Сокольники, к тому времени уже разойдясь по лугу, принялись делать первые напуски - подбрасывали с руки птиц, и те стремительно уходили ввысь. Группа охотников расположилась у лесной кромки и выпустила соколов, отсекая уткам путь к спасению. Утки заметались, шарахнулись снова к воде. Освобожденный царский кречет шумно взмыл с рукавицы, в одно мгновение превратившись в крохотную точку. Подкинула своего сокола и Мария. Задрала голову, наблюдая, как набирает высоту крылатый охотник.
- Видишь, государыня, - снова подал голос Василий Быков. - Кречет "на хвосте" в высоту уходит, ровно что пуля из пищали, а твой сапсан "на кругах" поднимается. У каждой породы своя повадка.
- Все как у людей у них, да? - не отрывая взгляда от птицы, что с каждым кругом взбиралась все выше в небо, усмехнулась Мария.
- Все, да не все. Нет у них забот да грехов человеческих, - вздохнув, перекрестился Быков.
- Грехи грехам рознь! - рассмеялась царица.
Развеселился и царь:
- Видала, Машка, какие у меня сокольники? Чисто архиерей! С такими и духовник не нужен!
Подумав, царь добавил:
- Кстати, через неделю в Суздаль поедем, на богомолье в монастырь, грехи отмаливать. Будь готова.
Мария, оторвав взгляд от забравшегося уже в самую высь сокола, посмотрела на мужа и кивнула. При этом не удержалась и напоказ зевнула. И вновь запрокинула голову, выискивая в высокой синеве птицу.
"Дикарка, как есть дикарка!" - восхитился Иван, поглаживая рукоять плети. Уже не раз приходилось пускать ему в ход эту плеть в попытках обуздать буйный норов супруги. За то, что к малолетним царевичам Ивану и Феденьке неласкова и никудышная мачеха им. За то, что золотой крест-складень, подарок его на крещение, когда из Кученей стала Марией, носит без почитания, а будто одну из монет в своих украшениях. За многие дела провинные гуляла плеть Ивана по узкой спине, тонким рукам и ногам жены, да толку мало. Любит Машка боль, не боится ее. Во всех проявлениях любит - и принять, и другому причинить всегда рада. А не может когда - так хоть глазком на мучения взглянуть. Повадилась на казнях присутствовать - глазищами, что горящие угли, впиваться в казнимого, каждое движение его жадно ловить и страшно улыбаться при этом. Анастасия - та видеть-слышать не могла, на Иване висла, отговаривала его от очередной потехи медведной или псовой, от спуска в подвальную пытошную, куда тот любил заглянуть - "нутро человечье почуять". Да что там! Даже охотничьих забав разделять с Иваном не желала. Котенка приласкать, кенара вертлявого покормить, с щенком, псарями принесенным для нее, поиграть - тут Настенька резвилась, как дитя. Пару раз все же удалось Ивану вывезти ее на охоту, но и на ней забавы жена предпочитала детские. Мария же - другое дело. Она из краев, где к оружию с младенчества приучаются. Отец ее, черкесский князь, дочку воспитывал наравне с сыном. Салтанкул в седло, и Кученей следом. Княжеский сын кинжалом колоть и резать учится, и дочь княжья в умении не отстает. Охоту Мария любит всем сердцем, мила эта забава ей. Премудрости охоты вторая жена Ивана постигала быстро и принимала без труда. Добычу жалеть нечего: преследуй, стреляй, поражай!
А кстати. А ну-ка.
- А ну-ка, оставь нас с царицей! - задумчиво обронил Иван.
Быков поклонился и поспешил удалиться, зашагал по влажной траве, сбивая росу желтыми сапогами.
Иван, вплотную подъехав к замершей в седле супруге, запрокинул голову, высматривая соколов. Кьяк-кьяк-кьяк-кьяк-кьяк - доносился с высоты возглас кречета, чертившего широкие круги. Некоторые птицы уже вовсю делали ставки - заходили на высоту, на мгновение словно замирали в воздухе и темной молнией неслись к земле, падая на добычу. Промахиваясь - так как в основном в дело вступил нетерпеливый молодняк, - снова устремлялись вверх.
- Во-он твоя Дашка, возле кромки лесной! - указал Иван жене.
Та фыркнула, скосив на него темный глаз:
- Откуда ж тебе знать, что это она? Далеко ведь!
- По полету вижу. Не спутаю Дашку ни с кем, - терпеливо пояснил Иван. - Видишь, по-над лесом не летает, держится открытого места? Соколу в лесу делать нечего. Ветви с листвой его полету мешают. А вот ястребы, тем деревья не помеха, они вертлявые.
Между тем в воздухе рисовалась чарующая картина. Соколы, каждый по-своему, в соответствии с породой и выучкой, ловко били уток. Их стремительные атаки завораживали. Утки, как могли, уворачивались, метались над лугом. Отчаянная гонка, неумолимое преследование, сложенные серпом крылья и смертельные удары, от которых летело во все стороны перо, - вот что наполнило утренний воздух…
- А хочешь… - Иван поколебался миг, но после решительно продолжил: - А хочешь, Машка, сама утку сшибить?
Мария пожала плечами.
- Сама так сама, почему нет. Но не здесь уже. Тут разлетелись высоко, далеко. Вели лук подать. Новое место найдем, могу сама.
Иван полез за пазуху.
- Нет, не стрелой. А сама, понимаешь? Сама!
Мария не понимала и не особо прислушивалась, завороженно глядя на соколиные атаки. Шея ее вытягивалась, лицо словно твердело в момент падения птиц на жертву, руки непроизвольно вздрагивали.
Царь извлек из одежды маленький мешочек, наподобие порохового кисета. Покачал за шнурок перед лицом царицы. Та, словно кошка, зыркнула и мгновенно схватила.
- Что там? - Одной рукой Марии было неудобно открыть мешочек - ведь на правой по-прежнему красовалась толстая кожаная перчатка сокольника.
- Посмотри! - рассмеялся царь.
Мария потрясла мешочек, пробуя вытряхнуть его содержимое на землю, но горловину надежно перетягивал шнур. Тогда Мария сжала мешочек в кулаке, попыталась угадать на ощупь, что же там такое. На миг лицо ее изломилось гневом. Иван был уверен, что она швырнет мешочек ему обратно, но его жена была насколько гневлива, настолько и упряма. Помогая себе зубами, она умудрилась развязать шнурок и двумя пальцами выудить спрятанный внутри предмет.
- Что это? - Мария удивленно посмотрела на вспыхнувшую от утреннего солнца вещицу. Повертела ее в руке. - Холодная!
Иван кивнул:
- Сожми крепче, попробуй согреть.
Но своенравная жена, казалось, пропустила мимо ушей слова мужа. Она продолжала вертеть ловкими пальцами добытый из мешочка предмет и даже взвесила его на ладони. Смоляные брови ее сошлись к переносице. Мария о чем-то напряженно размышляла.
- Такой же, как у отца! - наконец сказала она.
Иван весело хлопнул себя по ноге, залился смехом:
- Ну, Машка, ты вспомнила! Был у князя черкасского похожий, верно. Да только ведь привез он его мне вместе с тобой! Или забыла про свое приданое?
Еще пуще развеселился Иван, вспомнив, как нелегко давался горскому князю Темрюку чуждый обычай - не получать за дочь, а отдавать вместе с ней часть нажитого. Да еще какую! Размером невеликую, но ценности такой, что и подумать страшно. Однако князь понимал - как ни ценна вещица его, ни хранить, ни использовать ее долго не сможет. Слишком мало сил у него, слишком могущественные враги у него. Попросил князь для себя и всей своей земли русское подданство. Породнился с царем и принял его защиту, не выдвигая никаких условий.
Три тысячи детей боярских отбыли по приказу царя вместе с Темрюком в его горный край. А следом еще несколько тысяч воинов прислал Иван. Принялись за постройку крепостей на новых рубежах государства.
- Не забыла! - сердито огрызнулась царица. - Я не старуха какая, из ума выжившая! Когда отец тот подарок тебе готовил, говорил: есть у русского царя подобное. Теперь вижу сама - есть.
Мария положила вещицу на ладонь и поднесла к самым глазам. Казалось, осеннее солнце оживило предмет - он словно вспыхнул холодным свечением.
- Это не серебро, - уверенно сказала Мария. - Уж я точно знаю. Что это?
Иван пожал плечами.
- Медведь, - просто ответил он. - Или не видишь сама?
- Твой талисман? Отец рассказывал - урусы как медведи: неуклюжие с виду, ленивые в душе, и никогда не знаешь, что ожидать от них, - тщательно выговаривая слова, Мария с вызовом глядела на мужа.
- Нет, я Медведю этому не молюсь, - продолжал веселиться Иван. - Царские обереги обычные - крест да икона, как у всех православных. А эта вещица другой породы. Покойный митрополит Макарий иначе как "бесовскими зверюшками" и не звал подобное. А иерей Сильвестр в них благодать видел. Только, все говорил он, не каждому та благодать передается.
- Мне передаться сможет? - алчно спросила Мария, зажав фигурку Медведя в кулаке.
Иван, подражая жене, восхищенно цокнул языком:
- Ай, молодец! Не упустишь ни своего, ни чужого!
Мария зло и обиженно насупилась, но кулак не разжала. Неожиданно конь ее заржал, встал на дыбы. Опустился, твердо стукнув копытами, закрутился на месте, скаля зубы, и вдруг кинулся грудью на вороного аргамака царя. Иван едва успел отвести своего коня от удара. Отскакал, развернулся, сменяя улыбку на удивление. Конь Марии стоял неподвижно, лишь подрагивал ушами, и сама царица замерла в седле, отрешенно глядя куда-то вдаль. Иван подъехал вплотную, наклонился, заглянул жене в глаза. Испуганно перевел взгляд на ее руку.
- Машка, дура! - загремел его голос. - Где Медведь?!
Поодаль озадаченно топтался Быков, не решаясь приблизиться. Крик царя насчет Медведя сбил сокольника с толку, он непонимающе оглядывался.
Мария очнулась и посмотрела на свою пустую руку:
- Не знаю… Выронила…
Иван соскочил с коня, кинулся в траву.
Сокольник не выдержал, подбежал, упал на колени рядом:
- Случилось что, государь?
Царь, лихорадочно шаря в траве, дернул щекой. Глаза его безумно таращились, лицо побледнело.
- Ищи, Васька, ищи! Не сыщешь - на кол сядешь! Так и знай!