Барышни, на задних рядах готовившиеся отвечать по билетам, зажали ладошками рты. Мурманцев стушевался.
- А вы считаете, мне нельзя строить глазки? Отчего же, интересно знать?
Мадемуазель Мирская наклонила голову и невозмутимо молвила:
- Оттого, что не надо так нелепо шутить, мсье Мурманцев.
После этого Мурманцев терпел еще несколько месяцев, а затем пошел сдаваться директору. Прибыл к нему домой и выложил все, начиная с того самого коридора, где грянул гром. Попросил совета и участия. Генерал-майор Мирский обдумал его взволнованную речь, проникся страданием молодого Мурманцева, потеребил себя за усы и спросил:
- Вы ведь преподаете курсантам конспирологию? Теория заговора и все прочее?
- Так точно, ваше превосходительство.
- Ну, вот и составьте ваш собственный… гм, заговор. Стасенька у меня девочка впечатлительная. Поразите ее воображение чем-нибудь эдаким. Ручаюсь, она не останется равнодушной. Если, конечно, вам хватит благоразумия и изобретательности.
И Мурманцев придумал "эдакое".
С наступлением следующего учебного года женский пятый курс Академии был заинтригован странными посланиями. Таинственный некто начал с того, что каждой барышне этого курса прислал букет хризантем. По букету в день - их приносили рассыльные из цветочной лавки в один и тот же час, в перерыве между занятиями. Двадцать один букет. Но почему-то загадочный незнакомец забыл о Стаси Мирской, оставленной без цветов. Затем пошли записки - с изящными комплиментами по поводу красы и благонравия очередной барышни. И снова по письму в день, всем, кроме дочери директора. Девицы начали шушукаться в сторонке и бросать на нее жалостливо-веселые взгляды.
После изъявления восхищения незнакомец перешел к средствам более радикальным. Начал присылать билет на вечернее представление оперного театра. Это граничило с неприличием, и барышни каждая для себя решали, принять ли приглашение. Около половины не рискнули. Другая половина по очереди перебывала на "Щелкунчике", "Евгении Онегине" и "Кармен". Впечатлениями после этого они друг с другом не делились. Ходили задумчивые и отделывались от вопросов загадочным выражением лица, которое можно было перевести как "Вам и не снилось". Те, кто побывал в театре раньше, смутно подозревали - но молчали. Ведь могло оказаться, что кому-то и в самом деле повезло больше, чем им. Ларчик открывался просто - ни одной из них не посчастливилось узреть таинственного незнакомца. Соседние места в партере занимались людьми, явно не имеющими отношения ни к цветам, ни к запискам.
На Стаси, которая опять-таки не получила приглашения, начали поглядывать теперь уже с откровенным интересом. Появились недвусмысленные догадки. Весь курс был скандализован и горел желанием докопаться до сути дела. Директорская дочь начала избегать общения с подругами. Стала лихорадочно румяной, а глаза горели плохо скрываемым гневом.
Тем временем настойчивый аноним открыл новую серию посланий. На этот раз пылкие признания в неравнодушном отношении. Барышни, не выдержав, в один голос обратились к Стаси с требованием разъяснить, кому она так насолила, что вот уже четвертый месяц ей мстят с изощренностью, достойной Нерона и Чезаре Борджиа. Что она им ответила, о том история умалчивает. А через неделю на лекции по конспирологии мадемуазель Мирская задала вопрос по теории заговора:
- Господин Мурманцев, скажите, могут ли определенные события имитировать заговор или интерпретироваться как заговор против кого-то с целью внедрения в общество некоего мнения относительно объекта этого заговора?
- Безусловно. Пример - убийство Распутина. Точнее, некоторые его поздние извращенные интерпретации как заговора английской разведки против русского престола и "спасителя" отечества Распутина.
- А может ли сам объект заговора быть тем, в кого внедряется это мнение?
- В истории встречалось и такое.
- Но тогда это мнение должно быть как-то обозначено, вербализовано или определено иным способом?
- Несомненно.
- Благодарю вас. Это все, что я хотела узнать.
Остальные девицы ничего не поняли, но Мурманцев мог поклясться, что мадемуазель Мирской известно все и она требовала у него ответа на совсем другой вопрос. Однако выводов не сделал. За что и поплатился позором.
Еще через неделю он стал замечать отчужденное отношение коллег, хмуро-косые взгляды профессуры, перешептывания за спиной и презрительное недоумение в глазах курсантов. Ломать голову пришлось недолго. На одной из лекций его спросили прямо:
- Господин Мурманцев, вы не считаете для себя делом чести немедленно уйти из Академии? Ваше решение - оскорбление для всех нас.
- Что вы сказали, господин Кайсаров?! - Мурманцев усилием подавил растерянность.
- Я сказал, что если вы отрекаетесь от вашей веры, от вашей родины - то вам здесь не место, - горячо заявил курсант.
- Что за чушь? С чего вы взяли, что я отрекаюсь? - Мурманцев сделался бледным.
- Информация вывешена на сайте. Там ясно говорится, что вы уезжаете в Уль-У, чтобы принять дзен-ислам. Вы хотите сказать, что не собирались обнародовать это внутри Академии?
Скомкав лекцию, Мурманцев удрал из аудитории. Заперся у себя дома. Мучился стыдом и позором до вечера. Это была жестокая шутка. Но чья?
В восьмом часу слуга впустил гостя. Пожаловала мадемуазель Мирская. Мурманцев напрягся.
- Нам будет вас не хватать, мсье Мурманцев, - печально качнула головой Анастасия Григорьевна. - Как же так! Уезжаете, оставляете разбитыми сердца двух десятков девиц, которым так щедро признавались в любви!
Мурманцеву показалось, что он выпал из самолета без парашюта. Рухнув со стула на колени, воскликнул умоляюще:
- Пощадите! Вы все знаете!..
- С самого начала, - безжалостно подтвердила она.
Мурманцев схватился за голову.
- Поверьте, я никуда не намерен уезжать. Это дурацкий розыгрыш… - Он осекся и посмотрел на нее. - Ваш?!!
- Всего лишь ответ на ваш, не менее дурацкий. - Стаси взяла из вазы финик и положила в рот. - Что же нам теперь делать? - размышляла она вслух. - Придется спасать друг друга.
Она встала и подошла к нему.
- Мсье Мурманцев, я принимаю ваше предложение руки и сердца.
Мурманцев онемел на целых десять секунд.
- Но я его еще не сделал!
- Так делайте же! Или вы предпочитаете ехать в Уль-У и искать божественную пустоту Буддаллы?
Курсантам Академии запрещалось вступать в брак до окончания обучения. Через полгода Стаси получила диплом, и они обвенчались. Истории с поклонником-анонимом и уль-уйским вариантом тихо-мирно завяли. Впрочем, последняя - не без самоличного вмешательства директора Мирского. Благословив молодых, генерал-майор проводил их в свадебные каникулы.
Теперь же срочно звал обратно.
ГЛАВА 2
В понедельник утром они сошли с поезда на московском Финляндском вокзале. Мурманцев отвез жену в особняк, который снял перед свадьбой, - в тихом переулке Марьиной Рощи. Увидев дом впервые, Стаси одобрила его, но тут же принялась сочинять новую отделку. Мурманцев рассеянно кивал. После завтрака он оставил жену в хозяйственных мечтах и поехал в Академию.
Генерал- майор, в белом, всегдашнем своем мундире Белой Гвардии, встретил его в кабинете, обнял, усадил, напоил любимым зеленым чаем.
- Как Стасенька? Здорова ли? Вечером чтобы оба были у меня. - Он погрозил Мурманцеву пальцем. - Соскучился я по моей егозе. Да и тебе, зятек, чай, общение с тестем не повредит. Вижу, вижу, не терпится тебе узнать, зачем из отпуска отозвали. Могу сказать, что прошение твое удовлетворено. Так что твой уход из Академии решен. Крути дырки в погонах для очередного звания.
- Спасибо вам, Григорий Ильич.
- Да за что ж мне? Без протекции моей все решилось. Тут, Савва, все сошлось. И обстоятельства особые, и прошение твое, и личное дело, и даже женитьба ваша, выходит, вовремя пришлась. В общем, твоя кандидатура всех устроила. Но об этом потом. Завтра. В восемь тридцать подъезжай-ка. Отправимся с тобой кое-куда.
- Но… - Мурманцев был ошарашен. - У меня нет опыта оперативной работы. Из ваших же слов я понял…
- А ты, сынок, не торопи коней. Не думай, что с моих слов ты что-то понял. Сказано завтра - значит, завтра. А сегодня отдыхай пока. Балуй жену молодую. Как она, не понесла еще?
- Как будто нет.
- Ну, может, оно и к лучшему сейчас. Даст Бог, успеет еще нарожать.
Мурманцев вышел от генерал-майора в большом изумлении, посильно скрываемом. Академия, распущенная на вакации, пустовала, и эхо шагов гуляло по высоким коридорам. Встретив пару преподавателей младшего состава, он поболтал с ними, узнал свежие столичные и академические сплетни, сообщил о своем переводе. Его поздравили, увели в ближний трактир. Там обмыли намечающиеся изменения на погонах.
Вечером был ужин у тестя. Григорий Ильич, захмелев после нескольких чарок, передавал детям опыт своей долгой шестидесятилетней жизни. Назидательно качал пальцем, вспоминая, как его мотало из гарнизона в гарнизон по просторам родины, а благоверная его, ныне покойная, Варвара Кирилловна терпеливо следовала за ним повсюду. Даже с животом не захотела оставить мужа, рожала в военном лазарете в киргизской глуши. И младенца, Стасеньку, приучала к капризам беспокойной солдатской жизни. Посему и выросла Стаська уже готовой женой офицера, за мужем пойдет в огонь и воду.
Выслушав затем от детей историю лодочника Плоткина, искавшего богатства черного барона, Мирский предался воспоминаниям о временах Отступника.