* * *
– Рита, батюшки! Ну ничего себе!..
Люся смотрела на меня так, словно я появилась не через дверь, заранее предупредив, а влетела в форточку на метле или вывалилась из дымохода.
– Ты о чем?
– Класс! Я такого даже не ожидала…
Неужели она уже знает о журнале? Тогда чего прикидывалась по телефону: "Эклеры, булочки со сливками…"
– Ри-и-та! Ты – майор?!
Тьфу ты, Господи! Я только сейчас поняла, что стою перед Люськой в форме.
– Ты же знаешь, что я – следователь.
– Знаю. Но – форма, звезды. Вот это да!
На самом деле форму я ношу очень редко, благо нам не запрещают ходить "по гражданке". Но сегодня утром, перед работой, заезжала к отцу. А отец – полковник милиции Альберт Иванович Лаппа – к форме относится со стариковским пиететом и не понимает, как милиционер может носить "эти лямочки-рюшечки".
Отец с мамой развелись рано, когда мне было восемь. И при разводе я досталась отцу. Мама – аккомпаниатор из бывшего "Ленконцерта" – не очень переживала по этому поводу: она мнила себя крупным деятелем культуры, артисткой с большой буквы, вечно моталась по провинциальным гастролям, и до меня ей было дела мало. Из детства остались воспоминания: запах пудры, когда она прижималась ко мне щекой при редких встречах, вечные заламывания рук ("Ах, у меня мигрень!"), раздоры с отцом ("И кто поймет нас, людей искусства!").
С отцом было хорошо. Он не проверял уроки: "Ритка, ты взрослый парень, сама должна понимать, что учиться – надо". Не загонял рано домой, потому как сам приходил поздно. А если не приходил, то звонил: "Не пугайся: луна – не страшная, а за портьерами – никого нет". А иногда притаскивал домой весь свой отдел. Какие детективные истории я знаю с детства!..
Не удивительно, что я стала следователем. А от мамы получила в наследство музыкальный слух. До пианино дело не дошло, но на гитаре научилась играть сама. Просто однажды провела рукой по струнам, и вдруг зазвучала песня, папина любимая: "Растаял в далеком тумане Рыбачий…"
Мама после этого сходила замуж, но сейчас живет одна. К пенсии ее вдруг обуяла страсть к активной воспитательной деятельности, и она теперь периодически достает меня своими нравоучениями. Суть которых в основном сводится к тому, что мы с отцом – неблагодарные люди, она потратила на нас свои лучшие годы, а могла бы сделать сольную карьеру, ездила бы, как некоторые, по заграницам, а не прозябала в нищете на грошовую пенсию. После каждого такого звонка я начинаю пересчитывать сторублевки в кошельке. Их там, как всегда, оказывается мало, но я выгребаю все и везу матушке. Она забирает с обиженным видом: "И что прикажешь мне на эти деньги купить? Крупы перловой? Вот, вырастила дочь…"
После очередного внепланового заезда к матери я, как правило, звоню отцу: "Пап, у тебя когда зарплата?" Он начинает хихикать: "Что, Эмма опять все подчистила? Ладно, приезжай: нам с Оскаром много не надо".
Оскар – это самая умная в мире немецкая овчарка.
Вот и сегодня утром я заезжала к отцу за тысячей рублей (от которой у меня – увы! – уже почти ничего не осталось). Отсюда и выгляжу я сегодня по полной форме – то есть в форме с погонами.
Я прошла четким шагом на Люсину кухню, чтобы сунуть пирожные в холодильник, по пути отметив, что у таких женщин, как Пчелкина, и кухни – соответствующие: с веселенькими занавесками, с фиалками в горшках на подоконнике. Села на табуретку, закурила и швырнула на стол журнал:
– Ты только будь спокойна…
Люся уставилась на обложку и застыла. Я внимательно следила за выражением ее лица. И без того румяные щеки подруги порозовели еще больше, глаза округлились. Она так долго не отрывала глаз от обложки, что я уже начала злиться.
– Ну, как? – я затянулась сигаретой и вдруг поймала себя на мысли, что очень боюсь того момента, когда Люся, наконец, поднимет на меня глаза. Она все-таки их подняла:
– Р-и-та. А ты… зачем это сделала? Из-за денег? Мать твою! Прямо приклеилась к обложке!
– Да ты журнал-то открой! Там, где постеры. Только спокойно…
Люся в недоумении раскрыла журнал. На первом постере, как я помнила, была она – в полный рост. Я отошла к форточке, став к Люсе спиной. Пусть насладится зрелищем.
Прошла минута, другая… Огонь сигареты дошел до фильтра и неприятно обжег пальцы.
За спиной раздавались странные звуки. Вздыхает? Истерично всхлипывает?
Я осторожно обернулась.
Люся правой рукой – уже, наверное, по двадцатому разу – перелистывала страницы постера с нашей обнаженкой, а левой доставала последнее пирожное (я так и не донесла коробку до холодильника). Пальцы, рот, щеки – все было в шоколадных крошках и креме. Причем последний кусок заварного теста она просто заталкивала в рот пальцами.
Меня передернуло:
– Ты что делаешь? Тебя же сейчас вырвет…
Наконец Люсечка подняла на меня свои фиалковые глаза (такой цвет – оттого что на свои цветы каждый день смотрит?):
– Извини, Рита, когда мне плохо, мне нужно много сладкого.
– Тебе плохо? О, Господи, зачем ты столько съела? Тебе очень плохо?
– А тебе – хорошо? – тихо спросила Люся и, наконец, заплакала.
* * *
– Хватит! – рявкнула я через полчаса, обессиленная вразумлениями и уговорами. – В конце концов я тоже в этом журнале, причем на обложке. Костя твой перебесится, а если бросит – туда ему и дорога. А вот как с работой будем разбираться? Мне теперь хоть в управлении не появляйся. У Кати, это я точно знаю, уже сегодня будут проблемы в школе.
– А девчонки знают? – всхлипнула Люся.
– Откуда? Что они – порножурналы покупают?
– Так нужно же срочно предупредить! – наконец пришла в себя Пчелкина. – Может, все вместе что-нибудь придумаем?
– Хоть бы версия какая – откуда эта гадость? – вздохнула я.
– Ясно откуда – с кастинга.
– Но кто посмел?
Мы, не сговариваясь, схватили записные книжки и сели обзванивать девчонок по мобильникам.
– Вау! У Люси – день рождения? – зачирикала Ника.
– Одеваться в любое или как на Пасху? – уточнила Маша.
* * *
За Люсю я уже не переживала: та свое отплакала. Как поведет себя оставшаяся пятерка?
Заплакала единственная – маленькая Оля:
– Что я маме скажу? Как объясню?
Роза долго и хмуро рассматривала фотографии, потом тяжко вздохнула, вытащила из сумочки фляжку, сделала глоток:
– Да-а. Казанские братки меня за это по головке не погладят…
– "Казанские"? Это которые "тамбовские"? – уточнила Маша.
– При чем тут "тамбовские"? Я братьев имела в виду – родственников. Город такой есть – Казань. Откуда я родом.
– Ой, девочки, – всплеснула руками Маша. – А у нас в деревне случай был – одна в подоле принесла…
– И что такого? – насторожилась Оля.
– Так от нее вся деревня отвернулась. Но это, – вздохнула Маша, кивнув на журнал, – по-моему, еще хуже…
– Дай глотнуть, – решительно протянула руку к Розиной фляге Катя. – Боже, какая гадость! Что это?
– Текила. Кактусовая водка. Лично мне помогает, – Роза сделала еще глоток.
– От чего? – удивилась Катя.
– От всего.
– Знаете, девчонки, – сказала Ника, еще раз пролистав свой экземпляр (каждой как раз досталось по журналу) – а я думаю: все это – классно! Такая реклама! Люди деньги предлагают, чтобы на обложку или на постер попасть, а тут – за бесплатно. Лично я думаю, – сладко потянулась она, – меня теперь замучают приглашениями в дорогие ночные клубы.
– Тебя сначала из этого выгонят, – желчно заметила Роза. – Не каждому директору понравится, что его танцовщица в таком виде в порножурнале печатается. За клиентов ведь, наверное, борьба идет…
– Ты думаешь, выгонят? – расстроилась Ника.
– Нас всех выгонят, – отрезала я. – Поганой метлой.
– А меня и выгонять не надо. Я сама не смогу в свой класс войти, – печально подвела черту Катя Розова.
– А что делать будешь? – спросила Оля.
– Не знаю… Может, в какой-нибудь частный детсад устроиться? Если до него, конечно, слухи не дойдут: ведь у меня потребуют характеристику с предыдущего места работы.
– Да… – протянула Роза. – Рите легче всего. Может в какое-нибудь сыскное бюро устроиться. Или собственное создать.
– Ага – "мисс Марпл и К". Знаешь, у нас в стране частный сыск не очень-то приветствуется. Можно и на статью напороться…
– Ну, я, наверное, так бухгалтером и останусь. Только места предыдущего очень жаль – мне такого больше не найти, – вздохнула Люся.
– А мне что – опять в деревню возвращаться? – скривилась Маша. – Хвосты коровам вязать, навоз ботами месить? Господи, да легче руки на себя наложить, – хлюпнула она носом.
– Ой, мамочки! – снова заплакала Оля. – Что же я маме-то скажу?..