- Надо сказать, - любезно признала Полли, - что он прекрасно сохранился. Он ещё совсем красавчик, или щёголь, или денди, как это называлось во времена его молодости.
- У него было чуть что не пятнадцать жён, - сказала Нора.
В эту минуту Хьюго Брокл набрался храбрости и представился девушкам.
- Вы, наверно, меня не помните? Мы были знакомы, когда нас возили в детских колясочках. - Как глупо это звучало! Он густо покраснел.
Третья и лучшая картина из серии "Купальщицы" Джона Бидлэйка висела над камином в столовой Тэнтемаунт-Хауса. Это была весёлая и радостная картина, светлая по тонам, чистая и яркая по колориту. Восемь полных купальщиц с жемчужной кожей расположились в воде и на берегах речки, образуя телами нечто вроде гирлянды, замыкавшейся сверху листвой дерева. Внутри этого кольца перламутровой плоти (потому что их лица были только смеющейся плотью: никакой намёк на духовность не мешал созерцать гармонию красивых форм) виднелся бледно-яркий пейзаж - нежно-круглые холмы и облака.
Держа тарелку в руках и жуя сандвичи с икрой, старик Бидлэйк рассматривал своё собственное произведение. Восхищение, смешанное с грустью, овладело им.
- Хорошо, - сказал он. - Удивительно хорошо. Обратите внимание на композицию. Полная гармония частей без всякого намёка на повторение или на искусственность сочетаний. - О других мыслях и чувствах, которые картина вызвала в его сознании, он промолчал: их было слишком много, и они были слишком путаны; трудно было выразить их словами. А самое главное - слишком печальны; ему не хотелось задерживаться на них. Он протянул руку и потрогал буфет: настоящее красное дерево. - Посмотрите на фигуру справа, с поднятыми руками. - Он нарочно говорил о технической стороне, чтобы подавить, отогнать нежеланные мысли. - Видите, как она уравновешивает ту большую, нагнувшуюся фигуру слева. Как длинный рычаг, подымающий большую тяжесть.
Но фигура с поднятыми руками была Дженни Смит, красивейшая из всех его натурщиц. Воплощение красоты, воплощение глупости и вульгарности. Богиня - пока она была обнажена и молчала или когда её принуждали к молчанию поцелуями; но, Боже, когда она открывала рот, когда она надевала свои платья, свои ужасающие шляпы! Он вспомнил, как он взял её с собой в Париж. Через неделю её пришлось отослать назад. "Тебе следует ходить в наморднике, Дженни, - сказал он, и Дженни разревелась. - Тебе не следовало ехать в Париж, - продолжал он. - В Париже слишком много солнца, слишком много огней. В следующий раз мы отправимся на Шпицберген. Зимой. Ночь продолжается там шесть месяцев".
От этих слов она заревела ещё громче.
В этой девушке таились неисчерпаемые богатства красоты и чувственности. Потом она стала пить и совсем опустилась. Она попрошайничала и пропивала милостыню. В конце концов то, что осталось от неё, умерло. Но настоящая Дженни сохранилась здесь, на полотне, - её поднятые руки, её ясно очерченные грудные мышцы, приподнимавшие её маленькие груди. То, что осталось от Джона Бидлэйка, от того Джона Бидлэйка, что жил двадцать пять лет назад, тоже было в картине. Другой Джон Бидлэйк, призрак прежнего, созерцал свою картину. Скоро и этот Бидлэйк перестанет существовать. Да и настоящий ли это Бидлэйк? Разве опухшая от пьянства женщина, которая умерла, была настоящей Дженни? Настоящая Дженни живёт среди жемчужных купальщиц. А настоящий Бидлэйк, их творец, продолжает жить в своих творениях.
- Хорошо, - повторил он с горечью, заканчивая разбор. И лицо его, смотревшее на картину, было грустным. - Но в конце концов, - добавил он после небольшого молчания, разражаясь деланным смехом, - в конце концов все, что я пишу, хорошо, чертовски хорошо. - Он бросал вызов тупоумным критикам, усматривавшим в его последних вещах упадок творческих сил, он бросал вызов собственному прошлому, времени и старости, вызов настоящему Бидлэйку, который писал настоящую Дженни и поцелуями принуждал её к молчанию.
- Конечно, хорошо, - сказала Люси, а про себя подумала: почему последние вещи старика так плохи? Последняя выставка являла жалкое зрелище. Сам он выглядит сравнительно молодым. Хотя, конечно, решила она, посмотрев на него, он очень постарел за последние месяцы.
- Конечно, - повторил он. - Ничего иного не скажешь.
- Должна признаться, однако, - добавила Люси, чтобы переменить тему, - что мне ваша картина всегда казалась оскорбительной.
- Оскорбительной?
- Да, для женщин. Неужели мы, по-вашему, действительно такие безнадёжные дуры, какими вы нас изображаете?
- Да, неужели мы, по-вашему, действительно такие? - вступил в разговор чей-то голос. Голос был громкий и выразительный, слова вылетали порывисто, резко, как будто выталкиваемые давлением эмоций сквозь узкое отверстие.
Люси и Джон Бидлэйк обернулись и увидели миссис Беттертон, массивную, в темно-сером платье; её руки, подумал Бидлэйк, похожи на ляжки, а завитые каштановые волосы в сочетании с мясистыми щеками и тройным подбородком казались до смешного короткими. Её вздёрнутый нос, бывший таким очаровательным в те дни, когда они вместе катались верхом - он на вороном коне, а она на гнедом, - теперь выглядел нелепо и до крайности неуместно на этом пожилом лице. Настоящий Бидлэйк ездил с ней верхом незадолго до того, как он написал купальщиц. Она говорила об искусстве с наивной серьёзностью школьницы; эта серьёзность казалась ему забавной к очаровательной. Он вспомнил, как излечил её от страсти к Берн-Джонсу ; к сожалению, излечить её от пагубной склонности к добродетели ему так и не удалось. Теперь она обращалась к нему с прежней серьёзностью, и тон её был сентиментально-многозначительным, как у того, кто вспоминает старое время и не прочь обменяться мыслями и воспоминаниями. Бидлэйку пришлось делать вид, что встреча с ней после стольких лет доставляет ему удовольствие. Удивительное дело, подумал он, пожимая ей руку, как это он ухитрился все эти годы не встречаться с ней: он говорил с ней не больше трех-четырех раз за все эти четверть века, превратившие Мэри Беттертон в memento mori .
- Дорогая миссис Беттертон! - воскликнул он. - Как я рад! - Но ему плохо удалось скрыть своё отвращение. А когда она назвала его по имени: "А теперь, Джон, отвечайте нам на вопрос" - и положила руку на плечо Люси, словно та тоже присоединилась к её просьбе, старый Бидлэйк просто возмутился. Фамильярность со стороны memento mori невыносима. Он её проучит. Тема прекрасно подходила для этого: она вызывала на нелюбезный ответ. Мэри Беттертон была особа с претензиями на интеллектуальность и постоянно твердила о душе. Вспомнив это, старик Бидлэйк объявил, что он никогда не встречал женщины, обладавшей чем-нибудь достойным внимания, если не считать ног и фигуры. "А некоторые женщины, - добавил он многозначительно, - не обладают даже этими необходимыми качествами". Конечно, у многих женщин интересные лица; но это ничего не значит. У ищеек, напомнил он, вид такой, точно они учёные юристы; быки, пережёвывающие жвачку, производят такое впечатление, точно они размышляют над философскими проблемами; богомол выглядит так, точно он молится. Но наружность во всех этих случаях обманчива. То же и с женщинами. Он решил написать купальщиц не только без одежд, но и без масок; наделить их лицами, являющимися продолжением их прекрасных тел, а не лживыми символами несуществующей духовности. Это казалось ему более реалистичным, более соответствующим истине. По мере того как он говорил, к нему возвращалось хорошее настроение; неприязнь к Мэри Беттертон проходила. Когда человек чувствует себя бодро, memento mori перестаёт напоминать ему о смерти.
- Вы неисправимы, Джон, - снисходительно сказала миссис Беттертон. Она с улыбкой обратилась к Люси: - Но он сам не верит ни одному своему слову.
- Я думаю, что он, наоборот, говорит вполне серьёзно, - возразила Люси. - Я заметила, что те мужчины, которые больше всего любят женщин, относятся к ним с наибольшим презрением.
Бидлэйк расхохотался.
- Потому что они знают женщин лучше, чем кто бы то ни было.
- А может быть, потому, что они больше, чем кто бы то ни было, чувствуют нашу силу.
- Уверяю вас, - настаивала миссис Беттертон, - он шутит. Я знала его раньше, чем вы родились, дорогая.
Весёлость исчезла с лица Джона. Memento mori снова оскалилось из-за расплывающегося лица Мэри Беттертон.
- Может быть, тогда он был другим, - сказала Люси. - Вероятно, он заразился цинизмом от молодого поколения. Наше общество опасно, дядя Джон. Будьте осторожны.
Это был один из любимых коньков миссис Беттертон. Та немедленно поскакала на нем во весь опор.
- Все дело в воспитании, - заявила она. - Детей воспитывают теперь ужасно нелепо. Ничего удивительного, что они вырастают циниками. - Она говорила красноречиво. - Детям слишком рано позволяют слишком многое. Они пресыщаются развлечениями, привыкают ко всем удовольствиям с пелёнок. Я до восемнадцати лет ни разу не была в театре, - гордо заявила она.
- Бедняжка!
- Я хожу в театр с шести лет, - сказала Люси.
- А танцы! - ораторствовала миссис Беттертон. - Бал в день открытия охоты - какое это было событие! Потому что он бывал только раз в год. - Она процитировала Шекспира:
Нам праздники, столь редкие в году ,
Несут с собой тем большее веселье.
И редко расположены в ряду
Других камней алмазы ожерелья. -
А теперь они нанизаны, как жемчужины на нитке.
- К тому же поддельные, - сказала Люси.