– Съезд протезистов? Вот, стало быть, как Арлин удалось от вас отделаться? Эта женщина совершенно лишена воображения.
– Не судите ее слишком строго. По моему, я напугал ее, только не пойму чем. Может, дело в том, что я чужак и федеральный служащий?
– Ну да. Таких Хикс в свои чудесные апартаменты не допускает. Да и вообще она на дух не переносит легавых.
– У вас слухи расползаются быстро.
– Это точно. Пол сказал Бенни Пиклу, хозяину ружейной лавки, что вы приезжаете, и этого оказалось вполне достаточно. У Бенни самый
длинный язык по эту сторону Больших Водопадов.
– Не понимаю, что дурного в том, чтобы быть федералом? Я не неряха и человек порядочный: на пол не плюю и не сбегу, не уплатив по
счету.
– Это не имеет никакого значения. Арлин не нравится, даже когда я появляюсь рядом, а ведь меня она хорошо знает. Ну а вы для нее не
лучше чумы. Из Вашингтона заявились, так? А Вашингтон – рассадник греха и разврата. Ладно, Мак, будет об этом. Вы здесь, и вы хотите
разобраться с тем, что произошло. Я – тоже. Отчего бы нам не объединить наши усилия? Вопрос лишь в том, готовы ли вы играть на
равных.
От такой прямоты я даже слегка опешил.
– Вообще то я совершенно не собирался ни с кем играть, но уж если делать это, то, разумеется, на равных. Не понимаю, в чем тут
вопрос. Я хочу разобраться, как и что здесь произошло, и просто счастлив, что местная полиция просто не отмахнулась от расследования
– ведь нетрудно было признать случившееся попыткой самоубийства, вызвать психиатра, и дело с концом. А теперь мой вопрос: вам
известно что нибудь из того, что я должен знать, или вы считаете, что Джилли случайно врезалась в этот чертов утес?
Мэгги, хотя и немного оттаяла, отвечать не торопилась.
– Когда и как вас ранило?
– А откуда вы знаете? Неужели я до сих пор выгляжу как овсянка недельной давности?
Шериф склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. Кажется, она моложе, чем мне представлялось поначалу. На ней темные
очки, в которых так любят щеголять дорожные полицейские в твердой уверенности, что они производят устрашающее впечатление на
нарушителей. Волосы у Мэгги каштанового цвета, они заплетены в толстую косу, прихваченную на затылке булавкой в виде индейского
тотемного столба; помада на ее губах бледно кораллового оттенка, точь в точь как у моей английской подружки Кэролайн. Но Кэролайн,
модельер по профессии, никогда не выглядела такой решительной и уверенной в себе, как эта женщина.
Дав мне время изучить ее, Мэгги сказала:
– Всегда ненавидела овсянку. К счастью, у вас с ней ничего общего, но передвигаетесь вы с некоторым трудом, словно вам на двадцать
лет больше, чем в действительности. Кроме того, у вас на левой щеке следы порезов, а еще вы потираете правый локоть и немного
скособочились, будто ребра побаливают. Нет, это не овсянка. Итак, что же с вами приключилось?
– Машина подорвалась.
– Что то я об этом ничего не слышала.
– Не здесь, в Тунисе. Паршивое место. Стоит слово сказать, как рот песком забивает, а людей, с которыми мне пришлось иметь дело,
милягами никак не назовешь.
И неожиданно я рассказал этой совершенно незнакомой мне женщине все подробности своего приключения, о которых посторонним,
собственно, знать было вовсе не обязательно, а уж заштатным полицейским тем более. Но ведь мы договорились играть на равных, вот я и
делился информацией, как сказали бы люди, знающие толк в политической корректности.
– Поехали, пообедаем в «Эдвардианце». По названию вроде английский клуб, но на самом деле кормят не очень вкусно, зато обильно, а
вам, судя по всему, калории не помешают.