- Но там все было не так.
- Ладно. Фигу тебе, Моисей. Народ останется тут. Джошуа помахал палкой у меня перед носом. - Узри, я поражу всю область твою жабами. Они войдут в дом твой, и в спальню твою, и везде поналезут.
- И что?
- И то, что это противно. Отпусти народ мой, фараон.
- Жабы - они прикольные.
- Дохлыми жабами, - пригрозил Моисей. - Я поражу тебя целыми грудами смердящих, вонючих дохлых жаб.
- Ой, в таком случае забирай-ка ты лучше свой народ и валите отсюда. Мне тут все равно пора сфинксов строить и еще кой-чего.
- Черт возьми, Шмяк, там все не так было! Я тебе и другие казни припас.
- Теперь я хочу быть Моисеем.
- Фигушки.
- Это почему?
- Потому что жезл - у меня. - А-а.
Так оно все и шло. Кажется, я не всегда легко велся на то, чтоб играть всяких мерзавцев, но Джошуа изображать героев точно понравилось. Иногда на самые гнусные роли мы вербовали младших братишек. Иуда и Иаков, младшие братья Джоша, изображали у нас целые народы, вроде содомлян у дверей Лотовых.
- Выведи к нам тех двоих ангелов, и мы познаем их.
- Не выведу, - отвечал я в роли Лота (я изображал хорошего парня только потому, что Джошуа хотелось играть двух ангелов), - но вот у меня две дочери, которые вообще никого не знают. Можете с ними познакомиться.
- Давай, - сказал Иуда.
Я распахнул дверь и вывел наружу своих воображаемых дочерей, чтобы они познали содомлян.
- Приятно познакомиться.
- Какая милая встреча.
- Очень приятно.
- ТАМ ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! - заорал Джошуа. - Вы должны ломать дверь, а затем я поражу вас слепотою.
- А потом истребишь наш город? - спросил Иаков.
- Да.
- Тогда мы лучше дочерей Лота познаем.
- Отпусти народ мой, - сказал Иуда. Ему только сравнялось четыре, и он часто путал сюжеты. Особенно любил он играть в Исход: там, когда я вел свое воинство через Красное море в погоню за Моисеем, им с Иаковом нужно было обливать меня водой из кувшинов.
- Все, хватит, - сказал Джошуа. - Иуда, ты - жена Лотова. Иди встань вон туда.
Иуде иногда приходилось изображать жену Лота - вне зависимости от того, во что мы играли.
- Я не хочу быть женой Лотовой.
- Стой и молчи. Соляные столпы не разговаривают.
- Да не хочу я быть девчонкой.
Братьям всегда доставались женские роли. Сестер, которых можно мучить, у меня не было, а Елисаве-та, единственная в то время сестренка Джошуа, еще пешком под стол ходила. Это было до того, как мы познакомились с Магдалиной. Магдалина изменила для нас всё.
Наслушавшись родительских разговоров о безумии Джошевой матери, я часто наблюдал за нею, стараясь уловить какие-нибудь видимые признаки, но она, судя по всему, хлопотала по хозяйству, как прочие матери: опекала малышей, возилась в саду, носила воду и готовила еду. На четвереньках не скакала и пеной не плевалась, как я рассчитывал. Она была моложе многих других матерей - и гораздо моложе своего мужа Иосифа. По меркам нашего времени, тот был вообще старик. Джошуа утверждал, что Иосиф - не настоящий отец ему, но кто настоящий, не говорил. Когда об этом заходила речь, а Мария оказывалась поблизости, она подзывала Джоша и прикладывала палец к губам, чтобы много не болтал:
- Еще не время, Джошуа. Шмяк не поймет.
От одного звука моего имени из ее уст сердце у меня подскакивало. С ранних лет я полюбил мать Джошуа малышовой любовью и потому лелеял фантазии о женитьбе, семье и нашем с ней совместном будущем.
- У тебя же отец старый, а, Джош?
- Да не очень.
- А когда он умрет, твоя мама замуж за его брата выйдет?
- У моего отца нет братьев. А что?
- Да нет, ничего. А каково б тебе было, если бы твой отец был ниже тебя?
- Он выше.
- Но когда он умрет, твоя мама может выйти замуж за дядьку ниже тебя ростом, и он будет твоим отцом. Тебе придется его слушаться.
- Мой отец никогда не умрет. Он вечный.
- Это ты так думаешь. А я думаю, что когда стану взрослым, а твой отец умрет, я возьму твою маму в жены.
Джошуа скорчил такую рожу, будто укусил незрелую фигу:
- Еще чего, Шмяк.
- Ну и что с того, что она чокнутая? Мне нравится ее синяя накидка. И еще как она улыбается. Я буду хорошим папой - я тебя камни тесать научу, а колотить стану, только если будешь наглеть.
- Я лучше с прокаженными пойду играть, чем такое слушать. - И Джошуа зашагал прочь.
- Погоди. Почитай отца своего, Джошуа бар Шмяк. - Мой отец вот так же называл меня полным именем, когда хотел, чтобы до меня что-нибудь дошло. - Разве не по слову Моисееву ты должен меня почитать?
Маленький Джошуа на ходу развернулся ко мне:
- Мое имя - не Джошуа бар Шмяк, да и не Джошуа бар Иосиф, вообще-то. Меня зовут Джошуа бар Иегова!
Я огляделся: никто нас не слышал? Мне вовсе не улыбалось, если моего единственного сына (а Иуду с Иаковом я планировал продать в рабство) забьют камнями за поминание имени Господа всуе.
- Не говори больше так, Джош. Я не стану жениться на твоей матери.
- Конечно, не станешь.
- Прости меня.
- Я тебя прощаю.
- Из нее получится отличная наложница.
Не позволяйте никому вешать себе лапшу на уши, мол, Князь Мира ни разу никого не ударил. В те первые дни, пока он еще не стал тем, кем станет, Джошуа давал мне в нос, причем не раз и не два. Тогда это случилось впервые.
Мария же оставалась моей единственной любовью, пока я не увидел Магдалину.
Если назарене и считали мать Джошуа чокнутой, то вслух об этом не говорили - из уважения к мужу ее Иосифу. А он был сведущ в Законе, Пророках и Псалмах; кроме того, почти все жены назарейские ужин своим мужьям подавали в его гладких мисках из оливкового дерева. Был он справедлив, силен и мудр. Поговаривали, что некогда Иосиф был ессеем - суровым еврейским аскетом, из тех, что следят только за своим носом, никогда не женятся и не стригутся, - но к ним на толковища он не ходил и, в отличие от них, не утратил способности улыбаться.
В те ранние годы я встречал Иосифа нечасто: он постоянно работал в Сефорисе - что-то строил для тамошних римлян, греков и земельных евреев. Но всякий год, когда подходил Шавуот, Иосиф оставлял работу в крепости и сидел дома - резал деревянные миски и ложки в дар Храму. В Праздник жатвы традиция велела отдавать жрецам первых ягнят, первое зерно и первые плоды. Даже первых сыновей, родившихся в этом году, посвящали Храму - либо обещали, что они подрастут и пойдут туда работать, либо откупались деньгами. Ремесленники, вроде моего отца и Иосифа, могли дарить то, что сделают сами, и мой отец иногда делал ступки с пестиками для жертвоприношения, а иногда откладывал десятую часть монетами. Некоторые на Шавуот специально ходили в Иерусалим, но поскольку выпадал праздник лишь на пятидесятый день после Песаха, многие семьи не могли себе позволить такое паломничество и жертвы приносили нашей скромной деревенской синагоге.
Несколько недель до праздника Иосиф сидел у дома в тени навеса, который сам же выстроил, и ковырялся в сучковатых оливковых деревяшках теслом и стамеской, а мы играли у его ног. На Иосифе была одна туника - прямоугольный кусок ткани с дыркой для головы посередине, перехваченный поясом так, что рукава доходили до локтей, а подол - до коленей.
- Наверное, в этом году я должен отдать Храму своего первенца, а, Джошуа? Неужели тебе не хочется драить алтарь после жертвоприношений? - И он сам себе ухмыльнулся, не отрываясь от работы. - Ты же знаешь, я им первенца задолжал. Когда ты родился, на Праздник первых плодов мы были в Египте.
Мысль о том, что придется возиться с кровью, Джоша явно приводила в ужас, - прямо скажем, как и любого еврейского мальчугана.
- Отдай им лучше Иакова, аба, он - твой первенец. Иосиф искоса глянул на меня - как я отреагирую.
Я, конечно, дернулся - но лишь из-за того, что размышлял о собственном первородстве и надеялся, что мой отец с Иосифом тут не спелись.
- Иаков - второй сын. Жрецам вторые сыновья не нужны. Придется тебе.
Перед тем как ответить, Джошуа посмотрел на меня, затем - на отца. И улыбнулся.
- Но, аба, если ты умрешь, кто же тогда будет заботиться о матери? Я ведь буду в Храме.
- Кто-нибудь позаботится, - ответил я. - Можешь не сомневаться.
- Я еще долго не умру. - Иосиф подергал себя за седую бороду. - Борода седеет, но жизнь во мне еще бурлит.
- Не будь так самонадеян, аба, - сказал Джошуа. Иосиф выронил миску, над которой трудился, и уставился в свои ладони.
- Бегите-ка лучше поиграйте, - наконец сказал он, и голос его звучал чуть громче шепота.
Джошуа встал и пошел со двора. А мне хотелось обнять старика: я никогда раньше не видел, чтобы взрослый чего-нибудь боялся, и потому перепугался сам.
- Тебе помочь? - спросил я, кивая на незаконченную миску, так и оставшуюся лежать на коленях Иосифа.
- Ступай к Джошуа. Ему нужен друг, который сделает его человеком. А уж потом я смогу сделать из него мужчину.