Взявшись руками за края постели, он притянул свое тело обратно.
Минут пять он лежал, стараясь справиться с волнением, и только когда его сердце перестало отбивать пулеметную дробь, медленно выпрямился и сел.
Руки плохо его слушались. Они ничего не весили, а мозг еще не привык управлять невесомыми членами. Координация между мышечными усилиями и вызываемыми ими движениями была нарушена, и должно было пройти известное время, пока организм приспособится к новым, никогда раньше не испытанным условиям.
Стараясь точно рассчитывать свои движения, Широков протянул руку к креслу, чтобы взять лежавшее на нем белье. Но, по-видимому, он слишком сильно нажал на сиденье, потому что кресло вдруг покачнулось и плавно опустилось вниз (он все еще считал то, что находилось под его постелью, низом, а противоположную сторону - верхом, хотя эти понятия не имеют смысла в мире без тяжести).
- Ну вот! - вслух сказал Широков. - Что же теперь делать? Как поднять его обратно?
Он чувствовал себя совершенно беспомощным и "сидел" на краю постели, держась за нее, чтобы не упасть.
"Но я же не могу упасть, - убеждал он самого себя. - Тяжести нет!".
Он уже не боялся, что кто-нибудь может войти, а хотел этого. Пусть увидят, что он боится, но помогут ему. И он почувствовал глубокое облегчение, когда дверь открылась.
На пороге "стоял" Синьг.
На мгновение Широков испугался, что каллистянин не заметит отсутствия пола и упадет, переступив порог.
- Проснулись? - спросил Синьг. - Как вы себя чувствуете?
Он отделился от двери и оказался висящим в воздухе. Это зрелище было еще поразительнее, чем вид висящего кресла. Синьг плыл к Широкову, как пушинка, гонимая слабым ветром.
- Чувствую себя хорошо, - ответил Широков. - Но никак не могу приспособиться.
- Мы это испытали, - сказал Синьг, - когда впервые потеряли вес.
Он "стоял" около постели так спокойно и просто, что Широкову показалось совсем не страшным покинуть свое убежище.
- Мы оставили вам кресло, - сказал Синьг, - думая, что оно поможет вам, но я вижу, что вы неправильно им воспользовались.
Широков засмеялся:
- Это верно, что неправильно. Я хотел достать одежду, но она убежала от меня!
Синьг коснулся рукой края постели, и этого слабого движения оказалось достаточно, чтобы его тело плавно опустилось. Он взялся за спинку кресла и, оттолкнувшись ногой, поднялся обратно с ним вместе. В обычных условиях было бы невозможно держать тяжелое кресло на весу одной рукой.
- Одевайтесь! - шутливо сказал Синьг. - А я буду держать его, чтобы оно опять не убежало.
ЗА БОРТОМ КОРАБЛЯ
Шло время.
Много событий произошло и на Земле, и на Каллисто. Одиннадцать лет- срок не малый.
А звездолет все так же быстро и равномерно мчался через пустоту Вселенной от одной планеты к другой. Призрачным сном казалась Широкову и Синяеву жизнь на Земле. Словно отодвинулась она куда-то далеко-далеко, в туманную даль прошлого.
Позади осталась та невидимая точка, где звездолет находился на равном расстоянии от Рельоса и Солнца. Космонавты торжественно отметили момент перехода через эту точку. И снова потекло время, наполненное работой, различной у каждого члена экипажа, но направленной к одной и той же цели.
За бортом была вечная ночь, не было и не могло быть смены света и темноты, но как-то сам собой раз навсегда установился распорядок "дня". Чередование сна, работы и отдыха шло в строгой последовательности, и это тоже как-то помогало тому, что время шло быстро.
День за днем складывались в недели, недели- в месяцы, и Широков иногда с удивлением замечал по своему дневнику, что прошло гораздо больше времени, чем он думал. Все ближе и ближе была так недавно казавшаяся бесконечно далекой, но с прежней силой влекущая к себе планета Каллисто.
Рельос- Сириус- все так же казался, даже через оптические приборы, крохотной точкой, но звездолет был к нему уже гораздо ближе, чем к Солнцу. Величественная звезда приближалась. Оставшееся расстояние уже не казалось Синяеву непреодолимой бездной. Эта бездна легла позади- между кораблем и Солнцем.
Подходил к концу десятый год полета. Скоро вновь заработают двигатели, начнется торможение и ставшая столь привычной невесомая жизнь окончится.
Тот постоянный счет лет, который так заметен в условиях жизни на Земле, потерял всякое значение на корабле; время, подобно направлению, спуталось, и Широкову с трудом удавалось вести свой дневник по земному календарю. Было странно сознавать, что они прожили около трех лет, а на Земле прошло почти ровно десять, что дни и месяцы на корабле не равны дням и месяцам Земли. "Выигрыш времени" создавал труднопреодолимую путаницу в сознании.
Но, несмотря на этот "выигрыш", прошедшее от старта время казалось долгим.
- Обратная дорога покажется нам еще более длинной, - сказал Широков.
- Обратный путь всегда кажется более коротким, - ответил Синяев. - А для нас с тобой он еще более сократится сознанием, что мы возвращаемся на Родину.
Они давно перешли на "ты" и относились друг к другу с братской любовью. Здесь, на корабле (и еще больше- в будущем, на Каллисто, в условиях чуждой им жизни), они и были братьями, в более полном значении этого слова, чем оно понимается обычно.
- Именно потому, - возразил Широков, - дорога и покажется длиннее.
- Там увидим! Длиннее или короче, но еще несколько лет придется провести на звездолете. Разве что мы не захотим вернуться.
- Не захотим вернуться? - удивленно спросил Широков. - Разве ты допускаешь, что это может случиться?
- Нет конечно, - улыбнулся Синяев. - Это я так, к примеру.
Находившийся тут же Бьяининь поднял голову от книги, которую внимательно читал, готовя ее к переводу. Он уже совершенно свободно владел русским языком, и, когда говорил на нем, только мягкость звука напоминала, что он каллистянин.
- Обратная дорога, - сказал он, - кажется короче только до середины. А затем она становится все длиннее и длиннее. Можете мне поверить, я сам это испытываю.
- Значит, мы оба правы, - засмеялся Синяев.
- Кроме того… - начал Широков, но не закончил фразы. Что-то случилось.
Они услышали едва уловимый звук удара.
Но не он поразил их и заставил сердца забиться чаще.
Они привыкли, что полет корабля совершенно незаметен внутри него. Гигантский шар летел так плавно и равномерно, что всегда казалось, что он стоит на месте. И вот все трое ощутили легкий толчок. Звездолет чуть заметно вздрогнул.
Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу и напряженно прислушивались. Но все было тихо. Корабль, как и прежде, казался совершенно неподвижным.
Было ясно, что он летел с прежней скоростью и по прежнему направлению. Если бы это было не так, если бы звездолет хоть немного уклонился от прямого пути или замедлил скорость, люди были бы уже мертвы. При скорости в двести семьдесят восемь тысяч километров в секунду никакое, даже ничтожно малое, изменение режима полета не могло пройти безнаказанно для экипажа. Инерционные перегрузки получились бы чудовищно огромными.
Что же случилось?
Первым бросился к двери Бьяининь. Широков и Синяев поспешили за ним в круглый коридор. Обычно пустынный, он сейчас быстро наполнялся каллистянами, спешившими в центральный пост. Очевидно, все услышали удар и все ощутили слабый, но жуткий в своей непонятности толчок космического корабля.
Широков заметил Мьеньоня и задержался, чтобы поравняться с ним.
- Что случилось? - спросил он инженера, на лице которого не отражалось ни малейшего беспокойства.
- Вероятно, столкновение с частицей метеорита, - ответил Мьеньонь.
- Откуда же взялся здесь метеорит?
- Не метеорит, а крохотная частица метеорита. Межзвездное пространство не пусто.
Они последними поднялись сквозь люк в помещение центрального поста.
Шарообразная комната казалась сверкающей из-за отражения света в восьмиугольных панелях телевизионных экранов. Пульт управления висел в центре этого шара. Перед ним не было кресла, которое при отсутствии веса было совершенно излишним.
Мьеньонь покинул Широкова и направился к пульту, возле которого висели в воздухе Диегонь, Вьеньянь и Ньяньиньг. Широков остался с Синяевым и другими каллистянами у входа.
Ничего угрожающего, по-видимому, не произошло. Лица собравшихся у пульта были спокойны. Они рассматривали многочисленные приборы без той торопливости, которая свидетельствовала бы об опасности, угрожающей звездолету.
Широков слышал, как Диегонь сказал:
- Пробоины нет нигде. Проверим экраны.
Погас свет, и один за другим молочно-белые восьмиугольники как бы уничтожили стенки корабля.
Пульт и люди, собравшиеся в центральном посту, оказались висящими в пустоте, среди черного мрака бесконечного пространства.
Широков вспомнил, какое волнение и даже страх испытал он, когда впервые увидел это волшебное зрелище. Теперь он привык к нему и только обрадовался, убедившись, что объективы телевизионных аппаратов- глаза корабля- не пострадали.
Раздался голос Мьеньоня:
- Кажется, все благополучно.
- Надо проверить астрономические пункты, - сказал Вьеньянь.
Снова вспыхнул свет в центральном посту.
- Проверьте свои аппараты, - сказал Диегонь. - А потом придется выйти из корабля и осмотреть весь звездолет снаружи.
- Я сейчас это сделаю, - ответил командиру корабля Вьеньянь.
Он направился к люку.
- Я пойду с вами, - сказал Синяев.