Мы вместе летели вниз с того утеса, и сначала мне показалось, что
я умер, но потом как то так получилось, что оба мы уцелели. Этот малый, из дорожного патруля, – спасибо ему за то, что не бросил нас.
А теперь я хочу докопаться до истины, понять, как все вышло. Неужели ты меня не слышишь?
Форд по прежнему не сводит с меня взгляда, а мне еще больше хочется подать ему какой нибудь знак, но ничего не получается. Я всего
лишь беспомощная плоть, распростертая на больничной койке и ничего не чувствующая, мозг да рука, которую он держит.
Как это понять: «Я был с тобой у того утеса»? В этом нет никакого смысла, как и вообще во всем, что сейчас происходит.
Перед глазами закачалась белая тень. Форд погладил меня по руке и поднялся. Потом он приблизился к тени:
– Пол, я только что приехал. Я разговаривал с Джилли.
Пол. Он здесь, в комнате. Не могу разобрать, о чем они говорят, и все таки оба отходят подальше.
Я не возражаю, чтобы Пол ушел совсем – мне сейчас больше всего хочется, чтобы это случилось. Но он не уходит. Что же тогда он говорит
Форду? Пусть брат вернется. Он моя единственная связь с реальностью, со всем тем, что – не я.
Через какое то время я отключаюсь и засыпаю, но перед этим успеваю попросить Бога, чтобы Форд не оставлял меня здесь одну. Мне жаль
мой «порше», ставший на дне океана добычей глупых рыб.
Я поставил «форд» на одно из шести свободных мест перед «Лютиком» – довольно экзотическое название для весьма уродливого, в стиле
викторианской готики, здания, нависающего над океаном в непосредственной близости от утеса.
Не менее экзотическим казалось и название главной улицы Эджертона – Пятая авеню. До сегодняшнего дня я был в городке только раз и,
помнится, услышав это название, чуть со смеху не помер. Пятая авеню, а параллельно ей по обе стороны бегут четыре улочки, упирающиеся
в утес, и лучами расходятся на север и запад еще несколько переулков, правда, довольно длинных.
Судя по первому впечатлению, за минувшие годы здесь мало что изменилось. Кругом теснятся коттеджи застройки двадцатых годов, и лишь
на боковых улицах посвободнее. Здесь на больших участках земли стоят дома, стилизованные под ранчо, – такие вошли в моду уже в
шестидесятые. На холмах выросли почти вровень с верхушками утесов современные здания из дерева, стекла и бетона, а на склонах,
сбегающих к побережью, обосновались постройки поскромнее.
В «Лютике» стоящая за стойкой красного дерева тощая дама с пробивающимися над верхней губой усиками сообщила мне, что свободных
номеров в отеле нет. Я подумал о пустой стоянке и окинул глазами холл, но не увидел ни единой живой души.
– Хлопотливое время года, все по делам ездят, – промычал я.
– В городе съезд. – Дама порозовела и уставилась поверх моего плеча куда то в стену, покрытую обоями с изображением капустных
кочанов.
– Съезд в Эджертоне? Здесь собираются выращивать цветы?
– Нет нет, цветоводы ни при чем. Сегодня у нас дантисты, протезисты, или как их там. Собрались люди со всей страны. Весьма сожалею,
сэр.
Интересно, а что же тогда в Эджертоне считается мертвым сезоном, думаю я, возвращаясь к машине. И почему мне отказали в номере?
Неужели всего лишь из за того, что я агент ФБР? Ну да, кому же хочется иметь под боком полицейскую ищейку? Сам то я себе казался
самым тихим клиентом, какого только можно вообразить.
Свернув с Пятой авеню налево, я поехал в северном направлении по Ливерпуль стрит, а затем резко повернул на восток. Прямо за утесом в
глаза мне бросился холм, выросший ярдах в пятидесяти от него, – он был сплошь покрыт елью и кедром.