Ангел речет, что я должен просто сесть и записать свою историю, наплевав на все, что я успел увидеть в этом мире. Ну и как прикажете это делать? За последние три дня тут я узрел больше народу, больше кумиров и чудес, чем за тридцать три года жизни, - ангел же требует, чтобы я на все это наплевал. Ага, способностью к языкам меня одарили, поэтому что бы ни попалось на глаза, я знаю, как оно называется, - а толку-то? Помогло мне в Иерусалиме, что я знал: это "мерседес", а не что-то, перепугал меня так, что я нырнул не куда-то, а в ближайший "мусорный бак"? А потом, когда Разиил меня оттуда выволок и я чуть все ногти себе не сорвал, пытаясь схорониться под крышкой, что полезного дало мне это знание? Если от грома и пламени "Боинга-747" я свернулся в жалкий комочек, только б не разреветься и не запаниковать? Что я - дитё малое, неразумное, кое собственной тени пугается, или действительно двадцать семь лет провел бок о бок с Сыном Божьим?
На том склоне, где поднялся я из праха, ангел рек:
- Узришь ты много странного, но не бойся. Миссия твоя свята, и я буду тебя защищать.
Морда самонадеянная. Знал бы, что он со мной сделает, заехал бы ему еще раз. И поглядите на него - валяется на соседней кровати, смотрит, как по экрану картинки двигаются, лопает какие-то липкие сласти, которые называет "сни-керсами", а я корябаю свою повесть на листиках, что мягче шелка. На них сверху написано "Хайатт Ридженси, Сент-Луис". Слова, слова, слова - миллион миллионов слов кружится у меня в голове, точно ястребы, готовые спикировать на страницу, выпустить когти и разодрать те два слова, что я только и хочу написать: Почему я?
Нас было пятнадцать… ладно, четырнадцать после того, как я повесил Иуду. Так почему же я? Джошуа меня учил не бояться, ибо он всегда будет со мной. Где же ты, друг мой? Зачем ты меня оставил? Здесь бы ты ничего не испугался. Башни и машины, блеск и вонь этого мира не устрашили бы тебя. Прииди, я закажу в номер пиццу. Тебе понравится. Ее приносит слуга, которого зовут Хесус, а ведь он даже не еврей. Ты же любил иронию. Прииди, Джошуа. Ангел говорит, что ты еще будешь с нами, - заодно подержишь, пока я этому воину небесному шею намылю. А там и возрадуемся с пиццей. Разиил прочитал, велит мне прекратить нытье и продолжать повесть. Ему легко говорить - не его же закопали в грязь на последние две тыщи лет. И все равно не дает мне заказывать пиццу, пока не закончу главу. Ладно, подавись…
Я родился во времена Ирода Великого в Галилее, в городишке Назарет. Отец мой Алфей работал каменотесом, а мать Неоминь была одержима бесами. По крайней мере, так я всем рассказывал. Джош, по-моему, считал, что она просто неуживчивая. Мое родовое имя - Левий - происходит от брата Моисея, прародителя племени жрецов; кличка "Шмяк" - из нашего слэнга. Означает такой подзатыльник - мама говорила, что мне с ранних лет не повредит хотя бы один, но ежедневно.
Я вырос под римским владычеством, однако лет до десяти римляне мне особо не попадались. Они в основном сидели в крепости Сефорис в часе ходьбы к северу от Назарета. Там мы с Джошуа и увидели мертвого римского солдата. Но я забегаю вперед. Пока легче допустить, что солдат жив, здоров, счастлив и носит метелку на голове.
В Назарете жили по большинству крестьяне - растили на скалистых склонах за городом виноград и маслины, а в нижних долинах - ячмень и пшеницу. Также водились пастухи - семейства их проживали в деревне, а мужчины и старшие сыновья пасли коз и овец в предгорьях. Жилища складывали из камня, а в нашем доме даже пол был вымощен камнями, хотя у многих вместо них лежала хорошо утоптанная земля.
Я был старшим из трех сыновей, поэтому с шести лет меня готовили к отцовскому ремеслу. Мать давала мне устные уроки - читала Закон и рассказы из Торы на иврите, - а отец брал в синагогу, где старейшины читали Писание. Мой родной язык - арамейский, но к десяти годам я уже читал и говорил на иврите, как большинство взрослых мужчин.
Овладению ивритом и чтению Торы очень помогала моя дружба с Джошуа: пока другие мальчики дразнили овец или развлекались игрой "Лягни хананея", мы с Джошем играли в ребе, и он постоянно упирал, что в церемониях следует придерживаться подлинного иврита. Такие забавы гораздо веселее, чем сейчас может показаться, - во всяком случае, пока мать не поймала нас за попыткой острым камнем сделать обрезание моему младшему брату Симу. Ну и сцену она закатила, доложу я вам. Все мои доводы, что Симу давно пора обновить завет с Господом, похоже, ее не убедили. Она исхлестала меня оливковой розгой до кровавых соплей и на месяц запретила играть с Джошуа. Я уже говорил, что ее одолевали бесы?
В общем и целом, мне кажется, маленькому Симу лишнее обрезание не повредило. Из моих знакомых пацанов только он умел писать за угол. С таким талантом можно неплохо зарабатывать нищенством. Хоть бы спасибо сказал.
Брат называется.
Дети повсюду видят волшебство, ибо ищут его.
Когда мы с Джошуа познакомились, я не знал, что он Спаситель. Да и он сам, по правде говоря, понятия не имел. Я знал только, что он ничего не боится. В племени покоренных воинов, среди народа, который пытался обрести гордость, пресмыкаясь перед Богом и Римом, он выделялся, аки цветик в пустыне. Но, может, только я это и замечал - потому что искал такого. Для всех остальных же он был просто ребенком: те же запросы, те же шансы загнуться в детстве.
Когда я рассказал маме про его трюк с ящеркой, она пощупала мне лоб и отправила на рогожу спать - с миской бульона вместо ужина.
- Слыхала я про мать этого мальчика, - сказала она отцу. - Ходит и всем рассказывает, как беседовала с ангелом Господним. А Эсфири вообще ляпнула, что Сына Божьего родила.
- А ты Эсфирь вразумила?
- Сказала, чтоб осторожнее держалась, не то фарисеи прознают про такую бредятину, и будем мы как пить дать собирать камушки для наказания.
- Так и не стоит повторять, значит. Мужа-то я ее знаю, человек он праведный.
- И такая безумица в жены досталась, что не приведи Господь.
- Бедняжка, - только и сказал отец, отламывая краюху хлеба. Руки у него были огрубелые, что твои рога, квадратные, прямо кувалды, и серые, будто у прокаженного. Все от того, что он по известняку работал. Стоило ему обнять меня, и на спине оставались кровавые ссадины, однако мы с братьями наперегонки бежали к дверям, когда он возвращался по вечерам с работы. Если же подобные увечья наносились во гневе, мы с воплями неслись к материнским юбкам. Каждую ночь я засыпал, и отцовская рука прикрывала меня, точно щитом.
Называется - папа.
- Пошли ящерок давить? - предложил я Джошуа, когда мы снова встретились. Он рисовал что-то палкой в пыли, на меня - ноль внимания. Я затер его рисунок ногой. - Ты знаешь, что у тебя мать чокнутая?
- Это ее отец довел, - грустно ответил он, не поднимая головы.
Я присел рядом:
- А у меня мать иногда по ночам тявкает, как стая диких собак.
- Тоже чокнутая?
- Да нет, утром вроде ничего. Даже поет, когда завтрак готовит.
Джошуа кивнул, видимо успокоившись: безумие лечится.
- Мы раньше в Египте жили, - сообщил он.
- А вот и врешь, это слишком далеко. Дальше Храма. - Дальше Иерусалимского храма я в детстве не бывал. Каждую весну моя семья пускалась в пятидневный поход до Иерусалима - праздновать Песах. Казалось, длится он целую вечность.
- Мы сперва жили тут, потом в Египте, а теперь снова тут живем, - сказал Джошуа. - Поскитались.
- Все равно врешь. До Египта отсюда сорок лет добираться.
- Уже не сорок. Он теперь ближе.
- Так в Торе сказано. Мне аба читал. Народ Израилев скитался по пустыне сорок лет.
- Потерялся, значит, народ Израилев.
- На сорок лет? - засмеялся я. - Народ Израилев, наверное, глупый.
- Мы тоже - народ Израилев.
- Точно?
- Еще бы.
- Меня мама зовет, - сказал я.
- Когда выйдешь, сыгранем в Моисея и фараона?
Ангел мне признался: он хочет спросить у Господа, нельзя ли ему стать Человеком-Пауком. Ангел постоянно смотрит телевизор - даже когда я сплю. Просто одержим этим героем, который сигает с крыш и колошматит демонов. Ангел говорит, зло в наши дни заматерело, не то что прежде, а потому герои нужны помощнее.
Иначе какой пример детям? - вопрошает он. Лично мне кажется, ему просто невтерпеж полетать с небоскребов в красном трико с гульфиком. Да и какой герой может приглянуться этим деткам - с их машинами, медициной и исчезающими расстояниями? (Тот же Разиил: и недели тут не пробыл, а уж готов махнуть Карающий Меч Господень на пояс монтажника-высотника.) В мое время героев было мало, но уж, по крайней мере, настоящие: некоторые из нас даже могли проследить от них свои родословные. Джошуа всегда играл героев - Давида, Навина, Моисея, а я - всяких гадов: фараона, Ахава, Навуходоносора. Если бы всякий раз, когда меня умерщвляли как филистимлянина, я получал шекель… ладно, я вам так скажу: я бы по сию пору на верблюде к игольному ушку и близко не подъехал. Теперь-то я понимаю: Джошуа просто тренировался на того, кем станет.
- Отпусти народ мой, - сказал Джошуа в роли Моисея.
- Валите.
- Нельзя просто говорить "валите".
- Нельзя?
- Нет. Господь ожесточил твое сердце, и ты нас не отпустил.
- А зачем это он так сделал?
- Не знаю. Ожесточил, и все. Ладно: отпусти народ мой.
- Фигу. - Я сложил руки на груди и отвернулся, как человек с ожесточенным сердцем.
- Узри тогда, как превращаю я жезл свой в змея. Ну? Отпусти народ мой!
- Валите.
- Нельзя просто говорить "валите"!
- Почему? У тебя же клево трюк с палкой получился.