Машина вильнула и покатила обратно в сторону небоскребов.
- Уфф, - сказал Дасти устало. - До чего ж разговорчивая особа. Хуже Поплана.
- И память как у комма, - хмыкнула Мари. - "А как ты был хорош в том беленьком костюмчике, милый!"
- Мэй, - в голосе Дасти прозвучала недобрая нотка, - если я узнаю, что ты рассказала об этом хоть одному человеку…
- О беленьком костюмчике? - поддразнила она.
- О маленьком хорошеньком Дасти Аттенборо, черт побери!
- Дети часто бывают маленькими и хорошенькими, - удивилась Мари. - Что тут такого? Тебе ж не пятнадцать лет - изображать из себя крутого. Ты же действительно крут, Дасти. Ты без пяти минут контр-адмирал. Подумаешь - пожилая особа помнит, что ты был маленьким!
- Мэй, я тебя прошу.
- Ну ладно, - она пожала плечами. - Никому не скажу.
- Вот и отлично… Давай-ка перекусим, а потом прогуляемся пешком. Идет?
Когда коммодор Аттенборо доставил Мари в гостиницу, ее уже ноги не держали, а голова гудела от впечатлений. Все-таки это был совсем другой мир. Не такой, как в империи, и не такой, как на станции. Шумный, безалаберный, горластый, не признающий авторитетов, увешанный разноцветной рекламой. Здесь на уличном экране можно было увидеть, как яростно спорят о политике какие-то важные с виду люди, входя в такой раж, что ведущему программы приходилось стучать ладонью по столу и выключать спорщикам микрофоны, - а в следующую минуту экран заполнял призыв пить какой-то особо витаминный сок и летать самолетами авиакомпании "Гамма", потому что она всегда с вами. Здесь безоружными толпами выходили протестовать против вооруженной пушками власти и швыряли камнями в танки. Здесь гордились своими свободами - и терпели на своей шее целую свору отвратительных политиков, плевались, но терпели, потому что умудрились сами их выбрать. Когда Мари попыталась представить, как это - все плюются, но выбирают! - она только совсем запуталась.
- Привыкнешь, - сказал Дасти. - Главное написано у тебя на майке: "Демократия банзай!" - и засмеялся.
Мари махнула рукой и даже не спросила, что такое "банзай". И так понятно.
"Гиперион" и Изерлон. Разлад
Любить легко. Но больно временами.
Дрожит неосязаемая нить.
И тычусь слепо: что случилось с нами?
Пойми. Почувствуй. Оглянись. Увидь…
Неизвестный автор ранней космической эры
- Нет еще такой леди, - серьезно ответил Гавейн, - которой я отдал бы мою любовь. Но не могу отдать ее и вам, ибо у вас уже есть лорд - намного более благородный рыцарь, чем я.
Роджер Ланселин Грин
…Кто я такая?
Вот уж действительно вопрос. Так было все просто поначалу. Девушка из бюргерского сословия, из небогатых, но и не бедных, с твердым, но скромным достатком. Незаконнорожденная, зато дочь барона - а это не позор, просто факт биографии.
Потом падала все ниже и ниже, пока не достигла дна… шелкового и в кружевах… нет, это еще не дно. Бывает и ниже, даже думать об этом не хочется. Но и там всегда было ясно, кто она такая.
А кто я теперь?..
Она ворочалась с боку на бок на своей койке. Соседки по каюте видели третий сон, а она все не могла уснуть.
Сегодня она встретила в коридоре нижней палубы Райнера - каждый шел по своим делам, случайно столкнулись. Рядом никого не было. Она шагнула в его руки и прижалась наконец. Он шептал ей в волосы, как он соскучился, голос его прерывался, а пальцы дрожали, - она отвечала бессвязно, перед глазами все плыло. Чертов коридор, открытый в оба конца! Она все-таки подняла голову, и его губы скользили по ее лицу, а его щека была гладко выбрита и прохладна. Время растянулось и лопнуло, рассыпалось на пиксели, крошечные мгновения перепутались и теперь никак не складывались в сколько-нибудь осмысленную картину.
А потом послышалось эхо шагов - кто-то шел по коридору, - и они с Райнером отпрянули друг от друга, тяжело дыша и вздрагивая. Мари бросила беглый взгляд в его лицо и почти увидела усилие, которым он пытался закрыться, беззащитность и растерянность постепенно уступали угрюмой замкнутости. Не поднимая глаз, он сказал глухо:
- Я провожу тебя.
И проводил до ангара.
У двери постояли еще немного.
- Райнер, я устала, - сказала она. - Я совсем тебя не вижу, это ужасно тяжело.
- Ты же сама знаешь, мы оба заняты по уши.
Они попрощались, он пошел обратно по коридору, она - к своим механизмам. Внутри противно ныло. Как-то все неправильно. Хотя, конечно, и в самом деле - заняты оба выше головы. И все-таки… если люди хотят видеться, они видятся, верно?
Работа отвлекла, а теперь вот - сон нейдет. Кто я такая?.. Может быть, в этом дело? Ну да, у нее теперь официальный статус, в послепутчевой неразберихе Мэри-Сью Беккер внесли официально в судовую роль, она теперь, о великий Один, рядовой альянсовского космофлота с настоящим удостоверением в руках. Одновременно она - курсант Беккер, ученица Оливера Поплана. Но одновременно она девушка, влюбленная в майора Блюмхарта. И подруга майора Поплана. И майора Конева. И контр-адмирала Аттенборо. И все это замечательно, но она помнит, хотя и старается забыть, кем она была до падения Изерлона.
О боги, сколько вас ни есть, а что, если это ее проклятое прошлое - и есть настоящая причина?
Она глухо застонала. Райнер, Райнер, я же не просто тебе нравлюсь, неужели у меня нет шанса, что ты примешь меня вместе с этой грязью на моем подоле? Я не могу отстирать его даже ради тебя - это от меня не зависит. Мне казалось, ты не замечаешь. Но теперь - сомневаюсь. Может быть, ты не хочешь замечать, но на самом деле все время помнишь - кто я такая.
Надо посмотреть ему в глаза и задать прямой вопрос - и принять ответ, каким бы он ни был.
Хватило бы сил.
…Но прежде чем она собралась с духом задать этот прямой вопрос, она услышала кое-что. Поймала обрывок чужого разговора. "Блюмхарт, помнится, говорил - встречу хорошую девушку, сразу женюсь".
Вопрос остался незаданным.
Потому что ответ казался очевидным - и невыносимым.
Теперь она старалась быть "своим парнем". С каждым днем получалось все лучше и лучше.
Каролин была непреклонна: только джинсы. К этой замечательной майке - никаких юбок! Нет, и форменные брюки не годятся. Что за эклектика? К этой майке - джинсы, с короткими штанинами, разлохмаченными понизу, с декоративной заплатой на заднице и шнуровкой по правому наружному шву. А поверх майки - выцветшую ковбойку, и ни в коем случае не застегивать! Завязать узлом на животе. На ноги - сандалии из ремешков.
Мари слабо отбивалась и пищала, что джинсы дырявые, ковбойка линялая, сандалии потрескались, и вообще все это не ее, а Каролин. А у Мари попа толще, штаны еле застегнулись!
- Терпи, красота требует жертв, - деловито отвечала подруга. - Конечно, еще бы и состричь твою шевелюру… К этому идеально пошла бы мальчишеская стрижка, твои кудри тут не катят.
- Не надо стричь, - испугалась Мари. - От меня и так уже ничего не осталось. Я косички заплету, ладно?
- Ладно, - смилостивилась Каролин. - Заплетай свои косички.
Когда они вышли из жилого блока на улицу, Мари твердо была уверена, что выглядит чучелом. Правда, рядом шла Каролин, одетая примерно так же, и она ни в коем случае на чучело не походила. Так то Каролин! Казалось, все взгляды сейчас упрутся в потрепанный наряд, а уж слишком тугие драные джинсы… Но никому не было до нее дела.
Зато Аннелиза ее не узнала. Скользнула взглядом и снова уставилась на дверь.
- Аннелиза, привет, - осторожно сказала Мари. - Это я. Давно ждешь?
Подруга оглянулась на знакомый голос.
- Ой… - и, после минутного замешательства: - Альянс. Ну чистый Альянс. Повернись-ка!
- Я же тебе говорила, Каролин, это не для меня, - запаниковала Мари. - Сейчас, я пойду переоденусь…
- Ни в коем случае! - хором сказали Каролин и Аннелиза. - Выглядишь классно. Просто непривычно.
А Аннелиза добавила:
- Каролин, а где продают такие штаны? Я тоже хочу.
И Мари успокоилась.
Они собирались в кино, но вместо этого отправились искать джинсы по одежным лавкам Изерлона - и, что интересно, нашли. Мари почему-то была уверена, что досюда этот стиль не докатился. Как бы не так: владельцы магазинов, даром что происходили, как и она сама, из Рейха, делали свое дело, какими бы странными ни казались им вкусы нынешних обитателей станции. Раз теперь их покупатели носят вот это в короткие часы досуга, позволяющие вылезти из формы, - значит, товар должен быть на полках.
После налета на магазины пошли в "Золотую звезду" - выпить кофе с пирожками. Здешняя выпечка славилась на всю станцию еще в имперские времена, когда кафе называлось "Серебряный орел". Правда, пирожные "Кайзерин" и "Маркиза" переименовали в "Безе с вишней" и "Корзиночку", но хуже они от этого не стали. А пирожки с мясом, с грибами и с сыром что в Рейхе, что в Альянсе оставались пирожками. Горячими, душистыми, вкуснющими. Три девицы в демократических разгильдяйских шмотках забавно смотрелись за столиком с витыми ножками, над крошечными чашечками тонкого дарзейского фарфора, при том что две из них изысканно брали чашечки за ручки двумя пальцами, а третья игнорировала эту ручку вовсе и держала чашку в ладони, под донышко. Впрочем, эта третья была совершенно неарийской, в отличие от двух остальных. Но за прошедшие полтора года на станции давно отвыкли глазеть на разноцветных альянсовцев как на инопланетян, которыми они, в сущности, и были. Приняли существование в Галактике еще и вот эдаких людей. Оказалось - люди как люди. Хотя с виду странные, конечно. Но человек ко всему привыкает. Привыкли к облику новых знакомцев и бывшие имперцы.