Помню, как-то на смотру у меня на мундире не хватило двадцати пуговиц, и
за это меня посадили на четырнадцать дней в одиночку. И два дня я, как Лазарь,
лежал связанный "козлом". На военной службе должна быть дисциплина -- без нее
никто бы и пальцем для дела не пошевельнул. Наш обер-лейтенант Маковец всегда
говорил: "Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы, как
обезьяны, по деревьям лазили. Военная служба из вас, дураки безмозглые, людей
сделает!" Ну, разве это не так? Вообразите себе сквер, скажем, на Карловой
площади, и на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины. Это
меня ужасно пугает.
-- Все это сербы наделали, в Сараеве-то,-- старался направить разговор
Бретшнейдер.
-- Ошибаетесь,-- ответил Швейк.-- Это все турки натворили. Из-за Боснии и
Герцеговины.
И Швейк изложил свой взгляд на внешнюю политику Австрии на Балканах: турки
проиграли в тысяча девятьсот двенадцатом году войну с Сербией, Болгарией и
Грецией; они хотели, чтобы Австрия им помогала, а когда этот номер у них не
прошел -- застрелили Фердинанда.
-- Ты турок любишь? -- обратился Швейк к трактирщику Паливцу.-- Этих
нехристей? Ведь нет?
-- Посетитель как посетитель,-- сказал Паливец, хоть бы и турок. Нам,
трактирщикам, до политики никакого дела нет. Заплати за пиво, сиди себе в
трактире и болтай что в голову взбредет -- вот мое правило. Кто бы ни прикончил
нашего Фердинанда, серб или турок, католик или магометанин, анархист или
младочех,-- мне все равно.
-- Хорошо, уважаемый,-- промолвил Бретшнейдер, опять начиная терять надежду,
что кто-нибудь из двух попадется.-- Но сознайтесь, что это большая потеря для
Австрии.
Вместо трактирщика ответил Швейк:
-- Конечно, потеря, спору нет. Ужасная потеря. Фердинанда не заменишь
каким-нибудь болваном. Но он должен был быть потолще.
-- Что вы хотите этим сказать? -- оживился Бретшнейдер.
-- Что хочу сказать? -- с охотой ответил Швейк.-- Вот что. Если бы он был
толще, то его уж давно бы хватил кондрашка, еще когда он в Конопиште гонялся за
старухами, которые у него в имении собирали хворост и грибы. Будь он толще, ему
бы не пришлось умереть такой позорной смертью. Ведь подумать только-- дядя
государя императора, а его пристрелили! Это же позор, об этом трубят все газеты!
Несколько лет назад у нас в Будейовицах на базаре случилась небольшая ссора:
проткнули там одного торговца скотом, некоего Бржетислава Людвика. А у него был
сын Богуслав,-- так тот, бывало, куда ни придет продавать поросят, никто у него
ничего не покупает. Каждый, бывало, говорил себе: "Это сын того, которого
проткнули на базаре. Тоже небось порядочный жулик!" В конце концов довели парня
до того, что он прыгнул в Крумлове с моста во Влтаву, потом пришлось его оттуда
вытаскивать, пришлось воскрешать, воду из него выкачивать... И все же он помер
на руках у доктора, после того как тот ему впрыснул чего-то.
-- Странное, однако, сравнение,-- многозначительно произнес Бретшнейдер.--
Сначала говорите о Фердинанде, а потом о торговце скотом.
-- А какое тут сравнение,-- возразил Швейк.-- Боже сохрани, чтобы я вздумал
кого-нибудь с кем-нибудь сравнивать! Вон пан Паливец меня знает, верно ведь, что
я никогда никого ни с кем не сравнивал? Я бы только не хотел быть в шкуре вдовы
эрцгерцога. Что ей теперь делать? Дети осиротели, имение в Конопиште без
хозяина. Выходить за второго эрцгерцога? Что толку? Поедет опять с ним в Сараево
и второй раз овдовеет... Вот, например, в Зливе, близ Глубокой, несколько лет
тому назад жил один лесник с этакой безобразной фамилией -- Пиндюр.