- Это где?
- Там же, в Ленинграде.
- И что?
- Первый курс кончил, а в сентябре тридцать девятого вышел указ брать в армию с девятнадцати, и меня загребли.
- А потом?
- Потом действительную служил.
- А потом?
- А потом - не знаешь, что было? Война?
- Вы-офицер были?
- Не, сержант.
- А почему?
- А потому что если все в генералы пойдут, некому будет войну выигрывать... Если плоскость проходит через прямую, параллельную другой
плоскости, и пересекает эту плоскость, то линия пересечения... Слушай, Демка! Давай я с тобой каждый день буду стереометрией заниматься? Ох,
двинем! Хочешь?
- Хочу.
(Этого еще не хватало, над ухом.)
- Буду уроки тебе задавать.
- Задавай.
- А то, правда, время пропадает. Прямо сейчас и начнем. Разберем вот эти три аксиомы. Аксиомы эти, учти, на вид простенькие, но они потом в
каждой теореме скрытно будут содержаться, и ты должен видеть - где. Вот первая: если две точки прямой принадлежат плоскости, то и каждая точка
этой прямой принадлежит ей. В чем тут смысл? Вот пусть эта книжка будет плоскость, а карандаш - прямая, так? Теперь попробуй расположить...
Заладили и долго еще гудели об аксиомах и следствиях. Но Павел Николаевич решил терпеть, демонстративно повернутый к ним спиной. Наконец,
замолчали и разошлись. С двойным снотворным заснул и умолк Азовкин. Так тут начал кашлять аксакал, к которому Павел Николаевич повернут был
лицом. И свет уже потушили, а он, проклятый, кашлял и кашлял, да так противно, подолгу, со свистом, что, казалось, задохнется.
Повернулся Павел Николаевич спиной и к нему. Он снял полотенце с головы, но настоящей темноты все равно не было: падал свет из коридора,
там слышался шум, хождение, гремели плевательницами и ведрами.
Не спалось. Давила опухоль. Такая счастливая, такая полезная жизнь была на обрыве. Было очень жалко себя. Одного маленького толчка не
хватало, чтоб выступили слезы.
И толчок этот не упустил добавить Ефрем. Он и в темноте не унялся и рассказывал Ахмаджану по соседству идиотскую сказку:
- А зачем человеку жить сто лет? И не надо. Это дело было вот как. Раздавал, ну, Аллах жизнь и всем зверям давал по пятьдесят лет, хватит.
А человек пришел последний, и у Аллаха осталось только двадцать пять.
- Четвертная, значит? - спросил Ахмаджан.
- Ну да. И стал обижаться человек: мало! Аллах говорит: хватит. А человек: мало! Ну, тогда, мол, пойди сам спроси, может у кого лишнее,
отдаст. Пошел человек, встречает лошадь. "Слушай, - говорит, - мне жизни мало. Уступи от себя." - "Ну, на, возьми двадцать пять." Пошел дальше,
навстречу собака. "Слушай, собака, уступи жизни!" "Да возьми двадцать пять!" Пошел дальше. Обезьяна. Выпросил и у нее двадцать пять. Вернулся к
Аллаху. Тот и говорит: "Как хочешь, сам ты решил. Первые двадцать пять лет будешь жить как человек. Вторые двадцать пять будешь работать как
лошадь. Третьи двадцать пять будешь гавкать как собака. И еще двадцать пять над тобой, как над обезьяной, смеяться будут..."
3
Хотя Зоя была толкова, проворна и очень быстро сновала по своему этажу от стола к кроватям и снова к столу, она увидела, что не успевает
выполнить к отбою всех назначений.