- Рота, зарядить винтовки… Курок. На плечо! Шагом марш…
Дроздовцы направили стопы к Манычу. Вдоль северного берега реки наступал 4-й конный корпус генерала Шатилова. Правее, пыля по Царицынскому тракту, скакали кубанцы генерала Покровского. В тылу противника реяли аэропланы.
Тугой раскат грома озвучил орудийный залп. Манычская грязь в огне и грохоте поднялась чёрными, дымными столбами. Лопнула в небе шрапнель, надулись облачка разрывов.
Шатиловские части с ходу атаковали Бараниковскую переправу и овладели окопами - красные сдавались сотнями.
Горская дивизия полковника Гревса первой переправилась за Маныч, следом грузной трусцой устремился 3-й Офицерский. Колонны шли под залпами, шли не в ногу, без строя, теснясь друг к другу, тяжело звякая амуницией. Лица дроздовцев были темны, залиты потом, напряглись вилки жил на лбах, расстегнуты рубахи у ворота. Пулемёты красных стреляли по голове колонны, где шагал Авинов. Вдруг Кирилл почувствовал тупой удар по лицу. Непроизвольно схватился рукой - царапина. Пулемёты били вёрст с четырёх, на пределе, когда пули теряют силу на излёте.
- Во, едрёна-зелёна, - хмыкнул Исаев, - и пуля не берёт!
Полковник Жебрак поднялся на стременах и закричал Петерсу:
- Почему ваша рота идёт не в ногу?
Мимо пронёсся на "форде" генерал Дроздовский, мелькнуло его тонкое, гордое лицо, блеснуло пенсне. И тут же сорвался гром огня, пронёсся над клёпаными балками моста, обдал запахом сгоревшего кордита.
- В ногу, в ногу! - повысил голос Евгений Борисович. - Подсчитать ногу, рота! Раз-два! Раз-два!
И вот уже весь полк с силой отбивает ногу, всё твёрже, всё ровней.
Кирилл перешёл Маныч, в лицо пахнул запах сырой земли. Окопы!
По соседству, похлопывая стеком по пыльному сапогу, с травинкой в зубах, шагал невысокий, черноволосый, румяный капитан Иванов-Седьмой - простецкая армейщина.
- Коня, бгатец, - сказал он ординарцу, и тот подвёл… боевую клячу, старого, костлявого Росинанта.
Авинов не удержался.
- Капитан! - крикнул он. - Это какой же-с породы ваш резвый скакун?
- Дворняга хороших кровей! - хохотнул Петерс.
- Я быстгых коней не люблю, я не кавалегия, - ответил Иванов с достоинством и улыбнулся: - Я пехотный офицег!
- Господа офицеры! - бодро крикнул Жебрак. - За мной, в атаку! Ура! - и поскакал с ординарцами вперёд.
Вскочив на своего одра, капитан Иванов скомандовал, красуясь:
- Четвёгтая гота, с Богом, в атаку!
Дроздовцы одним ударом смяли красноармейцев - те дружно вбивали винтовки прикладами вверх в копаную землю, и поднимали руки, крича: "Мы мобилизованные!"
Кубанцы генерала Покровского заняли хутора Безуглова, части генералов Шатилова и Улагая подошли на две версты к станице Великокняжеской.
Неожиданно далеко вправо забухали орудия. Прискакал казак, крича, что со стороны Ельмута в охват правого фланга Добрармии подходят большие конные лавы противника - это спешил на выручку своим кавалерийский корпус "товарища" Думенко, двинутый усиленными переходами со станции Ремонтной.
Астраханская дивизия, потеряв убитыми и ранеными всех командиров полков, дрогнула под натиском красных, поддалась. Ряды астраханцев заколебались, заметались - и побежали.
Наперерез ослушникам и трусам стронулась, понеслась широким разливом Атаманская дивизия - атаманцы на скаку секли бежавших четырёххвостками.
Аэропланные отряды полковника Ткачёва бомбили кавалерию Думенки, щедро опорожняли целые ящики увесистых "стрелок", падавших с высоты - и протыкавших насквозь всадников вместе со скакунами.
- По кавалерии… пальба батальоном!
- Вторая рота, пли!
- Третья рота…
- Четвёгтая…
Двумя часами позже дроздовцы вошли в станицу.
- Ишь, как уделали, ироды… - проворчал Исаев, хмуро поглядывая на Великокняжескую, обрамлённую траурным кантом окопов, на пару церквушек, рябых от шрапнели, на перерытые воронками улицы, на пожарища, из чёрной гари которых вставали закопченные печи, будто памятники могильные. На площади торчали виселицы - это Врангель велел вздёрнуть мародёров из Горской дивизии. А ты не кради!
Станица была оставлена красными - Ворошилов с Егоровым поспешно отступали, уводя свои потрёпанные армии. Это был отчаянный драп вдоль железной дороги - тянувшийся рядом с путями тракт был сплошь забит брошенной артиллерией и обозами вперемешку с конскими и людскими трупами.
Засвистел припоздавший паровоз.
- Господа! - весело воскликнул Петерс. - Подарки везут!
На платформах длинного состава, приткнувшись капот к капоту, стояли новенькие грузовики "фиат". Их ёмкие кузова были прикрыты парусиновыми тентами.
- Да сколько их… - протянул поручик Петров, прозванный Медведем.
- Всем хватит, ещё и останется!
Перебивая паровозное пыхтенье взрыкиваньем, "фиаты" съезжали по трапам и выстраивались в колонны.
- Господа офицеры, по машинам! - отдал полковник Жебрак новую для него команду.
Дроздовцы с довольным хохотом полезли в кузова, рассаживаясь вдоль высоких бортов.
- Трогай!
Кириллу не сиделось. Он встал за кабиной, цепляясь за борт, и глядел на пыльный тракт. На мир. На войну.
Тысячные толпы пленных тянулись по обочинам дороги. В изодранных рубахах, босые, с измождёнными, землистого цвета лицами, они медленно брели на юг. Пленных почти не охраняли, пара казаков гнала по две-три тысячи красноармейцев, слабых и больных людей. Бывало, они падали тут же на пыльном тракте и оставались лежать, безропотно ожидая смерти.
- Никак тифозные, - нахмурился Кузьмич. - Едрёна-зелёна…
Вёрст через пять диагноз Исаева подтвердился - маленькая станция была сплошь забита ранеными, больными, мёртвыми и умиравшими. Лишённые ухода тифозные бродили по разъезду, ища хлеба и воды, шатались, падали, долго поднимались на четвереньки или теряли сознание, окончательно выбившись из сил.
- Слеза-ай! - донёсся до Кирилла знакомый голос. - Пгиехали…
Дроздовцы молча спрыгивали на землю - жуть брала даже бывалых.
Заглянув в железнодорожную будку, Авинов обнаружил там восемь человек.
- Какого полка? - громко спросил он.
Семеро не ответили, были мертвы. Восьмой доживал последний день - он лежал на полу, используя вместо подушки труп соседа, и тискал облезшую, худую собаку. Та тихонько повизгивала, облизывая щетинистый подбородок нечаянного хозяина.
У Кирилла мурашки пошли по телу. Сыпной тиф посвирепствовал вволю - серая вошь победила Красную армию.
- А чего ж… - хмуро бурчал денщик. - Коли ни порядку у них, ничего… Чай, и баньку не истопят против хворобы-то!
- Да уж… - поддакнул штабс-капитан.
Особые отряды генерала Покровского принялись очищать станцию от больных и мёртвых - пленные не успевали откатывать ручные вагонетки со сложенными на них мертвецами, окоченевшими в разнообразных позах.
- К песчаным карьерам, товарищи! - бодро восклицал бывший комбат. - Валим всех туда!
Здоровые красноармейцы, уже остриженные наголо и отмытые, выстроились на перроне. Капитан Иванов медленно прохаживался перед строем, озабоченно поглаживая самый кончик острой чёрной бородки. Военнопленные со страхом, исподлобья глядели на белого офицера.
Остановившись перед рослым парнем, капитан спросил вполголоса:
- Кто таков? Какой губегнии?
На простом солдатском лице, скуластом и курносом, отразилось смятение.
- Орловские мы, - глухо ответил парень. - Митрием крещён.
- Дегевенский?
- С хутора Кастырин.
- И хогоша землица на хутоге?
- Да родит пока…
- И баба есть?
- А то!
Лицо красноармейца посветлело.
- Стагики живы хоть?
- Они у меня крепкие! - Солдат белозубо улыбнулся.
Капитан Иванов коснулся стеком его плеча и сказал:
- В четвёгтую, бгатец, готу.
Авинов только головой покачал: их полк не зря звался Офицерским - в каждой роте числилось не менее полусотни "их благородий" и "высокоблагородий", одна четвёртая сплошь из солдатни. И ведь ни единого перебежчика! Народ у Иванова всё был - добры молодцы, здоровенщина. Вот и этого Митрия скоро откормят, лосниться будет, морду отъест. И ведь строг капитан, и лапа у него железная, а солдаты любят своего командира, чтут за праведную простоту и живут с ним дружной солдатской семейкой.
- Ваш-сок-родь! - лихо козырнул Кузьмич, брякая "полным бантом". - Извольте до баньки пройтить - истопил, как полагается!
- Вот это здорово! - обрадовался Кирилл и окликнул Петерса: - Евгений Борисович! Попариться не желаете-с?
Долго уламывать капитана не пришлось - за ним водилась исключительная страсть к омовениям, а его Ларин таскал не только табаки, но и заштопанный коврик, на котором Петерс принимал водные процедуры.
- А тиф не подцепим? - прищурился Евгений Борисович, подначивая Исаева.
- Да ни в жисть! - обиженно прогудел денщик. - Я такого жару напустил - ни одна вша не выдюжит!..