. ИванЯковлевичирукиопустил;
стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! иещеказалось,какбудто
чей-то знакомый, Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужасбыл
ничто против негодования, которое овладело его супругою.
- Где это ты, зверь, отрезал нос? - закричала она с гневом. - Мошенник!
пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот ужяоттрех
человек слышала, что ты во времябритьятактеребишьзаносы,чтоеле
держатся.
Но Иван Яковлевич был ни жив ни мертв. Он узнал, что этотносбылне
чей другой, как коллежскогоасессораКовалева,которогоонбрилкаждую
середу и воскресенье.
- Стой, Прасковья Осиповна!Яположуего,завернувшивтряпку,в
уголок: пусть там маленечко полежит, а после его вынесу.
- И слушать нехочу!Чтобыяпозволилаусебявкомнатележать
отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возитьпо
ремню,адолгасвоегоскоросовсемневсостояниибудетисполнять,
потаскушка, негодяй! Чтобы ясталазатебяотвечатьполиции?..Ахты,
пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духуегоне
слыхала!
Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Ондумал,думал-ине
знал, что подумать.
- Черт его знает, как это сделалось, - сказал он наконец, почесав рукою
за ухом. - Пьян ли я вчера возвратился или нет, уж наверное сказать не могу.
А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное:ибохлеб-дело
печеное, а нос совсем не то.