Полки, заполненные дамским бельем, туфлями и сумочками, занимали три стены. Четвертая — от пола до потолка — была зеркальной. В центре стояли ряды вешалок, перегруженных нижними юбками, платьями, костюмами, плащами и шубами. Ярлыки от Пагуина, Ланвина, Чиапарелли, Пату, Мулинекса и Шанели напоминали Меган о восхитительном мире за пределами Санта-Фе, и такие воспоминания не могли способствовать улучшению ее настроения.
Тяжело вздохнув, она стала перебирать одежду. Набрав ворох нижнего белья, Меган возвратилась в спальню и вывалила его на кровать. Второй поход в шкаф добавил к этой куче с полдюжины платьев. Накинув кружевной пеньюар, она вышла из спальни в просторный, отделанный лепниной и изразцами холл.
— Дулси! — позвала она громко, выговаривая это имя именно так, а не «Дулсей», как произносили его местные. Не получив ответа, она двинулась вперед по коридору. — Дулси, куда ты подевалась?
— Иду, сеньора, — послышался женский голос, и Дулси появилась в дверном проеме в дальнем конце коридора.
Дулси Ортес была испанкой, в возрасте между сорока и пятьюдесятью, с широкими плечами и бедрами. Она была экономкой Дункана, когда Меган прибыла в Санта-Фе в качестве новобрачной. Хотя Меган видела ее день за днем в течение десяти лет, для нее Дулси до сих пор оставалась загадкой: в черных глазах испанки читались непознаваемость и отчужденность.
Никогда в жизни Меган не сможет понять, почему Дункан часами болтает на кухне по-испански с Дулси и ее мужем Джорджем. Впрочем, в Дункане она вообще многого не понимает. Например, почему он, будучи одним из известнейших американских художников, живет на захолустном ранчо, когда мог быть гордостью Манхэттена?
— Мое красное платье уже привезли из чистки? — спросила Меган.
— Какое красное платье?
— Черт побери, Дулси, почему ты всегда отвечаешь мне так, словно не понимаешь, о чем я говорю? Ты должна помнить о платье, которое я поручила Джорджу отвезти в чистку неделю назад. Красное, от Мулинекса. Я привезла его из Парижа в январе.
— Да, сеньора. Джордж забрал его сегодня, когда ездил в город за покупками. Оно висит на кухне.
— Я хочу надеть его вечером в «Ла-Фонду». Упакуй его вместе со всем тем, что лежит у меня на кровати в спальне.
— Да, сеньора. — Голос Дулси был так же бесстрастен, как и выражение глаз.
Никогда — ни словом, ни жестом, ни поступком — она не выказывала своего отношения к Меган. Тем не менее Меган чувствовала ее неприязнь.
— Это все, сеньора?
Меган хотелось заорать: «Нет, не все! Я хочу послать к чертовой матери этот дом и все окружающее. Я хочу оказаться подальше от тебя и твоего Джорджа, подальше от Санта-Фе и даже от Дункана». Вместо этого она повернулась и прошла в спальню, хлопнув тяжелой дубовой дверью. Не было смысла требовать голову Дулси: не экономка была виновата в том, что Меган смертельно несчастна.
Если бы только Лиленд Вайли III возвратился с войны целым, а не безногим обрубком! Она бы вышла за него замуж, как они и планировали. Сейчас она бы обедала в лучшем нью-йоркском ресторане, или сидела в театре, или выбирала покупки в магазинах на Пятой авеню, а не металась бы по спальне, не имея в планах ничего лучшего, чем уик-энд в «Ла-Фонде». Почему бы Дункану не покончить с его картинами, чтобы они могли уехать отсюда?
Ах, как это было романтично — в девятнадцать лет выйти замуж за Дункана и уехать в Санта-Фе! Теперь, накануне тридцатилетия, она чувствовала, что жизнь прошла мимо.
Кутаясь в пеньюар, Меган подошла к огромному окну, выходящему на юг. Ее не волновала величественная панорама гор Сандиас. Мысленно она вернулась в тот день, когда впервые увидела Дункана Карлисла.
Зима 1919 года была сезоном балов, и самым запоминающимся для Мепан был, конечно же, ее первый выход в свет.