- Это мой сын Левий и его друг Джошуа. Сегодня они поступают ко мне в ученики. Еще совсем мальчишки, - как бы извиняясь, прибавил он.
Юстус подошел, быстро глянул на меня и надолго уставился на Джошуа.
- Я тебя знаю, парнишка. Я тебя уже где-то видел.
- Похороны в Яфии, - быстро сказал я. Мои глаза просто прилипли к короткому мечу с осиной талией, что висел на поясе центуриона.
- Не-ет, - протянул центурион, как бы шаря в памяти. - Не в Яфии. Я видел это лицо на картинке.
- Не может быть, - сказал отец. - Нам вера запрещает изображать человеческие формы.
Юстус сердито посмотрел на него:
- Я знаком с примитивными поверьями твоего народа, Алфей. Но парнишка мне все равно известен.
Джошуа, задрав голову, с непроницаемым выражением таращился на центуриона.
- Так тебе, значит, рабов жалко, малец? Ты бы освободил их, если б смог?
Джош кивнул:
- Освободил бы. Дух человека должен принадлежать человеку, чтобы его можно было посвятить Господу.
- Знаешь, лет восемьдесят назад был один раб, и он говорил примерно то же самое. Собрал против Рима войско рабов, разбил две наши армии, захватил все территории к югу от столицы. Эту историю теперь должен знать каждый римский солдат.
- Почему? И что было дальше? - спросил я.
- Мы его распяли, - ответил Юстус. - У дороги. И тело его расклевали вороны. А урок, который мы все должны запомнить, - никто не смеет подняться против Рима. И тебе этот урок следует выучить, мальчик. Вместе с ремеслом каменотеса.
Тут к нам подошел еще один римский солдат - простой легионер, без плаща и красного гребня на шлеме. Юстусу он сказал что-то на латыни, посмотрел на Джошуа и замолчал. А потом сказал - по-арамейски, хоть и с сильным акцентом:
- Эй, а я ж этого парнишку на хлебе как-то видал.
- Это не он, - ответил я.
- В самом деле? А как похож.
- Не-а, на хлебе другой парнишка был.
- Это был я, - сказал Джошуа.
Я влепил ему запястьем прямо в лоб, и он брякнулся оземь.
- Не, не он. Этот ненормальный. Извини. Солдат покачал головой и поспешил вслед за командиром.
Я протянул Джошу руку и помог подняться.
- Тебе еще придется научиться врать.
- Правда? Но я чувствую, что я здесь для того, чтобы глаголить истину.
- Ну еще бы. Только не сейчас.
Трудно понять, как я представлял себе работу каменотеса, но вот что наверняка: уже через неделю Джошуа жалел, что не стал плотником. Тесать огромные валуны крохотным зубилом - работа не из легких. Но кто ж знал?
- "Оглядись, ты видишь вокруг деревья? - дразнился Джошуа. - Камни, Джош, камни".
- Трудно лишь потому, что мы толком не понимаем, что делаем. Потом станет легче.
Джошуа посмотрел на моего отца: голый по пояс, тот обтесывал камень величиной с целого осла. Дюжина рабов ждала, когда глыбу можно будет поднять на место. Отец был весь в серой пыли, а между напряженными мышцами по спине и рукам текли темные ручьи пота.
- Алфей, - окликнул его Джошуа, - а когда мы научимся, работать станет проще?
- Легкие забиваются каменной пылью, глаза начинает резать от солнца и крошки из-под зубила. Все силы и саму кровь свою вкладываешь в каменные постройки для римлян, а они отбирают твои заработанные деньги как налоги, чтобы кормить своих солдат, которые приколачивают к крестам твоих собратьев, поскольку те хотят быть свободными. Ты срываешь себе спину, кости скрипят, жена пилит, дети разевают голодные рты, будто птенцы в гнезде. Каждую ночь падаешь без сил в постель, усталый и избитый, молишь Господа, чтобы послал тебе ангела смерти и тот забрал бы тебя во сне, чтоб тебе не пришлось встречать новое утро. Но есть и свои минусы.
- Спасибо, - ответил Джошуа и посмотрел на меня, вопросительно воздев бровь.
- А мне, к примеру, нравится. Я готов камней потесать. Посторонись, Джош, у меня аж зубило горит. Перед нами вся жизнь разлеглась нескончаемым базаром, и я жду не дождусь, когда смогу вкусить всех сластей, что она сует нам прямо в рот.
Джош склонил голову набок, словно очень удивленная собака.
- Из ответа твоего отца я этого не понял.
- Это сарказм, Джош.
- Сарказм?
- От греческого "саркасмос". Кусать губы. Означает, что ты говоришь не то, что думаешь на самом деле, но люди тебя понимают. Изобрел я, назвал Варфоломей.
- Ну, если это назвал деревенский дурачок - штука стоящая, в этом я убежден.
- Вот видишь, ты все понял.
- Что понял?
- Сарказм.
- Да нет же, это я и хотел сказать.
- Ну еще бы.
- И это сарказм?
- Думаю, ирония.
- А какая разница?
- Понятия не имею.
- Так ты сейчас иронизируешь, да?
- Нет. Вообще-то не знаю.
- Может, лучше дурачка спросим?
- Во-от, теперь-то уж точно понял.
- Что?
- Сарказм.
- Шмяк, ты уверен, что тебя сюда не дьявол прислал, чтоб меня злить?
- Фиг знает. И как, у меня получается? Ты злишься?
- Ага. И руки болят от зубила и молотка. - И он дерябнул по зубилу деревянным молотком так, что нас обсыпало градом каменных осколков.
- Может, меня сюда послал Господь, чтобы я убедил тебя стать каменотесом, а тебя бы так достало камни тесать, что ты бы поскорее пошел и сделался Мессией.
Он снова ударил по зубилу, после чего долго отплевывался от каменной крошки.
- Я не умею быть Мессией.
- И что с того? Неделю назад мы не умели тесать камни, а погляди на нас теперь. Как только поймешь, что делаешь, все станет легче.
- Опять иронизируешь?
- Господи, надеюсь, что нет.
Грека, нанявшего моего отца строить дом, мы увидели только месяца через два. Низенький мягкотелый человечек в тоге такой же белой, как у жрецов-левитов, а по краю золотом выткан орнамент из сплетающихся прямоугольников. Грек прибыл на паре колесниц, за которыми своим ходом следовали два раба-прислужника и полдюжины телохранителей - похоже, финикийцев. На паре колесниц - потому что в первой с возничим ехал он сам, а к ней была прицеплена вторая, и в ней стояла десятифутовая мраморная статуя голого мужика. Грек выбрался из повозки и направился прямо к моему отцу. Мы с Джошуа месили раствор, но остановились посмотреть.
- Кумир, - сказал Джошуа.
- Вижу, - сказал я. - Но если уж речь зашла о кумирах, Венера у городских ворот мне больше нравится.
- Нееврейская статуя, - сказал Джошуа.
- Явно нееврейская. - Мужское достоинство статуи, хоть и внушительное, осталось необрезанным.
- Алфей, - сказал грек, - почему ты еще не настелил пол в гимнасии? Я специально привез эту статую, чтобы стояла в гимнасии, а вместо гимнасия только яма в земле.
- Я же тебе говорил - тут грунт непригоден для строительства. Я не могу строить на песке. Пришлось заставить рабов рыть котлован, пока не уткнулись в скальную породу. Теперь котлован нужно завалить камнями и все утрамбовать.
- Но я уже хочу поставить статую, - заныл грек. - Ее мне из самих Афин привезли.
- А ты хочешь, чтобы вокруг твоей драгоценной статуи весь дом обрушился?
- Не смей со мной так разговаривать, еврей. Я тебе хорошо плачу, чтобы ты мне строил.
- Я и строю, притом качественно, а это не значит - на песке. Поэтому убирай свою статую на склад и не мешай мне работать.
- Все равно выгружайте. Эй, рабы, помогите выгрузить мою статую. - Грек обращался к нам с Джошуа. - Все вы, помогайте выгружать. - Он ткнул в рабов, которые с его прибытия только делали вид, что работают: они пока не сообразили, стоит ли им выглядеть частью проекта, которым недоволен заказчик. Все подняли головы с удивленным выражением на лицах: "Кто, я?" - а на всех языках, я заметил, это звучит одинаково.
Рабы сгрудились у колесницы и принялись развязывать веревки. Грек посмотрел на нас с Джошем:
- Вы оглохли, рабы? Помогите им! - Он подскочил к своей колеснице и вырвал у возничего хлыст.
- Они не рабы, - сказал отец. - Это мои подмастерья.
Грек молнией развернулся к нему:
- А мне какое дело? Шевелитесь, сопляки! Ну?
- Нет, - ответил Джошуа.
Мне показалось, что грек сейчас лопнет. Он поднял хлыст.
- Что ты сказал?
- Он сказал - "нет". - Я шагнул к Джошуа.
- Мой народ считает, что статуи - кумиры. Это грех, - сказал отец, и в голосе его звучала паника. - Мальчики просто хранят верность нашему Богу.
- А это - статуя Аполлона, единственного подлинного бога, и они сейчас помогут ее выгрузить, да и ты вместе с ними, или я найду себе другого строителя.
- Нет, - повторил Джошуа. - Мы не станем.
- Во-во, лепрозная банка верблюжьих соплей, - подтвердил я.
Джошуа глянул на меня с отвращением:
- Господи, Шмяк…
- Что, перебор?
Грек завизжал и взмахнул хлыстом. Перед тем как прикрыть голову руками, я успел заметить только, что отец мой кинулся к греку. Я бы принял удар за Джоша, только без глаза оставаться не хотелось. Я уже внутренне съежился, но хлыст меня не ужалил. Раздался глухой стук, потом что-то лязгнуло, а когда я отнял руки от лица, грек уже валялся на спине, вся тога в пыли, и рожа его побагровела от злости. Хлыст вытянулся за ним во всю длину, и на самом кончике утвердился подкованный сапог центуриона Гая Юстуса Галльского. Грек перекатился по земле, уже готовый обрушить весь свой гнев на того, кто посмел остановить его руку, но, увидев римлянина, сник и сделал вид, что его просто одолел кашель.
Один из телохранителей ринулся было на выручку хозяину, но Юстус ткнул в него пальцем: