– Так. Бери в одну руку латунь, в другую моё железо, пристраивай на место – и вообще дуй отсюда скорым шагом, – приказал я.
Отстранил его и, помедлив будто бы в нерешительности, вошел, переступив высокий порог. Благо дверь оказалась не заперта.
Женщина неторопливо встала мне навстречу, отложив с колен рукоделье. Сиденье своё самого начала передвинула поближе к щели и ела не сходя с этого места? Наверное, так. Свет, по капле истекающий из небольшого оконца, забранного двумя толстыми прутьями крест-накрест, еле осветил бы её фигуру, если б не ароматный огонь, мерцающий в трех ажурных металлических колпаках. Дым его заполнял комнатку и оттеснял иные запахи.
– Привет вам, сэниа… Мария?
– Скорее Маргарита, если уж переводить. Чистый жемчуг, Маргарита, как поют испанцы в песнях… Знаете?
Песен я не знал, кто такие испанцы – не догадывался. Зато, наконец, понял, чем она развлекается: щиплет корпию из старых тряпок, которые дед ей всучил. Такие нитки просто незаменимы для мокрых перевязок и гнойных ран.
– Я хочу поговорить с вами.
– Разумеется, вы в своем праве. Вы хозяин, я – ваша служанка… Присаживайтесь, прошу вас. Табурет здесь только один, зато скамейка широкая. Полутораспальная.
Я сел туда, куда мне указали, и – замялся. Попутно представил, каким она меня видит: кривоватая оглобля, что навстоячку еле умещается под низким потолком, физиономия бледная, глаза тусклые, волосы непонятно какого цвета. Плечи хоть широки, ключицы длинны и прямы, как стрела (что неудивительно при нашей работе), но грудь едва ли не впалая. Ну и что нам с того?
– Я хотел бы знать. Вы полушутя ответили моему Рутгеру…
– А. Понимаешь, мои последние желания все уже поисполнялись. Когда тебя целый год подряд носят прямо в горсти и впивают все слова, что слетают с твоих нежных губок, только и хочешь под конец, чтобы меня-оставили-наконец-в-покое!
Эта Маргарита неожиданно повышает тон.
– Потому вы и согласились на моё требование?
Она усмехнулась.
– Нет. Простой расчёт: если тебя вынут из мягких домашних тапочек и в тот же миг выставят на высоком помосте, это будет чистое потрясение моих основ. Им этого не нужно.
– Кому?
– Да моим рутенцам.
– Вы так их любите?
– Ну, мальчик, надо же кого-то любить.
– Хельмут.
– Гита. Коротко и легко запоминается.
– Гита. Вы можете рассказать мне, что дарили вам ваши соплеменники?
– Если это не досужее любопытство. На последнее нет времени.
– По какой причине вы указали на меня, сэниа Гита, помните?
– Поняла тебя. Сердце, значит, требует? Ну что ж. Я захотела одиночества. Роскошного одиночества. Огромный отель… то есть дворец… Нет, просто дом с огромным парком. Нет, скорей даже небольшой замок посреди полудикого леса. Лиловая глициния по всему фасаду. Черешчатые дубы, серебристые клены, медные буки, растущие в глубокой тени, чтоб проявилась их темно-багряная окраска. Золотистые ясени. Цветущие липы с их невероятным медовым запахом – всю жизнь именно о таком мечтала. В парке целая свора веселых собак – эти были не мои, я же понимала, что надолго меня не хватит. Верховые прогулки на смирных лошадках, с блестящей свитой. А внутри дома – библиотека и камин для холодных вечеров. Изысканная еда. Музыка и рукоделия. И умные собеседники, которые являются по первому зову. Эти вот, кого вы с дедом видели, и многие еще. Я, конечно, прекрасно знала, что все они – мои сторожа, но могла выбрать и приблизить к себе любого. И отослать тоже.
– Королева.
– Госпожа Крови, – ты ведь слышал.
– Это верно?
– Что – верно? Знаешь, Хельмут, я ведь урожденная скондка, меня в Рутен муж привез. Он четко верил, что его милая земля как-то особенно проклята из-за своего личного Каина. А кровь только кровью и смывается. Я ведь была его на двадцать два года младше… Светоч мудрости. Стена неприступная. Источник нежности – мне вечно в жажде быть… Знаешь, как это сладко – когда тебя любит поистине зрелый мужчина! Сладко – покуда он не состарится. Или пока его не убьют в нелепой карманной войнушке. В маленькой, но очень гордой стране Ичкер.
Я такую не знал, но на всякий случай глубокомысленно кивнул.
– Вот почему вы согласились?
– Да нет. Напрочь отравить мне существование даже такой штукой, как смерть близких, невозможно. Похожие кладбища ведь внутри любого из нас. Да и, кстати, понурое сердце в жертву не годится.
– Не понимаю тогда, что могло вас подвигнуть.
– Хельмут, исповедовать меня будут завтра. Непосредственно перед тем, как станут вешать на меня всех своих козлов отпущения, и часа за два до теснейшего общения с тобой.
Я почувствовал себя так, будто заглянул в тайное тайных храма. Или как тогда, когда мой лучший школьный друг Ханкен-Конопушка ни с того ни с сего вдал мне кулаком под дых. И, я так думаю, Гита прочла все сии чувства на моей симпатичной открытой физиономии.
– Юноша, не стоит принимать меня так уж всерьёз, – рассмеялась она. – Хотя ты упорно лезешь не в свои дела, да еще и в дела секретные, – понять тебя можно. Вот что. Я тебе выдаю всякие рутенские тайности, исполняю любые твои беззакония, но баш на баш. Я одно – и ты одно. По рукам?
– По рукам, – ответил я как мог беспечно и протянул свою шершавую ладонь. Она легонько хлопнула по ней кончиками пальцев.
– Давай я отвечу на твое первое. Что могло подвигнуть… Знаешь, никто из нас вперед других не высовывается. Все знают, как это происходит. К тебе подходят, когда ты остаешься одна, и вежливо предлагают, причем даже не расписывают, как и что. Не обижаются, если ты отвечаешь отказом. Но отказов мало, потому что наши персоны просчитываются заранее и все наши обстоятельства учитываются наперёд. Вот так попросту. Скучно, да?
– Теперь что, моя очередь?
– Если хочешь. Можно и подкопить вопросы.
– Говорите сейчас.
– Хельмут. Эти мои компатриоты то ли не знают, то ли нарочно не говорят. Мне как на плаху придется ложиться – низко или высоко? Ничком или навзничь? Волосы подстригать – видишь, какие длинные, – или так оставить?
Честно говоря, я остолбенел. Но мигом оправился. Черт, это же вообще было моей прямой обязанностью – предупредить и подготовить!
– Я ведь плахи не видел, – ответил я как мог спокойнее. – Мне дадут проверить только завтра. Ее и вообще вполне может не быть – это для топора и мясницкой работы, а мечу она нередко и помешать может. Лицом кверху – это вообще делают в наказание. Косу можно вмиг отрезать, только если ее держать или закрепить на особом кольце, вам будет куда как надежнее.
– Ну да, чтобы не дёрнулась по нечаянности в последний момент, – кивнула она. – Сама того боюсь.
– А высота – нам с Торригалем всё равно.
– Это хорошо, – протянула она. – Знаешь, в наших краях женщин иногда к стулу привязывали, так это, как я понимаю, куда труднее исполнить как следует.
В моей земле – тоже, но об этом я не стал рассказывать. Ни к чему. Равно как и то, что если уж мы кладем под меч деревяшку, то на ней приходится не столько рубить, сколько резать.
– Если вы еще о чем-то таком хотите спросить, это не в зачёт, – сказал я вместо этого.
– Спросить – нет, попросить – да. Хельмут, я не хочу, чтобы ты выполнял работу своего подручного. Это же Ритуал Ритуалов. На колени я сама опущусь, если надо. Поправить позу – тоже пусть не ты. И не Лойто, очень тебя прошу. Там своих работников двое, ещё в ногах у тебя запутаются… Да, мои ноги связывать вроде как не понадобится. А руки… Мне захочется ухватиться за что-то – ну, вроде поручня на кресле зубодера. Это можно? Посмотри там, когда станешь проверять. И глаза – может, просто зажмуриться?
– Там выберете. Но куда надёжней сделать по традиции.
– И самое главное. Подходя, четко ставь ногу. Татя в нощи я не хочу.
– Так приходит не одна смерть, но и Бог, сэниа.
– Да, только ты – не Он. И не она.
На этом пафосном месте в дверцу гулко постучал дед.
– Эй, Габи, там Лойто с рынка много чего утащил. Что твоя болезная дама будет кушать?
Гита переглянулась со мной и произнесла с каким-то внезапным озорством:
– Это что, тот самый налог – каждый палач имеет право бесплатно взять у торговок всё, что в руках унесет? Надеюсь, у парня руки длинные и загребущие.
– Оттого его и бьют часто, – улыбнулся я.
– Угу. За превышение полномочий и нахальство контрибуции, – подхватила она. – Так что заказываем? Сыр есть – такой, чтобы с него вода капала? Брынза или горный…
– Козий, – доложился дед. – Вовсе сухой.
– Так это же самое то. А хватит на всех, чтоб не обидно было?
– Тебе хватит, сэниа. С травой, с хлебом?
– И порезать ломтики тонко, но тупой стороной ножа, чтобы складочками и моршинками пошло. Попробуйте, самый смак выйдет.
– Я тогда пошёл, – ответил я. – Тоже поужинаю.
Только вот кусок мне в горло никак не пролезал. Кое-как уговорив себя поесть и дождавшись, пока наш паренек принесет из камеры Гиты порожнюю посуду, я снова туда вернулся.
На сей раз корпии уже видно не было. Горели еще две свечи, толстые, поставленные в широкие блюдца с водой во избежание пожара.
– Не могу все-таки понять, – продолжил я сходу, – отчего вы так спокойны. И так мало боитесь.
– Это договорной вопрос? – ответила она мне навстречу.
– Пусть так.