И враг будет прямо перед нами…
— Отличная сказка, Мал.
— Спи давай, малыш.
Полли перевернулась и попробовала устроиться поудобней. Все это ложь, подумала она. Просто одна ложь кажется приятней, чем другая. Люди видят лишь то, что хотят. Да и я ведь тоже подделка. Но именно так я и сбежала. Теплый осенний ветер срывал листья с рябин, когда отряд маршировал по предгорью. Было утро следующего дня, и горы остались позади. Полли коротала время, определяя птиц, что прыгали в зарослях. Просто по привычке. Она знала большинство из них.
Она не была орнитологом. Но птицы как-то оживляли Пола. Вся… медлительность его мышления куда-то исчезала, стоило ему только увидеть птиц. И вдруг оказывалось, что он знает их названия, привычки и повадки, может насвистеть их песни и, когда Полли накопила немного денег и купила набор красок у заезжего торговца, он нарисовал крапивника так, что казалось, будто тот сейчас запоет.
Их мать была еще жива тогда. Скандалы длились днями. Изображения живых существ считались Отвержением в Глазах Нуггана. Полли спросила было, почему тогда повсюду висят портреты герцогини, и тут же получила взбучку. Картинку сожгли, а краски выбросили.
Это было ужасно. Ее мать была доброй женщиной, ну хотя бы настолько, насколько может быть благочестивая женщина, старающаяся следовать прихотям Нуггана. Она медленно умерла среди портретов герцогини и эха молитв, оставшихся без ответа. Но память предательски подбрасывала Полли одну и ту же картинку: ярость и укор в душе, когда маленькая птичка, казалось, металась во всепожирающем пламени.
В полях женщины и старики собирали испорченную ночным ливнем пшеницу, пытаясь спасти хоть что-нибудь. Нигде не было видно ни одного парня. Полли заметила, что некоторые новобранцы тоже посматривают на них, и размышляла, думают ли они о том же.
До полудня они никого больше не встречали. Солнце немного разогнало облака, и на мгновение вернулось лето — влажное, липкое и слегка неприятное, будто гость, который не собирается уходить домой.
Неясное красноватое очертание вдалеке становилось более отчетливым и, наконец, превратилось в отряд мужчин. Полли знала, чего ожидать, как только увидела их. Судя по реакции остальных, они не знали. На мгновение они столкнулись, потом остановились. И долго смотрели друг на друга.
Раненые прошли мимо. Двое из них, без видимых увечий, насколько мола судить Полли, несли носилки с третьим. Другие хромали, опираясь на костыли, руки третьих покоились на перевязях, рукава четвертых были пусты. Но, наверное, хуже всего были те, кто, как и тот солдат в таверне, шли, уставившись в одну точку и застегнув куртку на все пуговицы, несмотря на жару.
Один или двое раненых посматривали на рекрутов, но в их глазах не было никакого выражения, кроме некой ужасной решимости.
Джекрам остановил свою лошадь.
— Хорошо, перекур — двадцать минут, — пробормотал он.
— Рашрешите пошмотреть, чем я шмогу помочь им, щержант? — Игорь кивнул в сторону удаляющихся солдат.
— У тебя еще будет такая возможность, парень, — ответил тот.
— Щержант? — Игорь выглядел обиженным до глубины души.
— Ну, хорошо. Если ты должен. Тебе нужно что-нибудь еще?
Капрал Страппи злобно усмехнулся.
— Небольшая помощь будет как нельжя кштати, щержант, — с достоинством ответил Игорь.
Сержант осмотрел отряд и кивнул.
— Рядовой Хальт, шаг вперед! Понимаешь что-нибудь в медицине?
— Я колол свиней для мамы, сержант, — ответил Тонк, выходя вперед.
— Прекрасно! Даже лучше, чем какой-нибудь армейский хирург, чтоб мне провалиться. Вперед. Двадцать минут, не больше!
— И не позволяй Игорю взять что-нибудь на память! — крикнул Страппи и снова засмеялся своим мерзким смешком.
Остальные присели на траву у обочины, кое-кто скользнул в кусты.