Пиши текст, сдавай психологию...
Это был обычай Центров, к семнадцати полагалось убить. У Центров многое в традиции: заглушки и черный цвет, групповуха и медитации. Сдать роман экзамен по литературе. Любой может написать роман. Желание, технологии, время. Скучно. Только вот убивать нескучно, признавались неоднократные чемпионы.
Сейчас у него восемьдесят две, а сто страниц установленная норма. Он писал фантастику про советские времена, раскручивая неомодерн в духе завуалированного постгуманизма. Речь шла о пионерах, упоенно собиравших металлолом. Три малолетних отряда соревновались в борьбе за переходящее красное знамя. В перерыве кто-то поцеловал Машу. А другой пригласил в кино. Любовный треугольник на фоне несданного в срок железа. Пионер Николаев рыдал, когда его отряд потерял переходящий флаг. К нему подошла растроганная Маша... и т.д. Одним словом, забористое фэнтази, как сказал ему Гутэнтак. Не хватает гестаповцев, которые бы их пытали. Какие гестаповцы? - недоумевал он. Полагаются гестаповцы, хмуро объявил Гутэнтак. Если ты хочешь, чтобы твой Николаев стал полноценным героем, он должен умереть в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами. В советскую эпоху так было принято. Без этого элемента текст утрачивает свое историческое правдоподобие. А если он погибнет в поединке с драконом? предлагал Миша. Если он погибнет в поединке с драконом, то будет хуйня, отвечал ему всезнающий Гутэнтак. Надо работать с однородным материалом. Знал, наверное, чего говорил - сам Гутя числился в литераторах и писал очень сложный текст, обещая его трехуровневое прочтение.
Миша чуть обижался: забористое фэнтази - это ли не намек на уродство? Неомодерн и постгуманизм суть подлинные атрибуты эпохи, любой шаг в сторону - и ты евтушенко (никто не знал, что значит евтушенко как термин, но в обществе Гутэнтака это было заурядное ругательство наподобие слова "лох").
...Он упал на спину в аккуратно подметенные листья.
- Уи-уи, - повизгивал юный воспитанник Михаил Шаунов. - Да здравстуют поросята как народно-трудовой класс! Правительство задолжало свиньям. Давайте угондоним это жидовское правительство.
- Ну я убалдеваю, - радостно отвечал ему Гутэнтак, вечно-трезвый и умыто-расчесанный.
...Наркота была обязательной. Полугодовые лекции, раз в две недели увлекательный семинар. Курс читал просветленный Александр Берн. Семинары вела Кларисса. Пробовали все, но только ЛСД - не единожды. Берн усмехался: "я не могу себе представить воспитанника-наркомана".
Трое переспали с Клариссой (Центры, как известно, поощряли секс, хотя и допускали заглушку). В своих разноярких бикини она была красивее, чем без них. Колготки, юбки и блузки делали ее сексуальнее на порядок. Но пальто было уже перебором - в своем камышовом она была столь же обыкновенна, как без бикини. Заурядность не отпугивала. Кларисса казалась теплой и ласковой, такой впоследствии и оказывалась...
- А скажи мне, Михаил, что нам видится с позиций феноменологической редукции? - спросил он, подражая мастеру Клыку.
- Иди на хер, вася, - по-доброму ответил он Гутэнтаку.
- За ответ - шестерка, - резюмировал тот.
- Вы - моя любовь, Леонид Петрович, - сказал Миша, не вставая с земли.
Подобрал охапку листьев, подбросил вверх. Блекло-подсушенные листья упали ему на лицо, воспитанник не переставал улыбаться. Один листик угодил в рот. Миша с наслаждением пожевал.
- Вы - моя любовь, Леонид Петрович, - сказала девочка Ира в разгар контроля.
- Серьезно? - прищурился просветленный Леонид Клык, мастер философии и экс-вице-коадъютор.
- Серьезно, - подтвердила белокуро-джинсовая.
- Ты меня понимаешь? - спросил тридцатилетний мастер Клык.
- Не всегда, - призналась девушка.