Без верхней одежды Круглов обнаружил, что в доме холодновато.
— Чай-то будешь пить? — спросил он мальчишку.
Тот неопределенно пожал плечами.
— Ясно, — Круглов сел рядом. — Как-то у вас тут зябко.
Мальчишка вдруг рассмеялся. В глазах его отразился свечной огонек.
— А вы, дядя, военный?
Круглов вздохнул.
— Можно сказать и так.
— А где ваше ружье или автомат?
— А мне не нужно. Я другого рода военный.
— Разведчик?
— Скорее, врач. Но особенный.
Мальчишка скривился.
— Стоматолог?
— Вовка! — прикрикнула на ребенка появившаяся из темноты Марина. — Отстань от человека! Извините…
— Андрей, — сказал Круглов.
— Андрей, пойдемте сюда, — сказала она. — Здесь теплее.
— А Вовка?
— Он наказан.
В закутке стоял маленький стол с табуретами, пламенела печная пасть. Печка была сделана из бочки. Ржавая труба, изгибаясь, уходила в дыру над окном. На узких полках стояла посуда — несколько алюминиевых мисок да пара блюдец.
Круглов, испытав приступ боли и жалости, на мгновение отступил в темноту, чтобы не было видно ни глаз его, ни желваков.
— Вы садитесь, — сказала Марина.
Он, чуть выждав, сел, подобрав под табурет ноги.
— Пейте.
Марина подвинула ему жестяную кружку, парок из которой слабо пах чем-то травянисто-кислым. Отсветы свечи делали ее некрасивое лицо испуганным. Чего-то ждущим.
Круглов вспомнил разговор с Луцким.
— Это что? — спросил он.
— Чай. Смородиновый.
— Серьезно?
Он посмотрел, как тискает свою кружку Марина, и бесстрашно отпил. Чай был совсем жиденький, вкуса смородинового не чувствовалось совсем. Хоть катай на языке, хоть обкатайся. Как же они здесь это пьют?
— Вы пейте, пейте, — торопливо сказала Марина, заметив, что он поднимает голову.
— Так гольный.
— Мам! — в закуток припрыгал Вовка, дернул мать за рукав кофты, зашептал что-то на ухо, кося на Круглова из-под челки.
— Погоди!
Марина заслонила Вовку, что-то сунула ему в руки, не понятно, что — Круглов не увидел. Наверное, конфету. Или, скорее, кусок хлеба. Наказанный тут же убежал. По стене, по косому обойному рисунку плеснули тени.
Круглов отхлебнул, затем поднялся.
— Вы куда? — обеспокоенно спросила Марина. — Посидите, что ж вы.
Она игриво развернула худые плечи, стараясь быть обольстительной и развратной. Ей совершенно это не шло. Но пальцы уже выковыряли верхнюю пуговицу из петли. Как висельник, она повисла на нитке.
— Я покурю на крыльце, — сказал Круглов.
— Я открою, — Марина подхватилась за ним следом.
Круглов вдруг только сейчас осознал, что у нее короткая юбка в складку и голые, в пятнах синяков ноги.
Дурочка совсем.
— Марина, вы бы… — начал он, застревая в дверях.
— Нет-нет, все нормально.
Марина подсветила ему путь через сени.
— Вы лучше идите в дом, — сказал Круглов, доставая пачку. — Холодно. Или тоже курите?
Но дверь уже хлопнула, и вопрос сделался не актуальным. Н-да, курила ли ты на ночь, Дездемона?
Сырая, промозглая темень заливала все вокруг. Казалось даже невозможным существование рядом других домов, улиц, людей.
Круглов пожал плечами, запалил сигарету и, для верности досчитав до пяти, прищепил ее к бельевой веревке. Затем, пригибаясь, пошел по стылой земле в обход дома. Один раз под ногу попалось полено, другой раз он больно ударился косточкой о камень, но в целом подобрался к окну в комнатку без приключений. Маленький светодиодный фонарик у него всегда был при себе. Поворот основания фонарика до щелчка — и пятно синеватого света скакнуло сквозь стекло. Оно прыгнуло с подоконника на кровать, а затем метко перекинулось на Вовку, который деловито вскрывал ножом Кругловский рюкзак.
— Воруем?
Голос из-за стекла прозвучал, наверное, глухо, но оттого не менее страшно. Застуканный на месте преступления мальчишка с криком выскочил за порог. Освобожденная банка тушенки покатилась по половицам.
Н-да, подумал Круглов, возвращаясь к крыльцу. Горловину, значит, растянуть не смог, попросил у мамки, чем вспороть ткань. Теперь по его милости зашивать.
Марина, наверное, хотела закрыться от него на крючок, но не успела — они столкнулись уже внутри, в сенях, среди пустоты и тряпок. За отступающей, испуганно глядящей на него женщиной Круглов вошел в жилую половину.
— Зачем же? — спросил он.
— А есть нечего! — выкрикнула Марина, слепыми руками пряча Вовку за спину. — Уже неделю впроголодь живем.
— Так спросили бы.
Круглов сделал шаг, и женщина отступила к стене. Глаза ее сделались тоскливыми.
— Спросишь вас!
Вовка выглянул из-под руки.
— Вы гадкий, — сказал он. — Ватник!
Круглов вздохнул.
— Странные вы.
Развернувшись, он сходил в комнатку, взял рюкзак, подхватил тушенку с пола. Вернулся и, ни слова не говоря, будто гвоздь вбивая, грохнул банку о столешницу. Затем вторую. Марина вздрогнула. За второй — третью. Распустив горловину, выбросил добавкой к тушенке два килограммовых пакета риса, две пачки галет и упаковку сахара.
— Но за это…
Марина скривила губы.
— Сынок, иди спать в маленькую, — сказала она, цепляя Вовку за плечо.
Круглов чудовищным усилием не завыл в голос — так было противно.
— Не надо, — процедил он сквозь зубы. — Вот этого — не надо, понятно? Мне нужен разговор. Откровенный.
— И все?
Марина посмотрела, не веря. Взгляд ее перескочил на продукты, потом вновь на Круглова.
— И рюкзак зашить, — добавил он.
— Это я хоть сейчас!
Облегчение осветило Маринино лицо. Из некрасивого, помертвелого, оно вдруг сделалось ясным, почти одухотворенным.
Рюкзак из рук Круглова перекочевал под свет свечи.
— Я заплатку снутри сделаю, даже не заметите, — сказала Марина. — Только, извините, я продукты поховаю сейчас. Спячу. А то что им на виду…
Она вскочила и торопливо сгребла весь Кругловский паек, прижала к груди. Хлопнула дверь. И куда спрячет? — отстраненно подумал Круглов. Закопает? Или в подпол?
Вовка ковырял в носу.
— Так и живете? — спросил его Круглов.
Мальчик пожал плечами.
— А когда террбат стоял?
— Они все время пьяные были, — сказал Вовка. — Мамка с ними пила, чтоб меня не трогали. А я в сене спал.
— Ясно. А телевизора что, нет?
— Разбили.
— Все, я готова, — Марина появилась в дверях запыхавшаяся, с бутылкой мутной жидкости. Кофта топорщилась в карманах.
— Это зачем? — спросил Круглов, кивнув на бутылку.
— Ну так, откровенный же разговор. На-ка, сынок…
Она выложила перед сыном несколько белоснежных кубиков сахара. Вовка сразу сгреб их себе в кулак, один сунул в рот. Зажмурился.
Как мало надо для счастья!
— Пойдемте к печке, — сказал Круглов.
— Я, наверное, еще подтоплю, — сказала Марина. — Если разговор долгий. Вы же журналист? Или терапевт?
— Почти.
Чай в кружке был уже холодный. Круглов, взболтнув, выпил его махом. Глоток, будто ком снега, по пищеводу скользнул в желудок.
— Вовка, ты ложись! — крикнула Марина, присев у печки.
— Сейчас дососу и лягу, — деловито ответил Вовка.
Марина раздула угли, добавила щепы и два куцых полешка. Отсветы пламени заплясали на лице. Как ей не холодно? — подумал Круглов.
— Свеча еще есть? — спросил он, подмяв табурет.
— Последняя.
Марина, порывшись в оббитой тумбочке, достала искривленный стеариновый столбик. Круглов поджег свечу от вконец захиревшей преемницы, установил в центре стола.
— Садитесь.
Марина села.
— Я выпью? — она вынула из бутылочного горлышка бумажную пробку.
— Как хотите, — сказал Круглов.
Он смягчил голос, добавил в него бархатной глубины. В груди затеплело, нагнетая жар к шее. Вовка выглянул из-за угла, постоял, посмотрел и скрылся.
Марина прямо в кружку с чаем набулькала из бутылки грамм семьдесят. Перед глотком зубы ее звонко стукнули о жестяной край.
— Волнуюсь, — Марина подняла глаза на Круглова. В них стыло странное, застенчивое выражение.
— Ничего, — сказал он, — положите на стол руку.
— Какую? Левую?
— Левую.
Грязная ладонь легла на столешницу. Круглов своей правой накрыл холодные пальцы с неухоженными ногтями.
— Ай!
— Что?
— Колется.
— Так и должно быть.
Марина хихикнула.
— Похоже на свидание. Рука в руке.
— Почти, — сказал Круглов.
— А что мне говорить? — спросила Марина.
Огонек свечи дрожал между ними, отзываясь на дыхание то одного, то другого.
— Что хотите. Где муж ваш?
— Утек. Сгинул. Деньги взял, что были… — Марина отвернулась, сбивая со щеки непрошеную слезу. — Тогда как раз блокпосты появились, а он поехал за чем-то… То ли лежит где, то ли действительно бросил нас с Вовкой…