хижину, где все наоборот; хозяин-боров грозится наказать ленивого парня-работника ("Сарыч и Поросенок"). "Не ешьте его", - молят девочки, но оказывается, что хозяин и не собирается его съесть, он возмущен таким предположением. Да нет, он только лишит парня сладкого на неделю, да и то его доброе сердце не выдержит. И девочкам становится стыдно. Потому что и они уже заражены "взрослым", обывательским отношением к жизни. Старшая вразумляет младшую: "Свиньи для того и созданы, чтобы их ели… Быть добрым к животным очень хорошо, но не надо преувеличивать". А когда они стали бранить волка за то, что он пожирает ягнят, тот резонно ответил: "Вы же их едите". И девочкам опять стало стыдно ("Волк"). А вот петух желает умереть "естественной" смертью, то есть попасть на сковородку, потому что такова участь всех петухов! Тут уже просвечивает социальный смысл - психология существа порабощенного и смирившегося со своей судьбой.