— Ну а ты как съездила? — прервал молчание Джимми. — Как там эта твоя Бетси?
Нэнси зарделась и стремительно отвернулась, чтобы вытащить из шкафчика кетчуп. Джимми совсем не обязательно было знать, что на самом деле она ездила в Хьюстон вовсе не к старой подруге.
— Хорошо, — едва управившись с охватившим ее волнением, кивнула она и возблагодарила Иисуса за то, что муж на нее не смотрит. — Дети учатся, муж работает… Посидели, поболтали…
Джимми понимающе кивнул и принялся за цыпленка. Несколько раз повернул тарелку, выбирая, с какого края начать на этот раз, а затем взял вилку и принялся сосредоточенно ковырять птицу, отдирая и отправляя в рот маленькие белые кусочки мяса. Нэнси еще с полминуты постояла и медленно вышла — укладывать детей спать. Когда Джимми ел цыпленка, мешать ему было нельзя.
* * *Она ждала мужа в постели. Нэнси знала, что, поев, он примет теплый душ, а затем наденет старый махровый халат с гербом и девизом любимой бейсбольной команды, выйдет на террасу, усядется в глубокое кресло и просидит, уставясь в темноту южной ночи, от получаса до сорока минут — в зависимости от настроения. И лишь потом придет и, дыша запахом пива и сигарет, навалится на нее — минуты на две. Большего ждать не приходилось.
«Нет, даже с этим паршивцем Салли было куда как интереснее!» — невесело усмехнулась Нэнси. С тем, по крайней мере, за каких-нибудь полчаса она дважды почти умерла от страха, дважды пережила ни с чем не сравнимый восторг победы и дважды вернулась в мир, чувствуя, как пульсирует в ней бьющая через край жизнь.
Пахнуло теплым воздухом, и Нэнси увидела, как приоткрылась дверь в спальню, а на пороге появился муж. Некоторое время он размышлял, а потом тихонько обошел кровать и, стараясь не скрипеть пружинами, улегся на своей половине.
Нэнси облегченно вздохнула и прикрыла глаза. Джимми чего-то боялся — это она видела давно. Страх жил в нем, словно солитер в поросенке, высасывая все соки и подтачивая жизненные силы — день ото дня все сильнее.
На их семейной жизни это сказывалось самым прямым образом. Сначала Джимми совсем перестал играть с детьми, затем уменьшил свое участие в семейном досуге до еженедельных походов на речку, а теперь и вовсе предпочитал сидеть на веранде с потухшей сигаретой между пальцев и таким же потухшим, безжизненным взглядом.
Нет, Нэнси не сдавалась. Оставлять его в таком полумертвом состоянии означало запустить ситуацию и однажды увидеть, что ты давно уже делишь постель с ходячим трупом. Она несколько раз воровски забиралась к нему в ванную, чтобы через пару минут устроить там шумную — с брызгами и воплями — возню. Она дважды вывозила его в пустыню, и эти черные звездные ночи посреди мелких барханов, ступенчатых каменистых утесов и поющих свои тоскливые песни койотов до сих пор занимали высшие призовые места в «золотой коллекции» ее личных воспоминаний. Она даже спровоцировала его на секс во время дежурства, в самом сердце города — прямо в кабинете мэра Хьюго Тревиса!
Нэнси тихонько рассмеялась. Они в ту ночь перепробовали все, на что хватило фантазии, — и огромный полированный стол, и высокое восхитительно мягкое кресло — и так увлеклись, что Джимми ненароком зацепил коленом спрятанную под столом главы города «тревожную» кнопку.
Понятно, что в считанные минуты муниципалитет с воем полицейских сирен оцепили все патрульные машины города… Господи! Какой прекрасной оказалась эта ночь!
И все равно толку не было. Джимми так и не сумел вернуть себе прежнее состояние духа и продолжал жить, словно и родился таким — почти мертвым.
Нэнси вздохнула и повернулась на бочок, спиной к мужу. Она была совсем другой и умела получать удовольствие почти от всего, но это и стало главной ее проблемой, настолько серьезной, что даже потребовало вмешательства специалиста. Нэнси еще раз глубоко вздохнула, мысленно вернулась к событиям сегодняшнего дня и медленно, тщательно смакуя немногие, но яркие удовольствия, пролистала их все — с самого утра.
* * *Сначала она наслаждалась тем тонким удовольствием, которое приносит рискованная ложь. У Джимми был записан хьюстонский телефонный номер Бетси, и, кстати, взбреди ему в голову проверить, чем она занимается в Хьюстоне, и даже просто пожелай он убедиться, что жена благополучно доехала до места, вранье мгновенно вылезло бы наружу.
Затем она выслушала очередную жалобу Энни — своей младшенькой — на то, что к ней снова приставали мальчишки, и с четверть часа тренировала ее использовать колено в извечной борьбе с противоположным полом.
А потом началось главное. Всю дорогу до Хьюстона, куда она почему-то решила отправиться не на своей машине, а на автобусе, все четыре часа пути она представляла, какой будет ее первая встреча с дипломированным городским психоаналитиком — мистером Скоттом Левадовски. И сердце екало и падало вниз, ибо исповедаться мужчине, не облеченному саном священника, было и сладко и грешно одновременно.
Нэнси достаточно быстро нашла нужный адрес, миновала строгую, выдержанную в псевдовикторианском стиле приемную с большим бронзовым бюстом доктора Фрейда на столе, сунула стоящей на страже немолодой секретарше положенный именитому доктору гонорар, дождалась, когда та занесет ее данные в журнал посещений, и прошла в кабинет — полутемный, богато обставленный и тоже достаточно стильный.
Психотерапевт мистер Скотт Левадовски, высокий мужчина в хорошем костюме, с короткой аккуратной прической и такой же аккуратной — под Фрейда — бородкой, стоял к ней боком и смотрел в прикрытое тяжелой темной шторой окно. Нэнси окинула его оценивающим взглядом, но изъянов не нашла — его сдержанность и осознание своего особого положения чувствовались даже на расстоянии.
— Проходите, миссис Майлз, — не оборачиваясь, глухим эхом, отдающимся от стен голосом, проронил он. — Вы снова пришли на час раньше…
— Меня зовут миссис Дженкинс, мистер Левадовски, — вежливо поправила его Нэнси. — Нэнси Дженкинс. И у меня назначено как раз на это время.
— Да? — удивленно повернулся психотерапевт. — Ну что ж, ложитесь… Нэнси.
Нэнси с трепетом глянула на стоящую у стены кушетку и почему-то вспомнила, как долго, безуспешно, а главное, на редкость занудно пытался ее совратить первый настоящий поклонник.
— Прямо сюда?
— Разумеется, — сухо кивнул психотерапевт. — И помните, между мной и вами должна быть полная откровенность. Полная… вы осознаете, что я только что сказал?
Нэнси неуверенно кивнула и сама для себя решила, что в худшем случае она после этого сеанса останется сама собой. Грустно, но не так уж и ужасно. Она подошла к кушетке и, подчиняясь властному жесту врача, присела, а затем и прилегла.
— Закройте глаза, миссис Дженкинс, — распорядился мистер Левадовски. — Расслабьтесь и просто слушайте мой голос. А когда я досчитаю до пяти, вы начнете отвечать на мои вопросы — честно и без утайки.
Нэнси перебрала в своей памяти все подходящие случаю воспоминания, но сравнить происходящее смогла только с вызовом к директору школы в шестом классе. Страшновато, конечно, но не до дрожи.
— Раз… — начал размеренно считать психотерапевт, — вы расслабились… глубоко расслабились… два… по всему вашему телу пошло приятное тепло… три… вы абсолютно доверяете мне… четыре… вы готовы ответить на каждый мой вопрос… пять… я начинаю.
Нэнси напряглась.
— В чем ваша проблема, Нэнси? Что вас беспокоит?
— Я люблю риск.
Наступила пауза.
— И что?
— Это приводит к неприятностям. Все чаще. И я этого опасаюсь.
Мистер Левадовски озадаченно прокашлялся.
— А… в чем выражается… эта ваша… страсть? К риску, я имею в виду.
— Физиономию набить могу, — честно признала Нэнси и приоткрыла правый глаз.
Доктор стоял, опершись задом на стол и скрестив руки на груди, но даже в полумраке кабинета было видно, что лицо у него несколько растерянное.
— А когда… у вас возникает это желание? И по отношению к кому?
— Да хоть к вам, — пожала плечами Нэнси. — Смотря по настроению.
Мистер Левадовски озадаченно почесал затылок, но тут же взял себя в руки и снова сосредоточился.
— Вы так агрессивны по отношению к людям?
— Я не агрессивна, — не согласилась Нэнси.
— Но они ведь вас обижали?
Нэнси задумалась и нехотя признала:
— Нечасто, но бывало.
Смотрящийся радужным сквозь прикрытые ресницы, словно Христос на церковном витраже, психотерапевт сосредоточился и подался аккуратно подстриженной бородкой вперед — точь-в-точь как фокстерьер на запах лисы.
— И как вы реагировали, когда вас обижали? Это всегда была агрессия? Ведь так, Нэнси?
Нэнси начала злиться. Разговор все дальше и дальше уводил ее от того, что ее действительно волновало.
