- Надо было бы полянку расчистить, но и так и этак опасно, что загорится, а деревья жаль, - пояснила Галина. - С росчистей хлысты притащили, трубу накрыли козырьком, кровля поверх стропил земляная, замшелая. Прижился мох - вон как рано цветёт.
Зайдя на узкое крыльцо и отворив дверь, хозяйка с гостем оказались в крохотном, довольно-таки душном помещении, где в стену были вбиты крюки для одежды, на огромном рундуке вольготно расположилось цветное тряпьё. Под волоковым оконцем рос откидной столик с сиденьем, ныне плотно прислоненный к брёвнам. Отсюда внутрь вели две низкие двери.
- Предбанник и место для жилья, если мне будет угодно, - пояснила женщина. - Направо - печь-каменка и полки в три яруса, налево - без затей помыться-постираться.
Справа, когда отчинили тугую дверь, повалил такой едкий туман, что Галина тотчас его прихлопнула.
- Перестарался мужик немного, - проворчала. - Это же для человека ко всему привычного, а у дорогого гостя как бы сердечко не село. Придётся действовать в соседней каморе.
Отворила левую дверь: в проёме показалась широченная и толстенная лавка морёного дуба, на которой лежал опрокинутый черпак, разного вида кадки, шайки и ушаты, порожние и с водой. Сверху свисала обильная лиственная бахрома.
- Веники, - благоговейно пояснила Галина. - Самое главное в моей любимой национальной потехе. Берёзовые, дубовые, липовые с медовым ароматом, ясеневые, из орешника, с добавлением крапивы и душицы. Там по большей части прохладно, вот они и не пересыхают. И дух стоит отменный - на любой вкус и от любой хвори.
- Угм, - кивнул Барбе. - Сильно облиственный вариант бетулы лечебной и прочего в том же духе.
- Интересно, какие из них Рауди запарил. Дело не так чтобы простое - с прошлой весны сохнут. Да ты что стоишь как неродной? Потом ведь раньше времени изойдёшь. Разоблачайся и вешай свои щегольские причиндалы на здешний гвоздик. Шпагу давай в подставку для зонтов.
- Откуда ты знаешь, что это не простая трость? - улыбнулся монах.
- Рукоять из мамонта и уж больно ухватиста. А ещё помнишь, ты нам с Орри сказку читал про кузнеца Брендана и маму Эсте - как он ей клинки ковал и ножны к ним приискивал? Мы тогда обе дремали, но тем лучше в мозгу отложилось.
- А где у тебя подставка для зонтиков?
Галина подняла брови - шучу, мол. Приняла трость из его рук - знак добровольной сдачи, - устроила горизонтально на соседних крюках. Протянула руку к шапочке:
- Девчонки, наверное, об заклад бились, имеется у тебя тонзура или нет.
Барбе стянул кардинальскую скуфейку, встряхнул роскошными волосами:
- Всё как у иных прочих мужей. Причём свое, натуральное.
Размахнулся, бросил на рундук.
А гибкие пальцы женщины уже нащупывали пуговицу плаща, снимали широкий пояс с серебряными бляшками, стаскивали с плеч тесный камзол, расслабляли иные путы.
- Если бы ты знал, до чего чудесно. До чего славно, - приговаривала она в процессе.
- Да?
- Вспомнить, как дочерей в раннем детстве мыла да спать укладывала, - к обоюдному смеху продолжила Галина. Аккуратно свернула добычу и положила к прочим тряпкам вместе со своей шалью. Теперь Барбе остался в дымчатой рубахе тонкого батиста и узких чёрных шароварах, заправленных в сапоги.
- Тебе вроде бы не к лицу, когда иной пол раздевает, - сказала Галина. - А уж снимать обувь, чтобы отыскать целковый, как на свадьбе, я и подавно не хочу.
- Ты о чём?
- Обычай такой русский. Ерунда. Нусутх.
"Наше с ним любимое словцо. Пароль особого рода".
- Гали моя, это так неэлегантно - мужчине раздеваться. Не то что женщине высвобождать тело из веющих по ветру покровов, - сказал Барбе.
И наклонился к ногам.
Когда Галина с неким усилием высвободилась из обуви, блузы, всех юбок, кроме самой тонкой нижней, и поднялась, монах стоял перед ней уже полностью нагой.
Её взор опустился, поднялся, встретился с синими глазами противника:
- Однако твоя собственная оснастка куда скромнее, чем у твоего флейта, Барбе.
- Преимущество клирика по сравнению с мирянином - мы выучиваемся владеть своим зверем, - укоризненно заметил тот. - Подчинять своей воле.
- Отлично. Значит, чтобы дать мне сына, тебе надо лишь как следует захотеть? И более ничего ровным счётом?
Тут она заметила, что её собеседник обеими руками прикрывает - не срамные части, как обычно делают оба пола, стыдясь своей беззащитности, - но грудь.
Совершенно безволосую, как и всё тело. Такую же безупречную в своём совершенстве, как и весь Барбе.
- Как, неженка! Ты отпустил длинные ногти и даже покрываешь их бледной эмалью?
- Не смейся. Это всегда при мне, в отличие от плектра.
- До сих пор играешь на монастырской лютне?
- Увы. Последнее время - разве что на хрустальных бокалах с чаем.
- Вот как? И перед кем? Для кого?
- Для него, конечно. Для Кьяртана.
При звуках последнего имени робость его вроде поуменьшилась, но ладони едва сдвинулись с места.
- А. я поняла. Твоя воля действует лишь в одну сторону. Удержаться и балансировать на грани. Что же, пробуй.
Повернулась к мужчине спиной и зашла в камору. Когда он затворил за собой, мигом стало жарко - натянуло сквозь неплотную стенку.
- Я сяду? - спросил Барбе. - С непривычки ноги не держат.
- Э, нет. Вон там горячая вода в липовом ушате и брусок земляничного мыла. Мыло варила твоя дочка, учти. Натирайся прямо им, а потом черпай вон той шайкой в виде утицы и плещи себе на голову, но чтобы по всему телу прокатилось. Ничего, если пол зальёшь - там наклон и шпигаты, как на палубе. Я уж, так и быть, из малого ковшика ополоснусь.
- А смотреть мне на тебя можно?
- Отчего ж нет, если хочется.
- Не хочется. Тебя над исподницей как широким ремнём препоясали - это что?
- А. сзади? После вторых родов. Ещё хорошо зарубцевалось, ровно. На острове все шрамы недурно заживают.
Барбе кивнул, растираясь огромным льняным полотенцем. Им же обсушил распущенную косу, скрутил в жгут и ловко закрепил на затылке.
- Говорят, от сильного жара волосы секутся.
- Ничего, прямо тут попаримся.
- А теперь лечь можно?
- Уж это без проблем. Давай располагайся.
Когда шарила глазами по верхам, подумала - не слишком ли сухо это прозвучало.
Оглянулась. Монах лёг на живот, уперся ногами в стенку и как-то странно напружил тело - только что не вздыбился. И снова руки под грудью - косым крестом.
- Ты что - неужели боишься?
Нагнулась, провела рукой от шеи до лопаток. Круглая метка еле заметна, но под ней будто перекатывается жилистая горошина. Зачем-то сказала:
- Откуда? Не моё.
- Это Эрмин, - неохотно пояснил Барбе. - Помнишь, ты меня упрекала, что не умею владеть острым железом? Обучили в братстве. Двум-трём приёмам. Так, чтобы не до смерти, но выбить из игры конкретно. Когда он прыгнул на Кьярта - ну, в общем, я резнул своей иголкой поперёк лица, а его клинок вон где оказался. Прошёл насквозь. Тут ещё ничего - спереди похуже.
- И не хотел хвастать, да получилось, верно? - заметила Галина.
"Только не жалеть - такого он не выносил отроду".
- Вот и ты меня упрекал в похожем, - продолжила она. - В смысле, что опасаюсь нанести вред своим неумением. Тоже теперь выучилась. Тебе как пар нагнать - приставучей берёзой или стойким дубом?
Барбе рассмеялся.
- Чем сподручнее выйдет.
Но тут она сообразила, что Рауд явно оставил готовые экземпляры в горниле адовом.
- Погоди.
Вынырнула, нырнула, пошарила в раскалённой тьме - окошко было задвинуто. Нащупала и вытащила из кадки аж три орудия, почти вслепую плеснула водой на каменку. Вынырнула в то, что показалось ласковой прохладой.
- Вот тебе. Берёзовые с крапивным стеблем, дубовые с вербой пасхальной и на закуску из колючего кедра. Как для себя постарался. Знаешь, он хлещется прямо по-чёрному, твой здешний братец.
- Пробуй всё подряд, - сердечный друг, наконец, распрямил плечи, вытянул руки по швам.
Натянула полотняные перчатки - руки не слишком трудить. Сначала, как водится, огладила спину. Потом провела вдвое выросшими руками по бокам. Резкими движениями, не касаясь кожи, погнала к коже горячий воздух.
И увлеклась.
Прервалась только для того, чтобы пошире открыть оконце между каморами и сменить дуб на берёзу, а потом - чтобы смахнуть влагу с его спины изрядно умягчённой хвоей.
Барбе лишь урчал довольно, розовея всем телом и купаясь в сладком поту.
- Надо же - не думал, что будет так хорошо, - резюмировал, по команде поворачиваясь на спину. Волосы наполовину распустились, повисли плакучей ивой. Небольшой шрам на левой стороне груди стал виден во всей красе: треугольный, вдавленный, в обрамлении беловатых рубцов. Жуткий: немного выше сердца.
Оленя ранили стрелой.
Святой Себастьян работы Джованни Франческо Барбьери, по прозвищу Гверчино, с одной-единственной раной над левым соском и единственной каплей густой крови из неё.
И горестно поникшим членом.
- По-моему, тебе вредно благодушествовать, - рассудила Галина по внешности хладнокровно и сжимаясь внутри от сладкого ужаса. - Тратим время, когда вся честная компания ждёт обоих на пир.
Бросила отработанный материал и рукавицы наземь, поискала глазами по сторонам.
Рауди неряха, уж какое ни на то полотенчико да оставит после себя нестираным. Ага, вот.
- Раз уж мы взялись играть. Сейчас я оботрусь вот этим лоскутом, смешаю свой трудовой пот с запахом другого твоего брата. Завяжу им тебе глаза. Но до того - смотри.