- Плещеев, как к Кремлю подъехал, сразу не спешился. Там Гладкий со Стрижовым случились, Федькины прихвостни, стояли со сторожевыми стрельцами. Плещеев крикнул, что от государя Петра. Гладкий ему - тебя-то нам и надо! И за ногу его, с седла стаскивать. Плещеев - за саблю, саблю отняли, а самого - бить. Потом в Верх потащили, к Федьке Шакловитому. А Гладкий стрельцам говорит - ну, теперь начнется! Они на нас ночью собирались, а мы, как они поближе подойдут, в набат ударим!
- Стало быть, нашли письма? - перебил князь.
- Одно нашли - то, где про потешных писано, что придут из Преображенского царя Ивана побить, и с сестрами. Куда второе задевалось - одному Богу ведомо.
- А куда подкидывали?
- В Грановитых сенях бросили. Может, сыщется еще? - предположил гонец.
- Да ну его, хоть одно до Софьи дошло - и ладно. Проняло, выходит, голубушку.
- Да уж проняло! В Кремле все ворота на запоре, никого не пускают! Того гляди, и впрямь по слободам за стрельцами пошлют.
- Добро… - Голицын задумался. - Возвращайся, Кузя. И держи двух-трех коней под седлом. Где подполковнику Елизарьеву с товарищами в ночь стоять?
- Да на Лубянке, чай.
- Вот пусть Мельнов с Ладогиным от него ни на шаг не отходят. И как только он словечко вымолвит, что Шакловитый в эту ночь, видать, собрался медведицу с медвежонком насмерть уходить, пусть домогаются, чтобы их и послал поднимать тревогу в Преображенское.
- В эту ночь, стало быть?
- С Божьей помощью, - подтвердил князь. - Скачи, Кузя, господь с тобой. Немного уж потерпеть осталось.
Кузя усмехнулся в густую бороду, неспешно вставил ногу в стремя - и Аленкин глаз не уловил, как стрелец взвился в седло.
Конь под ним вытянул шею и заржал.
- Нишкни, черт! - прикрикнул Кузя.
- А ну - катись отсюдова! - совсем по-простому приказал Голицын. - Это ж он царский поезд учуял! Государь из Измайлова возвращается! Вот тебя лишь мне тут и недоставало!
Но сказал он это добродушно, не обидчиво - Кузя весело глянул на него сверху вниз и послал вперед своего крепкого гривастого конька.
Голицын перекрестил уносящегося всадника и неторопливо пошел назад - встречать у главного дворцового крыльца колымаги с обеими государынями, Натальей Кирилловной и Авдотьей Федоровной, с царевной - государевой сестрицей Натальей Алексеевной, коей еще и шестнадцати не сровнялось, с верховыми боярынями и всяческой женской прислугой.
За ним, крадучись, поспешила и Аленка.
Вспомнила вдруг - нужно же успеть в подклет за подарком Дунюшке. Приобрела она его еще весной, на Пасху, прятала основательно - из рабочего-то ларца могли товарки и стащить, как таскали друг у дружки сласти с последующими допросами, разборами, выволочками и слезами. И не было Аленке никакого дела до загадочных затей Голицына. И невдомек ей было, что князь, наскучив хмурым противостоянием государя Петра Алексеича и его властной матушки с правительницей Софьей, решил в эту ночь малость поторопить события.
Едва Аленка успела достать завернутый в красивый лоскуток подарочек, как заметила ее заглянувшая ненароком старая постельница Марфа и погнала в светлицу. А там уж мастерицы, кинув работу, облепили окна - глядеть на царский поезд.
Четыре большие расписные колымаги медленно подъехали к крыльцу, издали посмотреть - прежняя царская роскошь, окна передней не кожаными завесами закрыты, а слюда в них вставлена, расписанная травами и розанами, и видно, что изнутри окошки задернуты персидской камкой.
- Не то, что раньше бывало, - шепнула мастерица постарше, - тогда в царском поезде полсотни колымаг считали, да за ними - до сотни подвод. Вот как государь-то в Измайлово ездил!
- То-то и оно, что государь… - таким же быстрым шепотком отвечала ей другая. - Был бы жив государь - Сонька-то и не пикнула бы, а за пяльцами сидела… Вот как мы с тобой…
Аленке и взглянуть не досталось - росточком мала, статные пышные девки оттеснили ее от окошечка.
Однако она знала, как быть.
У них с Дуней уж повелось - встречаться в крестовой палате. Главное было - проскользнуть туда незамеченной. Вот и сейчас следовало поторопиться. Пока Дуню в покои приведут, пока дорожное с нее снимут, напиться подадут - нужно успеть.
Хорошо, помогла Пелагейка.
Увидев, что Аленка среди сенных девок затесалась, поманила ее пальчиком - ступай, мол, за мной. А Пелагейке многое дозволено.
В крестовой палате образов было не счесть - иные с собой из Кремля привозили, иные так тут зиму и зимовали. Аленка перекрестилась, помолилась, а тут и Дуня вошла, шурша тафтяной распашницей, накинутой поверх тонкой алой рубахи. Замучила ее жара, пока она в колымаге из Измайлова добиралась, ближние женщины поспешили снять с нее тяжелый наряд.
Похорошела Дуня, а главное - улыбка с уст не сходила. И раньше-то не шла - плыла, сложив на груди руки, так чтоб свисающая ширинка не шелохнулась. А теперь, казалось, и вовсе не перебирает ногами, а стоит на облачке, и облачко ее несет…
- Аленушка!
Но не к подружке, а к книжному хранилищу поспешила Дуня, и рука сразу нашла тонкую рукописную книжицу, зажатую меж толстыми божественными.
- С ангелом тебя, Дунюшка! - Аленка быстренько развернула лоскуток. Неизвестно, много ли у них на беседу минуточек.
- Ах ты, господи!.. - умилилась юная государыня.
Подарок был таков, что Аленка, увидав его на лотке с игрушками, не могла пройти мимо. Птичка деревянная, столь искусно перьями серенькими оклеенная, что прямо как живая сидела в ладошках. И глазки вставлены, и носок темненький, только что лапок нет, а так - голубочек малый, да и только.
- Вот радость-то… - любуясь голубком, прошептала Дунюшка. - А я тебе заедок припасла. Там тоже пташка, только сахарная, я ее с пирога сняла. Они в укладке, в колымаге, постельницы присмотрят, чтобы в покои принесли.
А более ни слова сказать не успела - обе подруженьки услышали шорох.
- Схоронись!..
Аленка присела за невысоким книжным хранилищем.
В крестовую вошла статная сорокалетняя женщина, невзирая на жару - в черной меховой шапочке, бледная от вечного сиденья в комнатах, с лицом уже не округлым, а болезненно припухлым и отечным, но с глазами по-молодому большими и темными, с бровями дугой, - та, кого не только недруги, но и приверженцы называли порой медведицей, - вдовствующая государыня Наталья Кирилловна.
Чуть повернув голову на полной, скрытой меховым же ожерельем, шее, государыня дала рукой едва заметный знак, - и, повинуясь, вся ее свита, и ближние боярыни, и карлицы, и боярышни, не говоря уж о постельницах и сенных девках, осталась за дверью.
Аленка в ужасе съежилась, Дуня же, быстро положив книжицу на высокий налой, вышла на середину и встала перед свекровью - не менее статная, но вовсю румяная, глаза опущены, руки на груди высоко сложены, и ровненько между рукавами вышитая ширинка, кончиками перстов зажатая, свисает. Посмотреть любо-дорого!
- Чем, свет, занимаешься? - Царица подошла к налою, коснулась перстами рукодельной книги. - Молишься? Аль виршами тешишься?
Дуня молча кивнула. Уразумела, умница, что государыня в сварливом расположении духа, и, видно, сразу поняла, чем не угодила.
- А тебе бы, свет, про божественное почитать, - без заминки приступила к выговору Наталья Кирилловна. - Уж и не пойму - когда ты при мне была, постные дни всегда соблюдала. Как замуж вышла - память у тебя, свет, отшибло?
Дуня покраснела, да так, что и взмокла вся, бедняжка. Однако опять ни слова не молвила.
- Отшибло, видать, - продолжала государыня. - Ну так я напомню, в какие дни и ночи таинство брака запрещается. Накануне среды и пятницы, перед двунадесятыми и великими праздниками, а также во все посты, свет! У нас что ныне? Да не молчи ты, неразумная, отвечай, как подобает!
- Пост, Успенский, - прошептала Дуня.
- И какой же то пост?
- Строгий, матушка…
- Весь строгий?
- На Преображенье рыба дозволяется… вино… елей…
- Гляди ты! - притворно удивилась царица. - Помнишь! А таинство брака? Что молчишь? Думаешь, не донесли мне? Гляди, Дуня. Я с покойным государем ни разу так-то не оскоромилась, и ты сыночка моего в грех не вводи. Ох, не того я от тебя ожидала…
- Прости, государыня-матушка, - прошептала Дуня.
- Бог простит, да чтоб впредь такого не было! - вдруг крикнула царица, да так страшно. Дунюшка отшатнулась и лицо руками прикрыла.
- Не для того я тебя из бедного житья в Верх взяла! - тыча перстом, добавила Наталья Кирилловна уже потише. - Ты царскую плоть в чреве носишь - тебе себя блюсти надобно!
Дунюшка кротко опустилась на колени.
- Встань. Я не архиерей. И запомни мое слово, - с тем государыня, плавно повернувшись, и вышла.
Дуня, опершись о пол, встала на корточки и, не шевелясь, прислушалась.
- Ушла? - еле слышно спросила из-за книжного хранилища Аленка.
- Ушла, бог с ней… - Дуня быстренько перебежала к подружке, присела с ней рядом и тихо рассмеялась.
- Что ты, Дунюшка? - удивилась Аленка.
- Он ко мне ночью прокрался!.. - прошептала Дуня. - Я ему - Петруша, грех ведь! А он мне - не бойся, замолим!.. Ой, Аленушка!..
- А ведь грех, - согласилась с Петром Аленка. - Как же ты?
- С божьей помощью, замуж тебя отдадим - поймешь! Отказать-то как? Себе же больнее сделаешь, коли откажешь! Аленушка, он уж ко мне под одеяльце забрался, а жарко, а на пол ступить - досточки скрипят, а как в самое ушко зашептал - Аленушка, сил моих не стало… Ну, думаю, а и замолю!
- Его-то, небось, корить не станет, - неодобрительно сказала про государыню Аленка.