В одном из них - самом раскрепощенном и могучем полном человеке с неожиданно изящной пластикой жеста, которой почти всегда обладают очень сильные и богатые лакеи, способные мгновенно изменять ход мыслей своих господ, - Михаил Сергеевич Поляков с радостью ближайшего родственника узнал своего ЗАКАЗАННОГО КЛИЕНТА!
Слава те Господи, хоть не придется теперь разыскивать его после концерта в потной толпе…
Но этот высоченный, мощный и уверенный в своей непотопляемости, веселый и, наверное, очень остроумный тип, стоящий сейчас за державными креслицами, вдруг словно что-то почуял!
Неожиданно для собеседников он прервал себя на полуслове и стал тревожно оглядываться.
"Все как всегда…" - подумал Поляков.
За несколько мгновений до "исполнения" в голове даже самого легкомысленного и беспечного "приговоренного" возникало непонятное, неясное, бесконтрольное чувство опасности и обреченности. Эти ощущения почти никогда не успевали перейти в состояние истерической паники: мгновенная смерть настигала "Клиента" уже на первом этапе - внезапном ощущении боязни ЧЕГО-ТО…
Еще никогда никто из "крестничков" Михаила Сергеевича не успевал понять: что же его так встревожило?…
От того места, где сидел Поляков вместе с вице-консульской четой, до центральной правительственной ложи с "объектом" было всего метров тридцать - не больше.
"Ну что?… Будем прощаться, малыш?" - мысленно спросил Поляков у высокого толстого весельчака.
И подумал о том, что вторую половину гонорара он теперь должен будет получить не позднее послезавтрашнего дня. Сегодня у нас воскресенье, завтра понедельник, послезавтра вторник. Прекрасно! Потому что уже со среды Михаилу Сергеевичу Полякову предстояли очень крупные платежи.
Несмотря на удушающую жару небольшого зальчика, переполненного взмокшим и уже изнуренным народом, Михаил Сергеевич, как всегда перед исполнением заказа, почувствовал острую головную боль, легкий озноб, услышал усиливающийся звон в ушах, а затем все существо Полякова на долю секунды должно было сковать состояние самой настоящей каталепсии, за время которой мозг Полякова полностью подчинится сиюсекундному неотвратимому желанию и даже ему самому непонятным образом сконцентрирует в себе дикую, фантастической силы разрушительную Энергию!
И почти без паузы, будто по приказу неведомой Высшей Силы, должен был последовать чудовищной мощности четкий прицельный энергетический выброс, после которого моментально исчезала головная боль, а… человек, в которого Поляков направлял свой удар, начинал падать УЖЕ МЕРТВЫМ. Его сердце останавливалось мгновенно, на полувздохе, и никакая самая скорая помощь в мире во главе даже с гениальным стариком Дебейки, никакие инъекции, никакие дефибрилляторы, изрыгающие спасительные шесть тысяч вольт, уже никогда не могли вернуть этого человека к жизни…
Но вместо того чтобы усиливающийся звон в ушах маэстро Полякова достиг бы той нестерпимости, когда за самой высокой нотой последовал бы убийственный "разряд", Михаил Сергеевич вдруг совсем рядом почувствовал запах прелестных и нежных духов, ощутил ласковую теплоту женского плеча, и от этого звон в ушах стал слабеть, а секунду спустя он даже смог услышать тихий шепот Веты - жены русского вице-консула:
- …мы с Димой неделю были дома, в Москве. Наш Филлип-дылдочка, выше папы на полголовы, - на втором курсе МГИМО, живет там один. Бардак, каких свет не видел! Грязи - вагон! Ну я возьми и устрой глобалку. И нашла старые детские книжки нашего Филлипка… Притомилась, села на кухне, сообразила полстаканчика кампари и давай разглядывать эти книжки. Прихлебываю, а сама думаю: "Господи, да какие же мы уже старые…" И так жалко себя стало! Чуть не расплакалась. А потом гляжу, на нескольких, самых растрепанных, напечатано специальным детским почерком: "Картинки рисовал Мика Поляков". И картинки - просто прелесть! Это ведь вы, да, Михал Сергеич? "Мика Поляков" - это были вы?…
"Черт с ним, пусть поживет еще минут двадцать…" - подумал Поляков о своем "Клиенте".
И увидел, как тот вдруг замотал головой, словно пытался стряхнуть с себя кошмарное видение. А потом туг же (он был явно очень сильным человеком!) снова включился в разговор в глубине ложи. Но уже без жестикуляции и веселья.
- Вы меня слышите, Михал Сергеич? - шептала Вета, с преувеличенным вниманием глядя на сцену.
Полякрв судорожно передохнул, слегка пришел в себя, помолчал и ответил:
- Слышу.
- Так это вы были - "Мика"?
- Да.
***
- Мика! В десять лет человек уже должен отвечать за свои поступки!!! - Разъяренный голос мамы прогремел еще из коридора.
Мика вздрогнул от неожиданности, но в мгновение ока совершил несколько отточенных, тренированных движений - он моментально сбросил в специально приоткрытый ящик своего письменного стола томик Лове Де Кувре "Любовные приключения кавалера Фоблаза", коленкой в цыпках и ссадинах задвинул ящик, а со стола тут же стянул на себя подготовленный вот для таких пожарных случаев огромный верещагинский альбом "Отечественная война 1812 года"…
Чем и прикрыл свою порочно торчащую десятилетнюю пипку, молниеносно вскакивавшую на дыбы, как только Мика прикасался к "…кавалеру Фоблазу", или брал в руки сомовскую "Большую маркизу", или начинал разглядывать тончайшие рисунки Бердслея.
Воспаляющий воображение текст Де Кувре, откровенно эротические иллюстрации похождений Фоблаза, изящные, волнующие картинки Сомова сводили Мику с ума, сердце билось гулко и очень быстро, а в голове вспыхивали дикие, бесстыдные, фантастические, ужасные видения обнаженных и полуодетых знакомых девочек, маминых подруг, домработницы Клары… И он, десятилетний Мика Поляков, делал с ними ЭТО!.. Как кавалер Фоблаз!.. Как арцыбашевский Санин, книжку про которого Мика спер в отцовской библиотеке… Он совершал с ними все, что подсказывало ему горячечное воспаленное воображение, рожденное неизведанным, но неукротимым мальчишечьим желанием!..
А потом наступали постыдная апатия, мучительные головные боли, сонливость и гадливое отношение к самому себе.
… Мама - рыжая, статная и очень красивая мама - ворвалась в детскую в распахнутой шубке из коричневой каракульчи, прыгая на одной ноге. Один фетровый бот она уже успела надеть, второй еще держала в руке. Скорее всего известие, которое потребовало немедленного материнского воспитательного участия, застало ее именно посредине процесса натягивания фетровых бот.
- Только что звонил Рувим Соломонович!.. Ты меня слышишь?! - крикнула мама и для устрашения ляпнула по краю стола своим фетровым ботом.
Мика отшатнулся, на всякий случай сотворил лицом испуг, что было, прямо скажем, несложно, ибо мама могла и по загривку треснуть, и, не вставая со стула, заныл с искусственно приблатнённой хрипотцой:
- Чё я сделал-то, мам?!
И "чё", и хрипотца, и приблатненность были неотьемлемой частью двора, улицы, школы, спортзала…
Несмотря на своих ленинградско-светскую маму и папу-режиссера, Мика Поляков никогда не был исключением во всеобщем мальчишеском сословии.
- Где ты шлялся вчера вечером?! Где деньги, которые я велела тебе передать Рувиму Соломоновичу за три последних занятия?! Отвечай немедленно!..
Ну, с "немедленными" ответами у Мики никогда не было проблем.
- Мамочка, мусенька, миленькая!.. Я не хотел тебя огорчать… Я как только потерял эти проклятые пятнадцать рублей, так сразу и решил не идти к Рувиму Соломоновичу…
- Господи! - завопила мама и плюхнулась на диван, пытаясь натянуть второй фетровый бот. - Бьешься изо всех сил, стараешься обучить ребенка музыке… Ты же воспитываешься в интеллигентной семье! Папа говорит на трех языках! В доме бывают известнейшие люди страны - писатели, поэты, актеры, сценаристы, орденоносцы!!! О черт подери!.. Где деньги?!
- Потерял, - тихо повторил Мика.
Теперь его уже ничто не могло заставить признаться в том, что вчера вечером, когда он должен был идти на "урок фортепьяно" в огромную нищую коммунальную квартиру, где проживал одинокий, старый, неопрятный и очень бедный тапер из кинотеатра "Титан", и передать ему пятнадцать рублей за последние три занятия, он вместе с еще одним учеником Рувима Соломоновича - тихим Борей Хаскиным - сначала прожрали пять рублей на Литейном в магазине "Восточных сладостей", потом купили пачку "Казбека", накурились до одури, а потом, на углу Невского и Екатерининского канала, в подвальчике "Горячие напитки", оставшиеся шесть с полтиной пропили в самом прямом смысле этого слова: надрались горячего грога с корицей.
Почему им, десятилетним, продали этот грог - одному Богу было известно.
После чего Борю Хаскина полчаса выворачивало наизнанку в какой-то темной подворотне, а Мика Поляков стоял над ним, взатяжку курил "Казбек" и покровительственно рассказывал Борьке, как он и сам блевал, когда впервые попробовал этот грог.
- Привыкнешь, старик, - небрежно и свысока сказал Мика.
Но тут Мику и самого бурно и неудержимо вырвало.
Мика мужественно утерся рукавом, закурил новую "казбечину" и не нашел ничего лучшего, как сказать несчастному Боре Хаскину:
- Вот суки!.. Корицы, наверное, переложили, бляди!
- Где деньги, я тебя спрашиваю?!
- Потерял, чесслово, мам!.. Ну клянусь тебе!
- Детская колония по тебе буквально рыдает!!! - прокричала мама.
Но Мика уже учуял, что скандал на излете, и сразу же занял наступательную позицию:
- Я вообще больше к нему не пойду!
- Ээттто еще почему? - снова взъярилась мама.
- Не скажу…
- Нет, скажешь!
Ну конечно, сейчас Мика скажет маме… Это был старый, испытанный прием - обязательно признаться в каком-нибудь пустяке, и тогда более опасные вопросы можно было оставить без ответа.