А теперь несколько слов о технике изобретений. Тут, к несчастью, возникает серьезное затруднение. Я совсем не ученый эксперт, и если бы попробовал излагать научным языком м-ра Кавора цель его опытов, то, наверно, не только спутал бы читателя, но и сам бы запутался и наделал бы таких ошибок, что меня поднял бы насмех любой студент-математик, Поэтому лучше передавать попросту свои впечатления, без всякой попытки облечься в тогу знания, носить которую я не имею никакого права.
Целью изысканий м-ра Кавора было такое вещество, которое должно бы быть «непроницаемо» (он употреблял какое-то другое слово, которое я позабыл, но этот термин верно выражает его мысль) для «всех форм лучистой энергии».
«Лучистая энергия», — объяснял он мне, — нечто подобное свету, или теплоте, или рентгеновским лучам, или электрическим волнам Маркони, или тяготению. Все эти лучи, — говорил он, — излучаются из центра и действуют на другие тела на расстоянии, отчего и происходит термин «лучистая энергия». Почти все вещества непрозрачны или непроницаемы для той или иной формы лучистой энергии. Стекло, например, проницаемо для света, но менее проницаемо для теплоты, так что его можно употреблять как ширму против огня; квасцы проницаемы для света, но совершенно не пропускают теплоты. Раствор иода в двусернистом углероде не пропускает света, но проницаем для теплоты. Он скрывает от нас огонь, но сообщает всю его теплоту. Металлы непроницаемы не только для света и теплоты, но и для электрической энергии, которая легко проходит через раствор иода и стекло. И так далее.
Все известные нам вещества «проницаемы» для тяготения. Можно употреблять различные экраны для защиты от света или теплоты, или электрической энергии Солнца, или от теплоты Земли; можно защитить предметы металлическими листами от электрических волн Маркони, но ничто не может защитить от тяготения Солнца или притяжения Земли.
Почему, — это трудно сказать. Кавор не видел причины, почему бы не могло быть такого преграждающего притяжения вещества, и я, конечно, ничего не мог ему возразить. Я никогда ранее не думал об этом. Он доказал мне вычислениями на бумаге (которые лорд Кельвин, или профессор Лодж, или профессор Пирсон, или какой-нибудь другой ученый, без сомнения, уразумел бы, но в которых я ничего не понимал), что не только подобное вещество возможно, но что оно должно удовлетворять известным условиям, Это была удивительная цепь логических рассуждений, хотя я и не могу их повторить. «Да, — повторял я, — да, продолжайте». Достаточно сказать, что Кавор полагал возможным сделать вещество, непроницаемое для притяжения, из сложного сплава металлов и какого-то нового элемента, кажется, гелия, присланного ему из Лондона в запечатанных глиняных сосудах, без сомнения, газообразного и разреженного, — жаль, что я не делал заметок…
Но мог ли я тогда предвидеть, что они понадобятся?
Всякий человек, обладающий хоть малой долей воображения, поймет, как необычайно подобное вещество, и разделит до некоторой степени мое волнение, когда я начал понемногу понимать туманные выражения Кавора. Комическая история! Конечно, я не сразу понял, так как боялся, задавая ему вопросы, показать свое невежество.
Но, вероятно, никто из читателей не разделит моего волнения, потому что из моего бестолкового рассказа не видно, что это удивительное вещество будет найдено.
Я не помню, чтобы я уделял хотя бы один час в день своей пьесе после моего визита к Кавору. Мое воображение было теперь занято другим. Казалось, что нет предела удивительным свойствам этого вещества. Какие чудеса, какой переворот во всем! Например, для поднятия тяжести, даже самой громадной, достаточно было бы подложить под нее лист нового вещества, и ее можно было бы поднять соломинкой.
Прежде всего я применял это вещество к пушкам и броненосцам, к военной технике, затем к судоходству, к железным дорогам, к строительному искусству — словом, ко всевозможным формам промышленности. Случай привел меня к колыбели новой эпохи, — а это была, несомненно, эпоха, — такой случай бывает однажды в тысячу лет. Последствия этого открытия бесконечны. Благодаря ему я снова могу стать дельцом. Мне мерещились акционерные компании с филиалами, синдикаты и тресты, патенты и концессии, — они растут и охватывают весь мир, соединяясь в одну огромную компанию. И я участвую во всем этом. Я решил действовать напрямик, хотя это и было рискованно.
— Мы — накануне величайшего изобретения, какое когда-либо было сделано, — сказал я и сделал ударение на слове «мы». — Я приду завтра же работать в качестве вашего четвертого помощника.
Мой энтузиазм удивил его, но не возбудил никаких подозрений или враждебного чувства. Очевидно, он недооценивал себя. Он посмотрел на меня с сомнением.
— Вы это серьезно думаете? — спросил он. — А ваша пьеса! Как же быть с пьесой?
— К черту пьесу! — воскликнул я. — Дорогой сэр, разве вы не видите, чего вы достигли? Разве вы не видите, куда ведет ваше изобретение?
Но это был лишь риторический оборот речи: он действительно ничего не видел. Этот чудак работал все время чисто теоретически. Если он и говорил о своем исследовании как о «важнейшем» из всех, какие только были в мире, то он просто подразумевал под этим, что его изобретение подведет итог множеству теорий и разрешит бесчисленные сомнения. Он думал о практическом применении нового вещества не более, чем машина, отливающая пушки. Такое вещество возможно, и он пытался добыть его.
Только и всего, v`la tout, как говорят французы.
Вне своей работы он был сущий ребенок! Если он добьется своего, то вещество перейдет в потомство под названием каворита или каворина, он сделается академиком и портрет его будет помещен в журнале «Nature» [2] Вот и все, о чем он мечтал! Он бросил бы в мир бомбу этого открытия, как какой-нибудь новый вид комара, если бы не я. И бомба лежала бы и шипела, такая же ненужная, как и прочие мелкие открытия ученых.
Когда я сообразил все это, настала моя очередь говорить. Кавору пришлось только слушать и поддакивать. Я подпрыгивал от восторга, расхаживал по комнате, жестикулировал, как двадцатилетний юноша. Я говорил ему о его обязанностях и ответственности в этом деле, о наших обязанностях и ответственности. Я уверял его, что мы приобретем столько богатства, что сможем произвести целый социальный переворот, сможем владеть и управлять всем миром. Я говорил ему о компаниях и патентах и о сейфе для секретных бумаг, но все это интересовало его столько же, как меня его математика. На его небольшом красноватом лице появилось выражение смущения. Он пробормотал что-то о своем равнодушии к богатству, но я горячо стал ему возражать. Он на пути к богатству — и глупо отказываться. Я дал ему понять, что я за человек, сказал, что я обладаю опытом в коммерческих делах. Конечно, я умолчал о том, что я обанкротился, — ведь это была временная неудача, — и постарался объяснить, почему я при моих средствах веду такой скромный образ жизни. Скоро мы пришли к заключению о необходимости учредить компанию по монопольной продаже каворита. Кавор будет добывать его, а я буду рекламировать.
Я говорил «мы», «вы», — слова «я» как бы не существовало для меня.
Кавор хотел, чтобы вся прибыль шла на дальнейшие изыскания, но об этом мы могли сговориться потом.
— Хорошо, хорошо, — поддакивал я. — Главное — надо добыть каворит.
— Ведь это такое вещество, — восклицал я восторженно, — без которого не сможет обойтись ни один дом, ни одна фабрика, ни одна крепость, ни одно судно, — вещество более универсальное, чем патентованные медицинские средства! Каждое из десяти тысяч его возможных применений должно нас обогатить, Кавор, — сказочно обогатить!
— Теперь, — подтвердил Кавор, — я начинаю понимать. Удивительно, как расширяешь горизонт в беседе с другим человеком!
— В особенности, когда поговоришь с подходящим человеком.
— Я думаю, — сказал Кавор, — что никто не питает отвращения к богатству. Однако… — он запнулся. Я молча ждал. — Возможно, что нам не удастся добыть это вещество. А что, если это возможно только в теории, а на практике окажется абсурдом? Вдруг мы натолкнемся на препятствия…
— Мы преодолеем все препятствия! — решительно сказал я.
Глава 2 ПЕРВОЕ ИЗГОТОВЛЕНИЕ КАВОРИТА
Опасения Кавора не оправдались. 14 октября 1899 года это сказочное вещество было изготовлено.
Забавно, что открытие произошло случайно, совершенно неожиданно для Кавора. Он сплавил несколько металлов и еще что-то (я жалею, что не знаю состава) и намеревался оставить смесь на неделю, чтобы дать ей медленно остынуть. Если он только не ошибся в своих вычислениях, то последняя стадия процесса должна была наступить, когда температура приготовляемого вещества понизится до шестидесяти градусов по Фаренгейту. Но случайно, без ведома Кавора, между его помощниками разгорелся спор о том, кому смотреть за печью. Гиббс, смотревший за печью, вздумал свалить эту обязанность на своего сослуживца, бывшего садовника, ссылаясь на то, что каменный уголь та же земля и, следовательно, не может входить в круг ведения столяра. Бывший садовник возражал, что каменный уголь — металл или руда и что его надо варить. Спаргус же настаивал на том, что это дело Гиббса, так как всем известно, что уголь — ископаемое дерево. Гиббс бросил засыпать уголь в печь, и никто другой этого не делал, а Кавор был слишком погружен в разрешение некоторых интересных проблем о летательной каворитной машине (пренебрегая сопротивлением воздуха и некоторыми другими условиями), и поэтому не заметил, что в его лаборатории не все благополучно. И преждевременные роды его изобретения произошли в тот момент, когда он шел через поле к моему домику, чтобы побеседовать со мной за чаем. Я очень хорошо помню, как это случилось. Вода для чая уже кипела, и все было приготовлено. Услышав характерный звук гуденья Кавора «зузу», я вышел на веранду. Его подвижная фигура вырисовывалась темным пятном на фоне заходящего осеннего солнца, а вправо, из-за деревьев, окрашенных светом заката, выглядывали белые трубы его дома. Вдали, на горизонте, синели в дымке холмы Уильден; влево дымилась туманом болотистая равнина. И вдруг…