Фолк-музыка не приветствовалась в Лламедосе и исполнение ее сурово пресекалось; считалось, что если некто напоил коня и собирается приобнять жену, то он вправе расчитывать, что его дальнейшие шаги не будут запротоколированы и впоследствии исполнены под музыку. Гитары же отвергались из-за их, ну… чрезмерной простоты.
Он взял аккорд. Возник звук, подобного которому он не слышал никогда в жизни: резонанс и необычные отголоски, которые будто бы уносились прочь, пропадали в руинах инструментов и возвращались, обогащенные новыми гармониками.
От этого звука зазудел его спинной хребет.
Но вы не сможете быть даже самым распоследним музыкантом на свете, если у вас нет инструмента.
– Отлично, – сказал Глод. Он повернулся к старухе.
– Вы же не назовете это музыкальным инструментом, не так ли? – вопросил он. – Взгляните на него – от него тут не больше половины.
– Гллод, я не думаю… – начал Имп. Струны у него под рукой затрепетали.
Старуха посмотрела на эту штуковину.
– Десять долларов, – сказала она.
– Десять долларов? Десять долларов? – воскликнул Глод. – Да это не стоит и двух!
– Стоит, – сказала старуха. Она оживилась самым неприятным образом, как будто предвкушая схватку, в которой ничьим карманам пощады не будет.
– К тому же она старая, – сказал Глод.
– Антикварная.
– Вы слышали этот звук? Совершенно гиблый.
– Сочный. В наши дни уже не встретишь подобного мастерства.
– Только потому, что сейчас научились этого избегать!
Имп еще раз присмотрелся к штуковине. Струны резонировали сами по себе. Они слегка отблескивали синим и смазывались, как будто никогда не прекращали вибрировать.
Он поднес ее к губам и прошептал:
– Имп.
Струны умммнули.
Теперь он разглядел пометку мелом. Мел почти стерся, так что единственное, что можно было понять – это пометка. Просто меловой штрих.
Глода несло. Гномы считаются самыми энергичными дельцами, уступая в проницательности и наглости только маленьким пожилым леди.
Имп попытался сосредоточится на происходящем.
– Итак, – говорил Глод. – Мы догорились?
– Договорились, – отвечала маленькая пожилая леди. – И не пытайтесь плевать себе на руку, пока я не пожму ее. Подобное поведение негигиенично.
Глод повернулся к Импу.
– Думаю, я провернул дело просто замечательно, – сказал он.
– Хорошо. Посллушай, это очень…
– Есть двенадцать долларов?
– Что?
– Что-то вроде утешительного приза, я думаю.
Глухой удар донесся сзади. Катя перед собой здоровенный барабан и удерживая локтем стопку тарелок, появился Лайас.
– Я же говорилл, что у меня нет денег! – прошипел Имп.
– Да, но… слушай, люди всегда говорят, что у них нет денег. Это разумно. Ты же не будешь ходить повсюду и говорить, что у тебя полно денег. Значит, ты имел в виду, что у тебя их на самом деле нет?
– Нет!
– Даже каких-то двенадцати долларов?
– Нет!
Лайас свалил барабан, тарелки и пачку нот на стойку.
– Сколько за все? – спросил он.
– Пятнадцать долларов, – ответила старуха.
Лайас вздохнул и выпрямился. На секунду взгляд его приобрел отсутствующее выражение; затем он треснул себя по челюсти, залез пальцем в рот, пошарился там и извлек…
Имп вытаращил глаза.
– Так, дай-ка взглянуть, – сказал Глод. Он выхватил что-то из пальцев Лайаса и внимательно рассмотрел.
– Эй! Здесь как минимум пятьдесят карат! – воскликнул он.
– Я не возьму это, – заявила старуха. – Это побывало во рту у тролля.
– Яйца же вы едите, – сказал Глод. – Так или иначе, всякий знает, что у троллей алмазные зубы.
Старуха взяла алмаз и исследовала его в свете свечи.
– Если я отнесу его к одному из ювелиров на Улицу Совершенства, – сказал гном, – он скажет, что этот камушек стоит две тысячи.