Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы
начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем
скажем слово. Такое точно впечатление произвел на Раскольникова тот гость,
который сидел поодаль и походил на отставного чиновника. Молодой человек
несколько раз припоминал потом это первое впечатление и даже приписывал его
предчувствию. Он беспрерывно взглядывал на чиновника, конечно, и потому еще, что
и сам тот упорно смотрел на него, и видно было, что тому очень хотелось начать
разговор. На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник
смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого
высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с
которыми нечего ему говорить. Это был человек лет уже за пятьдесят, среднего
роста и плотного сложения, с проседью и с большою лысиной, с отекшим от
постоянного пьянства желтым, даже зеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за
которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные красноватые глазки. Но
что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто даже
восторженность, - пожалуй, был и смысл и ум, - но в то же время мелькало как
будто и безумие. Одет он был в старый, совершенно оборванный черный фрак, с
осыпавшимися пуговицами. Одна только еще держалась кое-как, и на нее-то он и
застегивался, видимо желая не удаляться приличий. Из-под нанкового жилета
торчала манишка, вся скомканная, запачканная и залитая. Лицо было выбрито,
по-чиновничьи, но давно уже, так что уже густо начала выступать сизая щетина. Да
и в ухватках его действительно было что-то солидно-чиновничье. Но он был в
беспокойстве, ерошил волосы и подпирал иногда, в тоске, обеими руками голову,
положа продранные локти на залитый и липкий стол. Наконец он прямо посмотрел на
Раскольникова и громко и твердо проговорил:
- А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором
приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас
человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал
образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою
титулярным советником. Мармеладов - такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь
узнать, служить изволили?
- Нет, учусь... - отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным
витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря
на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он
при первом, действительно обращенном к нему слове вдруг ощутил свое обычное
неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу,
касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
- Студент, стало быть, или бывший студент! - вскричал чиновник, - так я и думал!
Опыт, милостивый государь, неоднократный опыт! - и в знак похвальбы он приложил
палец ко лбу. - Были студентом или происходили ученую часть! А позвольте... - Он
привстал, покачнулся, захватил свою посудинку, стаканчик, и подсел к молодому
человеку, несколько от него наискось. Он был хмелен, но говорил речисто и бойко,
изредка только местами сбиваясь немного и затягивая речь. С какою-то даже
жадностию накинулся он на Раскольникова, точно целый месяц тоже ни с кем не
говорил.
- Милостивый государь, - начал он почти с торжественностию, - бедность не порок,
это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета,
милостивый государь, нищета - порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое
благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не
палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем
оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять
себя.