- Придурок, эти монеты, эти твои даймы - они в этой стране почти ничего не стоят!
- Ты о чем это? Они же похожи на те серебряные динары, которые мы выкопали в Иерусалиме. Они должны стоить целое состояние.
В каком-то смысле он, конечно, был прав. Восстав с его помощью из мертвых, я повел его на кладбище в долине Еннома, и там по-прежнему лежала кровавая плата - тридцать серебряных динаров, под камнем, куда их положил Иуда две тысячи лет назад. Чуть-чуть потускнели, а так - совсем как в тот день, когда я его там застал. И в точности похожие на здешнюю монету, которая называется "дайм" (только на динарах - лик Тиберия, а на этих - какого-то другого кесаря). Динары мы отнесли торговцу древностями в Старом городе (почти не изменившемся с тех пор, как я последний раз по нему ходил, вот только Храм исчез, а на его месте стояли две громадные мечети). Торговец дал нам за динары двадцать тысяч долларов американскими деньгами. На них мы сюда и приехали, а теперь положили у портье в сейф - на дальнейшие расходы. Ангел сказал мне, что даймы должны быть равной с динарами стоимости, и я, как последний дурак, ему поверил.
- Ты должен был меня предупредить, - сказал я ангелу. - Я бы и сам понял, если б вышел отсюда наружу.
- Тебе работу нужно закончить, - сказал ангел. А затем вскочил на ноги и завопил телевизору: - Гнев Господень на твою голову, Стефанос!
- Ты на кого, к чертям собачьим, орешь? Ангел затряс пальцем перед экраном:
- Он подменил младенца Катерины на его злобного близнеца, которого зачал с ее сестрой, пока та была в коме, однако Катерина не сознает сего греховного и злого деяния, поскольку он сменил ему лицо, чтоб походил на менеджера банка, который отказывает мужу Катерины в праве выкупа закладной на его бизнес вследствие просрочки. Если б я не сидел тут с тобой в западне, я бы лично отволок подонка прямо в ад!
Уже несколько дней ангел смотрел по телевизору одни сериалы - попеременно орал в экран и обливался слезами. Даже перестал заглядывать мне через плечо, и я просто пытался не обращать на него внимания, а тут понял вдруг, что происходит.
- Это все понарошку, Разиил.
- Ты это о чем?
- Это же драма. Такие у греков раньше были. Они все - актеры в пьесе.
- О нет, никому не под силу притворяться таким злом.
- Я больше тебе скажу. Человек-Паук и Доктор Осьминог? Тоже понарошку. Персонажи пьесы.
- Ах ты лживый пес!
- Ты б хоть раз из номера вышел да послушал, как настоящие люди разговаривают, кретин ты белобрысый. Сам бы дорубил. Но нет, ты уселся мне на плечо, как дрессированный попугай. Я две тысячи лет назад помер - и то знаю такие вещи.
(По-прежнему надо заглянуть в ту книгу из ящика. Я просто надеялся - такой крохотной надеждой - выцыганить у ангела хоть пять минут одиночества.)
- Ничего ты не знаешь, - ответил Разиил. - В свое время я ровнял с землей целые города.
- Вот я и думаю, а те ли города ты ровнял? Незадача выйдет, если ты снова перепутал?
И тут на экране возникла реклама журнала, обещавшего "заполнить все пробелы" и рассказать всю подноготную обо всех без исключения мыльных операх. Журнал так и назывался: "Дайджест мыльных опер". Глаза ангела расширились. Он схватил трубку и набрал номер портье.
- Что ты делаешь?
- Мне нужна эта книга.
- Попроси, чтобы прислали Хесуса, - сказал я. - Он тебе поможет ее достать.
В первый день работы мы с Джошуа поднялись ни свет ни заря. Встретились у колодца, наполнили водой бурдюки, которые дали нам отцы, а по пути в Сефо-рис позавтракали хлебом и сыром. По ровной дороге - хоть она и была большей частью просто утрамбованной землей - идти было легко. (Если Рим что-то и делал для своих колоний, так это следил за дорогами - войсковыми кровеносными артериями.) Каменистые холмы вокруг розовели, вставало солнце. Я вдруг заметил, что Джош дрожит, будто по его позвоночнику танцует сквознячок.
- Величие Божье - во всем, что мы видим, - сказал он. - Не грех это помнить всегда.
- Я только что ступил в верблюжью лепеху. Завтра надо будет выйти, когда рассветет.
- Я только что понял: потому старуха и не ожила. Я забыл, что не в моей власти оживить ее, а только в Божьей. Я оживил ее неправильно, из самонадеянности, поэтому она умерла вторично.
- Она мне всю сандалию обляпала. Вонять теперь до вечера будет.
- Но может, и потому, что я ее не коснулся. Когда я оживлял других, я всегда их трогал.
- А в Законе что-нибудь сказано о том, что верблюдов надо уводить с дороги, чтобы они в сторонке дела свои делали? Следовало бы сказать. Если и не у Моисея, то по крайней мере у римлян. Ведь если они без задней мысли распинают взбунтовавшегося еврея, за порчу дорог тоже должно быть какое-то наказание. Ты как считаешь? Я не говорю - распинать, но хотя бы хорошенько по сусалам или что-нибудь такое.
- Но с другой стороны: как я мог коснуться трупа, если это запрещено Законом? Мне бы скорбящие просто не дали.
- Может, остановимся, я хоть сандалию почищу? Найди мне палку, а? Там куча здоровая была, с мою голову.
- Шмяк, ты меня не слушаешь.
- Слушаю-слушаю. Знаешь, Джошуа, мне кажется, Закон не для тебя писан. В смысле, ты ж Мессия, правильно? Тебе сам Бог должен велеть то, чего ему хочется, или как?
- Я уже спрашивал, но не было мне ответа.
- Слушай, у тебя все здорово получается. Может, старуха снова жить не захотела, потому что упрямая была. Старики - они все такие. На моего деда целый кувшин воды нужно было вылить, чтоб он проснулся. Попробуй в следующий раз с молодым покойником.
- А если я не Мессия?
- То есть ты не уверен? Тебе что, ангел ничего не сказал? Или ты думаешь, Господь с тобой такие шутки шутит? Знаешь, вряд ли. Я, конечно, Тору знаю не так хорошо, как ты, но не помню, чтобы у Господа было чувство юмора.
Вот - улыбнулся наконец.
- Он же мне дал тебя в лучшие друзья, правда?
- Помог бы мне палку найти, друг.
- Как ты думаешь, из меня каменотес хороший выйдет?
- Главное, чтоб не лучше меня. Мне больше не надо.
- Ты смердишь.
- А я тебе всю дорогу о чем?
- Ты правда считаешь, что я Мэгги нравлюсь?
- Ты каждое утро так будешь? Потому что если да, на работу можешь один ходить.
Врата Сефориса походили на воронку всего человечества. Изнутри к своим полям и рощам текли крестьяне, внутрь - строители и ремесленники, по обочинам дороги торговцы всучивали прохожим товар, а в канавах стонали нищие. Мы с Джошуа остановились у ворот полюбоваться на это столпотворение, и нас чуть не затоптал караван ослов, груженных корзинами с камнем.
Нет, города-то мы и раньше видели. Иерусалим в пятьдесят раз больше Сефориса, и на праздники мы туда часто ходили, но то был еврейский город - самый еврейский город. Сефорис же - римская крепость в Галилее, и едва мы увидели у ворот статую Венеры, сразу поняли - заграница.
Локтем я ткнул Джошуа под ребра:
- Глянь - кумир. - Раньше я никогда не видел, чтобы так изображали человеческие формы.
- Грех, - ответил Джошуа.
- Голая.
- Не смотри.
- Совсем голая.
- Запрещено. Надо уйти отсюда и поискать твоего отца. - Джош поймал меня за рукав и втащил в ворота.
- И как только они такое позволяют? - спросил я. - Наши бы точно снесли.
- А они и сносили - банда зилотов. Мне Иосиф рассказывал. Римляне их поймали и распяли всех вдоль этой дороги.
- Ты не говорил.
- Иосиф не велел.
- А у нее груди было видно.
- Не думай о них.
- Как я могу о них не думать? Я никогда в жизни грудь не видал без прицепленного к ней младенца. А так они, если парами… более дружелюбные, что ли.
- Мы где должны работать?
- Отец велел прийти на западную окраину, и там увидим, где ведутся работы.
- Тогда пошли. - Он по-прежнему тянул меня, низко опустив голову, - точь-в-точь разгневанный мул.
- А как ты думаешь, у Мэгги груди тоже так выглядят?
Отца наняли строить дом для зажиточного грека. Когда мы с Джошем пришли на стройплощадку, отец уже был там - командовал рабами, которые поднимали обтесанный камень на стену. Видимо, я не этого ожидал. Наверное, удивился, что кто-то вдруг станет подчиняться распоряжениям моего отца. Рабами были нубийцы, египтяне, финикийцы, преступники, должники, военнопленные, незаконнорожденные: жилистые грязные люди в одних сандалиях и набедренных повязках. В другой жизни они бы командовали армиями или пировали во дворцах, но тут потели на утреннем холодке и ворочали камни, которые и ослу хребет переломят.
- Они твои рабы? - спросил у моего отца Джошуа. - Я разве богат, Джошуа? Нет, это рабы римлян.
Грек, который будет жить в этом доме, нанял их специально для строительства.
- А почему они делают то, что ты им говоришь? Их же так много. А ты - всего один.
Отец ссутулился.
- Надеюсь, ты никогда не увидишь, что свинчатка на римской плети делает с человеческим телом. А все эти люди видели - и одного взгляда хватает, чтобы подкосить человеческий дух. Я молюсь за них каждый вечер.
- Терпеть не могу римлян, - сказал я.
- Вот как, малец, значит, а? - раздался голос у меня за спиной.
- Привет тебе, центурион, - сказал отец, и глаза у него расширились от ужаса.
Мы с Джошуа обернулись и увидели Юстуса Галльского - центуриона с похорон в Яфии. Теперь он стоял среди рабов.
- Алфей, похоже, ты растишь целый помет зилотов. Отец положил руки нам с Джошуа на плечи: